Никто из участников попойки не отрицал, что все пятеро – Указатель, Прут, Брэд, Карл и Хельга – вместе покинули пивной бар в Бад-Наухайме, оставив капитана Шульца наедине с его кислой капустой. Точно так же никаких разногласий у них не было в том, что затем они переместились в отель "Американец", где Указатель заказал лучшие и самые дорогие апартаменты, в которых был бар и массажная ванна. После этого свидетельские показания начали расходиться. Хельга вообще-то признавала, что все они разделись и впятером втиснулись в горячую ванну. Она также признала – под напором допрашивающих ее полицейских, – что потом совершенно добровольно позволила Указателю себя потрахать прямо в ванне на глазах у остальной компании. Она также частично согласилась с тем, что в течение короткого времени мастурбировала одного из мужчин – кажется, им был Прут, а может быть, и кто-то еще. После этого Хельга заявила, что Прут предложил ей заняться сексом с ним, а потом и с двумя молодыми офицерами. Хельга сказала, что с этого момента она почувствовала нервозность, так как мужчины начали вести себя слишком шумно и горланили невесть что. Она отклонила просьбу Прута, сказав, что с нее достаточно, и сделала попытку вылезти из массажной ванны. По ее заявлению, после этого Прут и Брэд начали насиловать ее по очереди, а Карл и Указатель сидели рядом и продолжали выпивать.
Мужчины, со своей стороны, клялись под присягой, что Хельга была согласна на все сексуальные операции, которые происходили в эту ночь. Они клялись, что никакой разницы не было между отношениями Хельги с Указателем и с каким-то другим мужчиной. В подтверждение своих слов они приводили тот факт, что Хельга не кричала и вообще не покинула отель до самого утра – и даже приняла чашку кофе из рук Карла. Все тем не менее были согласны в том, что были сильно пьяны.
Хельга, в свою очередь, не могла объяснить, почему она не кричала, и могла только предположить, что была, очевидно, очень испугана. Она также не могла с уверенностью сказать, почему она оставалась в отеле в течение нескольких часов после инцидента, и объясняла это разве что тем, что чувствовала себя очень слабой, больной и подавленной. Когда ее спросили, почему ей потребовалось пять дней, чтобы подать заявление о якобы имевшем место изнасиловании, она отвечала, что долго колебалась, потому что прекрасно понимала, как может подобный инцидент выглядеть со стороны. Единственное, в чем Хельга была абсолютно уверена, это то, что последние двое мужчин, которые занимались с ней сексом, прекрасно знали о том, что она уже не была добровольным участником.
Суд решил дело в пользу мужчин. Тот факт, что Хельга и раньше вступала в сексуальные отношения с Указателем и Прутом и что она добровольно согласилась идти с ними в отель, говорил против нее. Кроме того, значение имело и то, что против нее одной дружно свидетельствовали четверо.
Хельга покинула Бад-Наухайм почти сразу же после суда. Домой она написала после этого всего раз или два, и Митти слышала, что она теперь живет в Гамбурге, но вскоре ее следы затерялись.
Карьеры четырех участников инцидента были полностью подорваны. Какое бы решение ни принял суд, столь грязный инцидент для армии стал слишком заметным событием, чтобы его можно было просто-напросто проигнорировать. Все они превратились в людей меченых. Один за другим они вынуждены были покинуть армию и вернуться к гражданской жизни в Штатах, исполненные горечи и злобы, и совершенно ничего не почерпнули из своего печального опыта. Совсем напротив. Все четверо были абсолютно уверены, что весь инцидент являлся по отношению к ним грандиозной несправедливостью и что женщина по имени Хельга преднамеренно решила их свалить, не имея на то решительно никаких оснований, кроме разве что своих порочных наклонностей и задетого женского самолюбия.
