– В ту последнюю ночь, в ночь, когда ты меня покинул в том отеле. Ты трахал меня так, словно от этого зависела твоя жизнь. Ты трахал меня, как животное…
Джек едва мог поверить тому, на что она намекала.
– Но ведь ты сама! – закричал он. – Ты хотела этого! Ты была полностью со мной заодно! О чем ты теперь болтаешь? О том, что я тебя тогда изнасиловал? Но ведь ты же хотела этого не меньше меня?
Полли спокойно кивнула головой.
– Да, разумеется, я хотела этого, Джек. Я отдавала себя целиком и без остатка и при этом была счастлива.
– Спасибо хоть на этом! – произнес Джек.
– Но как ты думаешь, делала бы я так, если бы знала, что будет потом? Если бы знала, что ты меня бросишь? Что твой билет уже заказан? Если бы ты меня пригласил на этот маленький пикничок, Джек, меня, семнадцатилетнюю девушку, и предварительно мне объявил: "Знаешь, я сегодня собираюсь два часа тебя трахать, а потом уйти, не сказав ни слова, и потом исчезнуть из твоей жизни вообще" – как ты думаешь, я бы позволила тебе себя трахать?
На минуту воцарилось молчание.
– Ну, нет, наверное, но…
– Это насилие, Джек. Не самое большое насилие, но все же определенный вид насилия. Ты взял меня обманом и умелым манипулированием. Ты получил от меня нечто, чего я бы тебе никогда не дала, если бы знала правду.
На первый взгляд это звучало почти убедительно. Но лишь на первый взгляд. Этого не было – просто не могло быть! Джек не мог поверить, что мир может руководствоваться такими понятиями.
– Эй, Полли, знаешь, людей часто обманывают! Такое иногда случается в жизни, тебе это известно не хуже меня. Таковы извечные факты, и тебе придется их признать. Ты что, считаешь, что у тебя есть право никогда не получать по шее? Не оставаться в дураках? Не быть несчастной? Я был дерьмом, я признаю это, но парень, который сладкими речами заманивает девчонку в постель, не совершает насилия! Вот когда на маленькую девочку в аллее парка наваливается целая толпа, тогда это насилие.
С минуту Полли обдумывала его слова, потом решила махнуть рукой.
– Кончай, Джек! Ты просто не можешь признать такую точку зрения, и никогда не сможешь.
– Нет! Нет! – Джек просто не мог не оставить за собой последнего слова. – Это ты не можешь признать! Мир не может быть цивилизован, и тебе тоже не под силу его цивилизовать!
Больше Полли уже ничего не могла сделать. Если Джек не хочет уходить, то заставить его убраться силой она не может. То есть, конечно, она может вызвать полицию, но подобного желания у нее что-то не возникало. Кроме того, вопреки собственному желанию, ей, пожалуй, становились интересны навязчивые идеи Джека. Ей было очевидно, что где-то глубоко-глубоко в душе у Джека имеется проблема. Та самая проблема, ради которой он отыскал ее через столько лет. В каком-то смысле во всей этой истории было что-то интригующее.
– В этом году в Цитадели появились первые женщины, – сказал Джек, совершенно не заботясь о том, что слова его совершенно не вязались с предыдущим разговором.
– В Цитадели? – переспросила Полли.
– Это организация, где занимаются военной подготовкой новобранцев. Туда поступили сорок женщин, которые хотят превратиться в бритоголовых бесчувственных свиней!
– Как печально.
– Ты ведь именно этого хотела, Полли? – не унимался Джек. – Чтобы женщины превращались в мужчин?
– А почему ты спрашиваешь об этом меня? У вас в армии есть врачи?
Но Джек не слушал Полли.
