Джек понимал, что разговаривает слишком много. Он знал, что пора кончать, пора совершить поступок. Поступок, который – раз уж он себя считает настоящим мужчиной, раз уж он собрался стать лидером других людей! – являлся его тяжелой обязанностью. Люди, которым предназначено судьбой командовать людьми, должны уметь жертвовать.
Полли видела колебания Джека.
– Ты не можешь убить меня, Джек, – произнесла она медленно и ясно. – Я мать твоего ребенка.
Все это превращалось постепенно в сумасшествие. Джек знал, что это самое настоящее сумасшествие.
– Ты же принимала таблетки! – сказал он.
– Я тебе лгала. Я ведь знала, что ты просто шизофренически боишься всего, что может помешать твоей драгоценной карьере, и поэтому лгала. Я всегда была против всякой химии, особенно той, которую приходится принимать внутрь. Я пользовалась натуральной морской губкой, и она протекла.
Звучало убедительно. Полли относилась к числу тех не в меру самоуверенных, нелогичных, идеалистических дурочек, которые действительно могут использовать губку в качестве барьера для жидкости. Как и прочие подобные ей самоуверенные идиоты, которые считают свои принципы более могущественными, чем законы природы. С другой стороны, она ни разу не упоминала о ребенке в прежнем разговоре. Джек пытался сосредоточиться – не слишком легкое занятие под взглядом этих впивающихся в него глаз, которые молят о пощаде и которые ему так дороги.
– Ему сейчас должно быть пятнадцать лет, Полли, – сказал Джек.
– Все правильно, ему пятнадцать.
С неимоверным усилием пытаясь сконцентрироваться, Джек все-таки начал преодолевать свой первоначальный шок и вновь обретать самоконтроль.
– И где же он сейчас? – спросил он. – Разве молодому парню не нужна мать?
– Он у бабушки! – ответила Полли, может быть, чуть-чуть слишком поспешно, чуть-чуть слишком отчаянно. – Она его портит. Разрешает пить колу со спиртом.
Теперь Джек все понял.
– Фотографии, Полли! – сказал он.
– Что?
– Я не вижу ни одной фотографии. Покажи мне хоть одну фотографию нашего сына, Полли. В детстве, в отрочестве, современную, любую. Хотя бы одну фотографию.
Полли поняла, что ее игра проиграна. Дальше она уже не может поддерживать свою спасительную ложь. По крайней мере, продлить ее настолько, чтобы за это время найти способ протянуть руку к изголовью кровати и нажать кнопку вызова полиции на стене. Ничего у нее не получится.
– У меня… у меня нет ни одной, – пролепетала она.
Полли не хотела делать аборт. Она так сильно любила Джека и внезапно обнаружила, что носит в себе его частичку. Но в то время ей казалось, что у нее нет выбора: одинокая семнадцатилетняя девушка с ребенком на руках? О нет, только не это! В школе вместе с Полли, только классом старше, училась одна такая молодая мать. Как же Полли тогда жалела эту несчастную, до времени повзрослевшую, пожертвовавшую своей юностью ради одного мгновения страсти! Полли, конечно, любила Джека, даже несмотря на то, что он сделал с ней, и очень хотела оставить его ребенка – но только не в обмен на свою жизнь. По крайней мере, так она смотрела на свою проблему в то время. В семнадцать лет она думала, что стать матерью равносильно концу жизни. Сколько жестокой и ужасной иронии заключалось для нее теперь в сознании того, что, сохрани она тогда ребенка, возможно, теперь это сохранило бы ей жизнь.
– Я очень сожалею, Полли, – сказал Джек.
И он действительно сожалел, так сожалел, что у нее нет ребенка, которого она могла бы ему предъявить. Сожалел, что они не соединили свои жизни вместе, что он бросил ее ради того, чтобы служить этой холодной, безжалостной, неблагодарной стране. Но более всего он сожалел о том, что, несмотря ни на что, он все-таки обязан ее убить.