Этот случай шокировал и привел в замешательство как армию, так и местное общество. Джек, которого тоже вызывали в суд в качестве свидетеля для того, чтобы он пересказал последовательность событий первой части вечера, чувствовал, что его эмоции и принципы оказались в полном разладе и неразберихе. Он вступил в интенсивную переписку со своим братом Гарри по поводу этой ужасной истории. По мнению Гарри, вина четырех военных была совершенно очевидной, и вообще он считал, что они еще очень легко отделались. У Джека не выработалось столь ясной позиции. Он вспоминал, как плакал юноша Брэд в комнате для свидетелей, убеждая присутствующих в том, что он думал, что для такой женщины, как Хельга, не имело никакого значения, сколько мужчин она принимает за один вечер.
А каково твое мнение, Джек?
– с негодованием спрашивал своего брата Гарри. –
Может быть, ты тоже так считаешь? Неужели служба в армии делает человека настолько тупым и бесчувственным, что он способен изнасиловать женщину по недоразумению?
Нет, конечно, Джек знал, что сам он никогда на такое не способен, но тем не менее пребывал в тяжелых размышлениях. Он размышлял о том, каким же человеком мог стать он сам, если бы не повстречал на своем пути Полли. Неужели он стал бы таким же, как Брэд? Неужели он тоже был бы способен напиться до чертиков и отнестись к женщине не как к цельному и сложному существу, со своими чувствами и болью, а как к своего рода двуногому сексуальному животному? Вполне возможно. К сожалению, это было вполне возможно. В каждом мужчине заложено нечто темное: именно поэтому мужчины так легко способны убивать. Джек был солдатом и знал это очень хорошо. Инцидент в Бад-Наухайме показал ему, к чему может привести эта темная, нецивилизованная сторона мужского существа, если позволить ей одержать верх. Он сам получил урок, который не мог забыть никогда.
Джек мог предать любовь Полли, но любовь Полли не предала его.
22
В конце концов Полли покинула лагерь мира в Гринхэме с раной в сердце, которая так и не зажила. Она так и осталась неустроенной и неспокойной. Она просто не могла вернуться к своей прежней жизни – единственной, которую она знала в прежние годы, и эта жизнь теперь протекала без ее участия. Все ее друзья из тех времен уже обучались на вторых курсах университетов. Она виделась с ними от случая к случаю, но уже не имела с ними ничего общего. Она прекрасно понимала, что где-то в глубине души они ее очень жалеют.
– Что ты собираешься делать после всего этого? – спрашивали они ее. – Ты же не можешь бороться за мир всю свою жизнь!
– А может быть, и могу, – отвечала Полли, хотя и понимала, что это звучит глупо.
Все еще пребывая в поисках всего и ничего, она стала путешественницей. Участницей одной из колонн движения "Новая эра", которые в это время странствовали по стране. Полли нравилось жить в движении. Это создавало впечатление, что она куда-то стремится. Она начала встречаться со случайным знакомым, торговцем наркотиками по имени Зигги, который владел домиком на колесах "фольксваген". Полли очень увлеклась Зигги. Ему было тридцать шесть лет, он был красив до боли и имел глубокие и пронзительные голубые глаза. Кроме того, он был доктором философии в области эргономики и представлял собой на редкость блестящего и интересного собеседника – правда, когда не был под кайфом. К сожалению, он не был под ним только по утрам в течение пятнадцати минут. Все остальное время он мог только тупо хихикать.
Некоторое время отказ от иерархии и собственности доставлял Полли удовольствие, но это не могло длиться вечно. Медленно, но верно она начала тянуться к более структурированной жизни – к жизни, где она могла бы смотреть телевизор без заглядывания в чужие окна и ходить в туалет, не прихватывая с собой лопату. Ей исполнился двадцать один год, миссис Тэтчер победила на очередных выборах, и, с тех пор как "Дюран Дюран" оказалась на верхних строчках списка самых популярных групп, Полли уже не все было так ясно, как раньше.
В конце концов она покинула и Зигги, чем уязвила его.
– Но почему, Поль? – спрашивал он. – Мне казалось, что у нас впереди целая жизнь!