– Дело в том, что они и не могут превратиться, – продолжал он как будто для себя самого. – Они не приспособлены к этому. Женщины не могут так быстро бегать, таскать такие тяжести, с такой силой бить кулаком, как мужчины. В Центре подготовки на Парижском острове сорок пять процентов матросов женского пола не способны бросить гранату на такое расстояние, чтобы не взорвать самих себя! Практикантки имеют в два раза большую вероятность получить ранение, в пять раз большую вероятность получить наряд вне очереди! Таковы факты, Полли. Но факты для таких, как ты, ничего не значат, потому что это политика. Политика основывается на своей собственной реальности, и если кто-нибудь выступает против такой политики, то его клеймят как сексистского неандертальца, и его карьеру можно считать оконченной. Это охота на ведьм, Полли. Маккартизм с левацким уклоном. Мы проходим испытание на выживаемость.
– Джек, обрати внимание на мою проблему: мне неинтересно, что ты говоришь! – сказала Полли. – Ты что, не понимаешь? Мне неинтересно!
Джек принялся расхаживать по комнате.
– Американские военные учебники пришлось изменить в угоду уравнительной лжи. Теперь это называется "сопоставимые усилия". Женщины получают более высокие оценки за то, что они делают хуже. Они качают пресс шесть раз, в то время как мужчины – двадцать. По веревке они могут подняться только до середины. Курсы штурмовиков теперь называются "курсами доверия", и если женщина не может их одолеть, то ей предлагается больше времени уделять бегу. Представь, а если случится война? Ты думаешь, враг скажет: "О'кей, ты женщина, мы не будем на тебя очень сильно наступать"?
Полли снова попыталась сосредоточиться, чтобы понять, что же Джек хочет ей втолковать.
– Я не понимаю, зачем ты разворачиваешь всю эту захватывающую панораму передо мной, Джек. В этом есть какая-то патология. Я простая англичанка, живущая едва ли не за чертой бедности в Стоук-Ньюингтоне. Я была с тобой знакома в возрасте семнадцати лет! Все, что ты говоришь, не имеет ко мне никакого отношения! А выглядит все так, словно ты сюда явился, чтобы обвинить меня во всем, что, как тебе кажется, в мире происходит неправильно…
– Да? Ну что ж! Разве ты не довольна, что мы летим в тартарары? Разве ты не довольна, что мы теперь вообще не знаем, кто мы такие? Гендерная политика делает западный мир неуправляемым.
С минуту Полли слушала с интересом, но ее интерес быстро угас.
– Ни в коем случае, но даже если бы так и было, меня это не касается! Ты понимаешь, что я тебе говорю? Впрочем, мне и это неинтересно. Что случится с твоей армией и кого вы выберете следующим президентом – на все это мне в высшей степени наплевать. Потому что завтра утром я должна идти на работу и снова погружаться в океан людских страданий, разговаривать с людьми, которые были оскорблены, унижены, обмануты или уничтожены по причинам расовым, сексуальным или социальным. Они не питают особых надежд, но все-таки я остаюсь их последней надеждой, поэтому, Джек, уйди наконец, я хочу хоть немного поспать.
– О'кей, о'кей, я ухожу.
Джек поднялся и стал убирать бутылки. Полли села на кровать и почувствовала ужасную печаль.
53
Молочник покончил со своим завтраком и почистил зубы. Пора было выходить на работу. У него мелькнула мысль, а не подняться ли ему прямо сейчас на верхний этаж, чтобы выяснить отношения с этой женщиной наверху. Но потом решил, что не стоит. По всем признакам она сейчас не одна, и могут возникнуть сложности. Он решил поговорить с ней вечером после работы; пусть знает, что в эти игры с жалобами можно играть и вдвоем.
Питер, сидя в холле, услышал звук хлопающей двери, после чего по лестнице загрохотали тяжелые шаги. Питер понял, что у него появился уникальный шанс. Человек, спускающийся вниз по лестнице, наверняка был американец. Всего несколько минут тому назад Полли приказала ему убираться вон, и вот теперь он выполняет ее приказание. Кроме того, кто же еще мог ходить по дому в полпятого утра?
Питер достал из велосипедной сумки нож и неслышно отступил в тень под лестницу. Его враг сейчас был этажом выше. Шаги его быстро приближались. Вот уже темные очертания мужчины обрисовались на нижней ступени лестницы. Питер выскочил из темноты и всадил нож глубоко в спину человека. Мужчина попытался кричать, но из его горла вырвались только сдавленные булькающие звуки.