Полли почувствовала, что его решимость вновь к нему возвращается, что ее жизнь ускользает от нее безвозвратно.
– Ты же говорил, что все еще любишь меня! – воскликнула Полли, падая на колени.
– Я действительно все еще люблю тебя, – ответил Джек, и во второй раз за этот вечер в его глазах заблестели слезы.
– А это значит, что ты не можешь меня убить! – взмолилась Полли.
– Полли, – произнес Джек таким голосом, как будто это он должен был ее о чем-то молить. – Попробуй меня понять. Если я возглавлю Комитет начальников штабов, как ты думаешь, какая следующая ступень передо мной открывается? (Полли начала рыдать.) Я могу стать президентом. Да, президентом. Лидером единственной в мире супердержавы. Были времена, когда всю жизнь напролет люди вели войны ради какого-то жалкого и грязного клочка земли с несколькими хижинами. Они приносили в жертву своих сыновей и внуков, чтобы защитить какую-то жалкую родовую корону. Люди испокон веков воевали и совершали преступления ради власти. Из-за этого проливались реки крови! Их притягивала самая ничтожная власть, только тень власти! А у меня впереди маячит владычество над всем миром! Над целым миром, Полли! Твое существование подвергает мои шансы серьезному риску. Неужели ты серьезно надеешься, что с такими возможностями и с такой перспективой я отступлюсь и не стану губить одну-единственную жизнь?
Да, но тут возникал один глупый вопрос. Полли увидела его даже сквозь слепой ужас, стоявший в ее глазах.
– Разумеется, надеюсь, ты, проклятый недоумок!
– Потому что я тебя люблю? – спросил Джек.
– Не знаю почему.
– Любовь – враг карьеры, Полли, – ответил Джек. – Я уже сделал свой выбор шестнадцать лет тому назад тем ранним утром в номере отеля. И не имею ни малейших намерений отступаться от него сейчас.
– Джек!
Но по глазам Джека Полли поняла, что ее время истекло.
– Как я уже сказал, – и голос его звучал теперь как будто откуда-то издалека, – люди умирают каждый день.
Джек стал теперь для Полли незнакомым человеком. Она его больше не узнавала. Все, что она в нем любила, теперь как будто исчезло; остались только гордость и честолюбие. Казалось, он наглухо закрыл свое сердце и душу и эмоционально устранился с места действия. Он прокручивал этот сюжет в своей голове тысячи раз и знал, что не может быть уверен, что сумеет сказать Полли "прощай", он никогда не мог сказать ей это слово.
Итак, в своей голове он наконец полностью устранился от происходящего. Уже не его палец нажимал на спусковой крючок, а чей-то еще. Уже в нем действовала какая-то отдельная личность, достаточно сильная, которой он не мог отказать. Он глядел на себя со стороны, он был всего лишь свидетелем, точно зная последовательность событий, как будто это был ряд кадров диапозитива из старого фильма.
Опытный вояка стреляет девушке в голову. Девушка навзничь падает на кровать и остается неподвижной. Вояка вытирает слезы рукавом плаща (он сам удивляется глубине своих чувств) и в последний раз оглядывается кругом. Ему надо удостовериться, что в комнате не осталось никаких улик против него, ничего опасного (разумеется, кроме пули). Он подхватывает свою сумку и, не оглядываясь на мертвую девушку, осторожно выходит из ее квартиры. На лестнице он поправляет плащ, чтобы его форма никем не была замечена. Он спускается вниз по лестнице и, убедившись, что на улице никого нет, спокойно покидает дом. Затем он садится в машину и возвращается в частный отель в Кенсингтоне, в котором остановился. Он припарковывает свою машину (между прочим, взятую напрокат, самой простой модели) на частной автостоянке и поднимается в свой номер. На следующее утро он садится в ожидающий его у входа служебный лимузин и едет в аэропорт, откуда вылетает в Брюссель, чтобы продолжить там свои дела с НАТО.
Предполагалось, что события будут развиваться именно по этому сценарию.
Единственная пуля меж глаз – и привет.