– Это все из-за твоего хихиканья, Зигги. Я больше не могу выносить это хихиканье.
– Я уже меньше хихикаю! – умолял он. – Я уже начал курить травку вместо гашиша. Это гораздо мягче.
Но все его мольбы были напрасны. Полли оставила колонну и уехала в Лондон, где, в сущности, вела уличный образ жизни, так как в течение двух месяцев стояла в бесконечном, направленном против апартеида пикете возле Южно-Африканского посольства. Во время этого пикета она встретила альтернативного комика по имени Дэйв, который каждый раз обращался к публике со словами: "Добрый вечер, леди и джентльмены! Не угодно ли вам взглянуть на мою задницу?" Дэйв был очень милый, но, по его собственным словам, совершенно не приспособленный к моногамии ("Никакой моногамии, ясно?"). По существу, свои номера он рассматривал как средство для ловли девочек. В какой-то момент Полли тоже, может быть, обратила бы свой безрассудный взор в сторону такого образа жизни, но, к счастью для нее, как раз в те дни в обществе началось умопомешательство по поводу СПИДа, и Полли, последний раз взглянув на задницу Дэйва, отправилась в дальнейшие странствия.
Приблизительно в то же самое время Джек тоже пустился в странствия. Он покинул свой полк в Германии и вернулся в Соединенные Штаты, чтобы занять там должность в Пентагоне. Как и Полли, он тоже не нашел того, что искал, но, в отличие от Полли, имел о своих целях самые ясные представления и прекрасно знал, где их можно достичь. Он искал успеха, а для военного человека при отсутствии войны это значило только одно: переезд в Вашингтон. В Вашингтоне перспективы продвижения были если и не совсем блестящими, то, по крайней мере, лучшими, чем на берегах Рейна.
Для амбициозного военного это было несносное время, хотя – парадоксальным образом – именно тогда статус военного в общественном мнении Соединенных Штатов поднялся до небывалых высот. Никогда прежде он не поднимался так высоко. Рейган, который сам никогда не служил в вооруженных силах, был президентом армии. Он верил в могучие оборонные бюджеты и пышность военных парадов. Престиж Соединенных Штатов в мире поднялся до уровня выше некуда. Советский Союз истекал кровью в Афганистане, и коридоры власти полнились новостями о знаменитых Звездных войнах, с началом которых Пентагон намеревался милитаризировать космос. Интерес общества к армии был беспрецедентным: бешеным успехом пользовались такие фильмы, как "Рембо" или "Абсолютное оружие", которые заполонили кинотеатры. Ситуация значительно улучшилась по сравнению с теми мрачными днями двадцать лет тому назад, когда юный Джек отказывался ходить со своими родителями и братом Гарри в кинотеатр смотреть "Мешанину" или "Уловку-22". Ужасными, деморализующими днями, когда Америка просто стыдилась своих военных.
Тем не менее, несмотря на всю картинность целлулоидных увечий в кино, реальным солдатам для продвижения нужны реальные войны. Если стоящий над вами военный чин не будет убит, вам придется двадцать лет ждать его отставки, чтобы продвинуться по службе, и то же самое происходит с чином, стоящим над ним. Джеку уже было тридцать шесть лет, и такое положение дел начинало его раздражать.
Я уже, можно сказать, превратился в человека средних лет, и все еще капитан!
– писал он Гарри. –
А ведь в свое время я был одним из самых молодых капитанов! Ты-то хоть это помнишь? Об этом писали в местной прессе и вообще везде!
Гарри, разумеется, это помнил. Их родители впали тогда по этому поводу в сущее бешенство.
– Подумать только – ему приспичило стать военным! – причитал Джек-старший, размахивая ложкой над своим утренним мюсли и обезжиренным йогуртом. – Да еще к тому же преуспевающим военным! Нам следовало воспитать из него просто-напросто фашиста, и вот тогда все было бы в порядке! Я надеюсь только на то, что мои студенты никогда об этом не услышат! Каждый день я по многу часов просиживаю штаны, имея в жизни одну-единственную цель – цивилизовать молодых людей, а в это время мой собственный сын становится – черт возьми! – самым молодым капитаном в армии!