Молочник опустился на пол без единого слова и начал судорожно ловить ртом воздух. На губах его появилась пена, агония длилась недолго. Он вытянулся неподвижно возле велосипедов. Взглянув вниз, Питер заметил, что одна из шин велосипеда спущена. Он также заметил, что тот, кого он убил, был явно не американец.
54
Джек и Полли тоже слышали, как молочник вышел из своей квартиры. Джек почувствовал облегчение; ему вовсе не светило натыкаться поутру на кого-нибудь из жильцов. Он закончил убирать бутылки, затем собрал со столика грязные стаканы и остановился напротив Полли.
– Прошу прощения, что наболтал тут так много, – сказал он. – Просто я должен был сказать тебе все, что думаю.
– Все нормально, – ободрила его Полли. – Я даже рада, что так получилось. Я рада, что ты высказался.
Джек не спросил ее, почему она так рада, а Полли не стала объяснять. А дело было в том, что те вещи, которые наговорил ей Джек, и те чувства, которые он перед ней раскрыл, заставили Полли подумать о себе несколько лучше, чем раньше, и – что гораздо важнее – более спокойно воспринимать свою жизненную неудачу с Джеком, то есть провал своих надежд стать частью его жизни. Ей показалось, что он был прав, когда связывал ее с идеологическими баталиями, которые сам находил столь бессмысленными. Мир все-таки немного изменился, причем в лучшую сторону. Важные крутые парни вроде Джека не могут больше распоряжаться в мире по собственному усмотрению. Власть перестала быть абсолютной защитой против дурного поведения. Фанатизм и оскорбительные действия не могут более считаться естественными, природными явлениями; их можно подвергнуть сомнению, бросить им вызов, их можно исправить! И возможно, свою маленькую роль в этом деле сыграла сама Полли, она тоже была частью этих изменений. Она – и несколько миллионов других людей, которые противостояли другой части, ничуть не меньшей.
Джек прошел на кухню и начал мыть стаканы.
– Джек, прошу тебя, тебе совершенно необязательно заниматься мытьем посуды! – запротестовала Полли.
– Нет, обязательно. Я должен тут все убрать, – ответил Джек, вытирая стаканы кухонным полотенцем.
– Господи, да ты просто мужчина новой эры и сам этого не знаешь! – засмеялась Полли.
Покончив со стаканами, Джек внимательно огляделся. Казалось, он проверял, все ли здесь в порядке.
– Итак, кандидатура генерала Ралстона на пост главы Комитета начальников штабов не прошла, – сказал он. – Скандал с Келли Флинн подлил столько масла в огонь этих общественных дискуссий о сексуальной морали в армии, что он предпочел уйти в отставку, нежели подвергаться дальнейшим провокациям со стороны либерального феминистского лобби.
Полли встала и подала Джеку его плащ.
– Всего хорошего, Джек.
Он надевал плащ, все еще продолжая говорить и разъяснять.
– С тех пор было предпринято еще две попытки найти подходящего человека на эту должность. Один из военно-воздушных сил, другой – из флота. Оба превосходные офицеры – и оба совершенно непроходные. Я не знаю почему. Может, кто-то из них задавил клопа на военных учениях и тем оскорбил буддийское лобби. Мы живем в мире, в котором полно людей, готовых глубоко оскорбиться по всякому поводу. Трудно найти военного человека, – да любого человека! – который бы в своей жизни никого никогда не оскорбил.
Полли пыталась его не слушать, но не могла игнорировать значительность того, о чем он говорил.
– Надо полагать, что теперь эта должность будет предложена тебе! – сказала Полли, воодушевленная помимо своей воли. – Что ты теперь возглавишь Комитет начальников штабов. Так ты пришел сюда затем, чтобы мне об этом рассказать? Предполагается, что я должна тебя теперь поздравить?