Но Джек не выстрелил. Он очень хотел это сделать, он был готов это сделать, но он слишком долго болтал и упустил свой шанс. Потому что в ту самую секунду, которая должна была стать последней секундой Полли на этом свете, когда Джек уже начал оттягивать палец, преодолевая легкое сопротивление спускового крючка, у двери Полли раздался громкий стук. Нет, это был не стук – это был настоящий грохот: кто-то отчаянно колотил, барабанил, ломился в дверь, всем своим телом наваливаясь на прочную панель.
56
На некоторое время Клоп застыл в оцепенении над убитым молочником. Он стоял на липком, пропитанном кровью ковре и в ужасе смотрел на труп, не представляя, что же ему теперь делать. Больше ему уже ничего не оставалось делать, потому что для него все было кончено. Он заколол человека насмерть, и теперь не было надежды избежать последствий. Полиция знает, что он находится где-то здесь, поблизости, и что у него в руках есть нож; его мать постаралась оповестить их даже о ноже. Теперь его упекут в тюрьму, уж это точно, и не на месяц или два, а навсегда. Его жизнь кончена, но до чего же это несправедливо! Он хотел всего лишь защитить Полли. Он действовал исключительно во имя любви.
И теперь он никогда не будет иметь Полли, ни разу. Он будет заперт, отрезан от нее. Его глаза никогда больше не смогут любоваться ее красотой. Но даже если ему когда-нибудь позволят выйти на свободу (в чем он, разумеется, сильно сомневался), она уже будет совсем другой, старой и безобразной.
Вдруг в его голове забрезжила нечистая мысль. Он должен ее поиметь, причем прямо сейчас, в эту самую ночь, еще до того, как приедет полиция. Он должен подняться наверх, убить американца и овладеть Полли – изнасиловать ее в конце концов, если она будет сопротивляться! А почему бы и нет? Ему больше нечего терять в этой жизни. Он теперь убийца. Почему бы не воспользоваться моментом и не заняться с ней любовью? Наверняка даже ее холодное сердце смягчится, и она не позволит ему отправиться в тюрьму без того, чтобы он хоть раз узнал то, за что пожертвовал своей жизнью.
Питер отвернулся от мертвого молочника и бросился вверх по лестнице, забыв всякую предосторожность. Он знал, что труп может быть обнаружен в любую минуту и поднимется тревога. Он знал, что если он хочет сделать задуманное, то должен действовать немедленно. Если он хочет силой навязать себя Полли и тем самым оправдать свою будущую жизнь в тюрьме, которую он тогда встретит смело, то нужно делать это сейчас.
Дверь в квартиру Полли была заперта. Питер ничего другого, разумеется, и не ожидал. Он набросился на дверь и стал что есть мочи дубасить в нее кулаком левой руки. В правой он продолжал сжимать нож. Пальцы его впились в рукоятку, липкую от крови молочника и своей собственной. Питер больше не боялся американца. Он уже убил человека и может убить снова. В тот момент, когда дверь распахнется, он вонзит нож в ненавистного соперника, а потом силой принудит Полли ему отдаться.
– Впусти меня, ты, дрянь! – вопил он. – Ты ему позволяла делать это с тобой, почему нельзя мне?
Джек бросился к двери. Что бы там ни было за дверью, наверняка этот шум поставит на ноги весь дом. Очень скоро на лестницу выскочат рассерженные жильцы, и кто-нибудь из них наверняка вызовет полицию. Чтобы обезвредить эту новую опасность, у Джека было всего несколько мгновений.
Он рывком открыл дверь. Перед ним стоял Клоп с ножом в руке. Питер на секунду замешкался от неожиданности, а затем бросился вперед с торжествующим криком. Но для Джека он теперь представлял опасность не большую, чем настоящий клоп. Джек сделал едва заметный шаг в сторону – и Питер со всего размаху влетел в комнату. В каком-то смысле это жалкое обстоятельство стало для Питера маленьким триумфом. Впервые он оказался в квартире Полли. Он огляделся кругом, стараясь охватить разом всю обстановку, запомнить как можно больше деталей из жизни Полли.