В те времена Джек наслаждался такой реакцией отца, но с годами, когда надежда развить столь блистательный карьерный успех понемногу угасала, он находил все меньше поводов для ликования.
Самый молодой капитан, Гарри!
– писал Джек брату из Вашингтона. –
Я им оставался всего лишь пару лет, и – черт возьми – разве я тыкал этим в лицо своему отцу? Потом постепенно я стал просто молодым капитаном, а теперь я, можно сказать, в самом подходящем возрасте для капитанского чина! Еще немного – и я стану престарелым капитаном. Затем, как и тысячам других капитанов, мне, того и гляди, придется выйти в отставку и в поисках счастья броситься вниз головой в омут цивильной жизни, с опозданием на пятнадцать лет по сравнению с моими сверстниками! Да ты и отец будете просто хохотать мне в лицо! Или другой вариант: остаться в армии и согласиться на весьма плачевную и жалкую карьеру. Господи, когда Наполеон был в моем возрасте, он уже однажды завоевал мир и подумывал о том, чтобы вернуться во Францию и повторить свой успех! А Александр Македонский в моем возрасте уже был покойником! А ведь я знаю, что я хороший солдат, Гарри, но у меня нет ни малейших шансов это доказать! На парадах я выгляжу точно так же, как все другие парни! Ты помнишь Шульца? Такого серого идиота, о котором я тебе когда-то рассказывал? Так вот: он тоже в Вашингтоне и имеет такой же чин, как и я! Точно такой же! Я считаю его вполне порядочным человеком и все такое, но Господи помилуй! Уровень стратегического мышления у него, как у пеструшки!
Гарри ни минуты не сомневался в том, как поступит Джек. Тем не менее он посоветовал ему отсечь свои обиды и потери и начать все сначала.
Никогда!
– писал ему в ответ Джек. –
Армия – моя жизнь, и я никогда ее не предам. Не имеет значения, как плохо она со мной обращается!
Правда заключалась в том, что Джек уже и так отсек свои потери. В погоне за военной славой он отрекся от Полли, и теперь уже не имело значения, найдет он эту славу или нет: вернуть назад прошлое, то, что он потерял, все равно уже было невозможно.
Что касается Полли, то она находилась в гораздо худшем положении, чем Джек. На смену восьмидесятым годам пришли девяностые, а у нее так и не появилось настоящего дома, собственности, квалификации и вообще какой-либо защиты: она была одна.
Она начала жить в Эктоне, самовольно вселившись – вместе с другими подобными ей людьми – в тоскливого вида дом с заставленными окнами, который перешел во владение муниципального совета, когда власти собрались расширять шоссе А-40 до Оксфорда. По большей части он был оккупирован бойцами классовых войн, мало сплоченным коллективом оппозиционеров, в основном дипломированных выпускников Оксбриджа, которые когда-то очень хотели разрушить государство, но делали это, очевидно, потому, что, в отличие от большинства своих друзей, в свое время не смогли получить высокооплачиваемую работу.
В двадцать пять лет Полли поняла, что ее жизнь катится вниз по наклонной плоскости, причем катится стремительно, но как остановить это, она не знала. Все ее старые друзья уже превратились в молодых профессионалов с хорошими доходами. Полли с ними уже не встречалась, но ее мать неизменно (и настойчиво) держала ее в курсе всех их грандиозных успехов. Большинство теперешних друзей Полли либо сидели на игле, либо в тюрьме, либо таскали бетонные глыбы в туннелях под железными дорогами в Твифорд-Дауне. Новое десятилетие принесло с собой угрозу новой войны на Ближнем Востоке, и это Полли переживала сильнее всего, потому что единственная осмысленная вещь, которую она делала в продолжение предыдущих восьми лет, была борьба за мир.