Джек стоял, внимательно глядя на Полли. Он собирался с мыслями. Затем он подошел к телефону, автоответчик которого все еще высвечивал информацию о звонках этого вечера. Джек нажал кнопку стирания информации. Машина в ответ щелкнула и зажужжала, стирая всю информацию, относящуюся к возвращению Джека в жизнь Полли.
– Что ты делаешь, Джек? – Полли почувствовала, как на нее внезапно накатила волна холодного ужаса.
– Ну, теперь ты наконец понимаешь, зачем я здесь, Полли, – сказал Джек.
– Нет, Джек, я не понимаю, – ответила Полли, но уверенности в том, что она не понимает, у нее не было.
– Люди умирают каждый день.
Холод пробрал сейчас Полли до костей.
– Что ты хочешь этим сказать?
– То, что я сказал. Люди умирают каждый день. Голод, войны, несчастные случаи, чей-то злой умысел. Смерть – это обычное явление. Современная беллетристика расписывает жизнь как драгоценность, но мы-то знаем, что это не так. Власти приносят в жертву тысячи жизней каждый день. В прежние времена они делали это честно. Без всякого лицемерия. Чтобы стать королем или завоевателем, надо было убивать. Никто не поднимался на вершину власти другим путем. Иногда для этого приходилось убивать самых близких людей, жен, детей… Так поступали многие короли и правители. И продолжают поступать до сих пор.
Полли сама не могла поверить тем подозрениям, которые хлынули в ее голову. Наверняка он просто затеял еще один монолог, который не приведет ни к чему.
– Джек…
– Ты была анархисткой, Полли, – продолжал Джек. – Заклятым врагом государства. Когда я тебя встретил, твоя жизнь была посвящена организации беспорядков в военной системе твоей собственной страны, а также Соединенных Штатов. Ты была – если смотреть на тебя так, как, я боюсь, на тебя посмотрит пресса, как на тебя посмотрят мои завистники в Конгрессе и Сенате, – красным агентом. Врагом Соединенных Штатов.
Джек не мог выразиться яснее, хотя в то, что он говорил, невозможно было поверить.
– Джек, мне тогда было семнадцать лет! Я была подростком! Все это случилось так давно!
– Совершенно верно. Тебе было семнадцать лет. По законам моей страны тебе оставалось четыре года до совершеннолетия. Значит, я трахал анархистку и к тому же еще ребенка. Двадцать лет тому назад люди бы просто засмеялись и сказали бы, что я удачливый парень. А сегодня тебе придется заплатить жизнью за все это дерьмо. Если наша история когда-нибудь выйдет наружу, с моей карьерой будет покончено раз и навсегда, а заодно и со мной. Ты прекрасно понимаешь, что так оно и есть. Офицер при исполнении служебного долга путается с малолетней пацифисткой и анархисткой? Да это же скандал! Слушания в Сенате не продлятся и десяти секунд.
Полли пыталась найти хоть какую-нибудь зацепку в том, что говорил Джек.
– Но об этом же знаем только мы с тобой, Джек!
Джек вытащил из кармана пистолет и начал прилаживать к дулу что-то вроде металлического наконечника.
– Все правильно, Полли. Про нас никто не знает. И никто не знает, что я сегодня сюда пришел. Я генерал НАТО, в Британии всего несколько часов, сплю себе спокойно в номере отеля. У меня есть шпион по имени Готфрид, парень, который тебя выследил для меня. Но теперь он переведен с повышением в нашу военную миссию в Кабуле. Славная работенка для него и удобная для меня – Талибан не склонен выписывать лондонскую "Ивнинг стандарт".
Джек приставил пистолет к голове Полли.
– Я люблю тебя, Полли. И снова тебя бросаю. На этот раз навсегда.
– Питер! – вскрикнула Полли.
– Что?
– Мой преследователь! Он знает про тебя! Он знает, что здесь был американец! Он тебя видел! Он сможет тебя описать!
– Все правильно, может. Но для него это не слишком большая удача. Потому что ты мне сказала, где он живет.
Палец Джека напрягся на спусковом крючке.
– Джек, нет! – выдохнула Полли.
– Я очень сожалею, Полли, но ты же видишь, у меня нет выбора, не так ли?