По иронии судьбы именно благодаря Саддаму Хусейну Полли смогла еще раз увидеть Джека – только на одно мгновение и только по телевизору, но испытала тем не менее настоящий болезненный шок. Это случилось в январе 1991 года. Полли и ее друзья лежали на лужайке рядом с самовольно захваченным ими домом, подстелив под себя надувные матрасы, и по черно-белому портативному телевизору смотрели подготовку к войне в Заливе. Джон Мейджер как раз говорил о необходимости остановить агрессию и решительно пресекать все попытки отвратительных тиранов диктовать свою волю миллионам людей.
– Ха! – сказала Полли убежденно. – Если бы в Кувейте вместо того, чтобы добывать нефть, выращивали картофель, мы бы пальцем не пошевельнули ради его спасения. Нас же не заботят преступления диктаторов в Чили или Никарагуа, разве не так? А почему? А потому что это наши тираны, которые нам очень полезны.
Полли как раз пыталась ввести себя в состояние праведного гнева, когда "это" случилось. Внезапно на экране появился Джек. Он стоял рядом с танком, уже в чине полковника, и озвучивал как свое собственное мнение союзников о том, что армия Хусейна – это львы, во главе которых стоят ослы.
– Мы вовсе не хотим убивать этих людей, – вещал Джек из портативного телевизора, – но пусть у багдадского мясника не останется ни малейших иллюзий относительно того, что мы их всех уничтожим, причем уничтожим быстро и квалифицированно.
Полли почувствовала себя так, как будто ее ударили. Все случилось так неожиданно и так быстро. Пока ее товарищи продолжали дискутировать с говорящими головами в телевизоре, она быстро ушла на кухню, где весь ее гнев и боль нахлынули на нее с новой силой.
И любовь нахлынула тоже.
Он все еще казался ей прекрасным. Просто до умопомрачения. Даже в этой ужасной каске, которую американцы теперь принялись носить по образцу армии вермахта. Он выглядел таким бравым, таким уверенным в себе, таким сильным, здоровым и преуспевающим. Совершенно неожиданно Полли поняла, что она не просто тоскует по Джеку, но она еще к тому же и завидует ему. Джек знал, чего он хочет, он знал, куда ему стремиться, он всегда был и продолжает оставаться на стороне победителей. Полли стряхнула с хлебной доски таракана и принялась плакать.
23
Джек внимательно посмотрел на Полли и улыбнулся.
Она по-прежнему была очень привлекательной. Ее дом мог быть сколько угодно неубранным и немытым, имущество – сколь угодно скудным и жалким, но сама она освещала этот дом как прожектор, как яркая звезда. Джек тяжело сглотнул. Такого он не ожидал. Вот уж чего он действительно никак не ожидал, так это того, что она окажется все такой же красивой. На взгляд Джека, время не смогло разрушить ее красоту.
– Мне кажется, Полли, ты совсем не изменилась, – почти прошептал он. – Ты не постарела ни на один день.
– Джек, это полная бредятина.
Джек засмеялся.
– Ну, такого словечка я уже не слышал лет сто. Право же, как тебе это удается? У тебя что, есть какой-то чудодейственный крем, сделанный из половых органов мертвых китов? А может, у тебя на чердаке хранится портрет безобразной, совершенно опустившейся старой ведьмы?
– Джек, мой чердак здесь. Я на нем живу.
Теперь, когда первый шок от появления Джека прошел, до нее стало доходить, какая странная возникла ситуация.
– Я вообще не понимаю, почему позволила тебе войти… Я спала… В квартире полный кавардак… Почему ты вернулся, Джек?
– Почему ты так решила, Полли? Я имею в виду, почему ты решила, что я вернулся?
– Откуда, черт возьми, я могу это знать? Я вообще тебя не знаю!
– Знаешь, Полли. Ты меня очень хорошо знаешь.