Он и сам так считал. Что у него нет выбора. По существу, это его долг. Он видел себя лучшим из оставшихся кандидатов на пост главнокомандующего армией, которую он так любил. Он просто обязан был застраховаться от всего, что может скомпрометировать его в будущем. Один раз Джек уже принес Полли в жертву своей присяге и воинскому долгу и теперь должен найти в себе мужество сделать это во второй раз. И в этот раз он должен смотреть Полли прямо в глаза.
Полли все еще сидела на кровати. Джек стоял над ней, пистолет в вытянутой руке. Его жертва выглядела бледной, но довольно спокойной – спокойнее, чем он ожидал.
– У нас есть ребенок, – сказала Полли.
55
Джек уже собирался выстрелить. В тот самый момент, когда она произнесла эти слова, он готов был нажать на курок.
– Что?
– Когда ты меня бросил, я была беременна, Джек.
Все четко отлаженные инстинкты самосохранения в ледяной душе Джека приказывали ему стрелять, и стрелять немедленно, но по каким-то причинам он не смог, по крайней мере – в тот момент.
– Сомневаюсь, что это так, Полли.
– Да что ты вообще можешь знать, ты, сволочь! – Полли просто рычала. – Ты оставил меня беременной! Вот почему я тебя всегда ждала… Вот почему я не могла тебя забыть. Да и как же иначе?
Если она блефовала, – а Джек был почти уверен, что это так, – то она делала это очень хорошо. Ее горькая и искренняя злоба казалась неприятно убедительной.
Слова ее были убедительны, потому что были правдой. Джек действительно оставил Полли беременной. Она поняла это через три недели после его отъезда. Его вины здесь не было. Он не мог этого предвидеть. В те дни о СПИДе еще никто ничего не слышал, и Джек не пользовался презервативами, потому что Полли принимала противозачаточные таблетки. К несчастью, Полли – как и многие другие молодые девушки до и после нее – совершенно потеряла голову от любви и забыла всякую осторожность. В результате в один прекрасный день она обнаружила себя в одиночестве и с ребенком под сердцем, причем отцом этого ребенка был человек, который некоторое время с ней поразвлекался, а потом удрал.
Полли смотрела на Джека поверх направленного на нее дула пистолета, от злых воспоминаний на глаза ее навернулись слезы.
– Как я могла тогда забыть тебя, Джек? – сказала она. – Ты все еще оставался со мной, рос с каждым днем внутри меня.
Джек знал, что это чушь. Он снова попытался выстрелить и снова не смог. Потому что если это была правда… хотя, конечно, этого не могло быть… но если это все-таки была правда, то это было бы так… Джек выбросил эту мысль из головы. Он пришел сюда, чтобы убить эту женщину.
– Это мальчик, Джек, – прошептала Полли. – У нас сын.
Всю свою жизнь Джек хотел иметь ребенка, и, будучи человеком военным, конечно, он особенно хотел сына. Их брак с Котни так и остался бездетным. Она была еще молода и амбициозно относилась к своей карьере, а потом они слишком быстро расстались. Но иметь сына от Полли!.. Такая мечта посещала Джека очень часто. Он воображал себе, какого замечательного, одухотворенного сына мог принести такой союз. Джек попытался взять себя в руки и избавиться от неуместного наваждения. У него нет ни времени, ни желания впутываться в подобного рода фантазии, да еще в такой момент. Воображая Полли матерью своего ребенка, он только напомнил себе, до какой степени он все еще ее любит, а он не может себе позволять ее любить. У него есть более высокая любовь – любовь к власти, любовь к карьере, любовь к самому себе.
Тем не менее он все еще не мог нажать курок.
– Как его зовут? – спросил Джек, позволяя себе немного понаслаждаться несбыточной мечтой.
– Туманный Рассвет, – тотчас ответила Полли.
– Что? Туманный, твою мать, Рассвет? Ты назвала сына Туманным Рассветом?
– В школе он поменял имя на Коллин.
– А чем ему не понравился Джек?
– Джек ему не понравился всем, ты, сволочь!