Но у него больше не было необходимости в воспоминаниях.
Джек поднял пистолет и пристрелил Клопа так же, как он собирался пристрелить Полли: прямо меж его удивленных, широко раскрытых глаз. Питер умер еще до того, как коснулся головой пола. Джек повернулся к Полли, чтобы довершить взятую на себя миссию.
Но он опоздал. Клоп расстроил все его планы, предоставив Полли крошечную возможность защитить свою жизнь. Когда Джек повернулся к Полли, она уже успела дотянуться рукой до изголовья своей кровати и нажать кнопку вызова полиции. Комната немедленно наполнилась резкими прерывистыми звуками оглушительной сирены. А за дверью на лестнице начала мигать красная лампочка, встроенная в дверной блок.
Джек поймал взгляд Полли, и на его лице отразилось удивление.
– Эта кнопка соединена с полицией! – закричала Полли, стараясь перекричать резкий звук сирены. – Они будут здесь через две минуты!
Джек стоял с пистолетом в руке и не в первый раз за эту ночь выглядел растерянным.
– Уходи, Джек! – закричала Полли. – Беги! Уходи!
Но бежать было уже поздно. Джек убил человека: окровавленный труп лежал у его ног, а за его спиной уже явственно вырисовывались стражи закона. Среди пронзительного звона сигнализации он различил слабые звуки полицейской сирены. Машина наверняка уже поворачивала на улицу. Все пути к бегству были отрезаны. Да, разумеется, он убил Питера в целях самозащиты, но все равно потом начнется полицейское разбирательство. Даже если Полли его не выдаст, – хотя какие у нее были для этого основания? – даже если она не расскажет про факт покушения на ее собственную жизнь, вся история их прошлых отношений немедленно всплывет наружу. Вокруг его имени начнутся подозрения и пересуды. Почему он находился ночью в ее квартире? Почему он взял с собой пистолет? Вопреки объяснениям Джека, разрешение носить в Лондоне оружие американские военные получали совсем не так просто. В лучшем случае карьера Джека закончится самым жалким и позорным образом, в худшем – его посадят в тюрьму за убийство. Какая грязь.
На лестнице послышался истошный женский вопль. Весь дом уже был поднят на ноги.
– Беги, Джек! – безнадежно повторяла Полли. – Уходи! Уходи сейчас же!
В этот момент он любил ее еще больше, чем прежде. Он пришел сюда, чтобы ее убить, – и все равно она продолжала заботиться о нем. Такова была сила любви, любви, которую он предавал всю свою жизнь, любви, которую он пытался убить этой ночью. Но он потерпел полное поражение, и не в его силах было победить любовь.
Полиция уже стояла у входных дверей. Через минуту они будут здесь.
– Я люблю тебя, Полли, – сказал Джек. – Но я тебя не стою и не стою доверия моей страны. Я не выполнил свой долг и бросил тень бесчестия на все, что любил.
Потом, как древнеримский полководец, Джек упал на свой меч. Он поднес пистолет к виску и нажал на курок. Когда его тело повалилось к ногам Полли, она попыталась закричать, но голос ей изменил. Все, что ей оставалось, это безмолвно произносить его имя.
57
"Ее милость" заключила со своим мужем тревожное перемирие. Она не бросит его в беде, даже пойдет ради него на ложь, но в ответ он обещал, что тот грязный маленький инцидент будет в его жизни последним. Он даже попытался ее поцеловать в знак благодарности, но к такому повороту событий она еще не чувствовала себя готовой.
Они только что заказали себе кофе, когда в дверь столовой постучали.
– Я просил, чтобы меня не беспокоили! – произнес муж "Ее милости", когда его первый секретарь вошел в комнату.
– Я очень извиняюсь, господин президент, но в Госдепартаменте решили, что вам следует об этом узнать как можно быстрее. Боюсь, что из Лондона пришли не очень хорошие новости. Генерал Джек Кент, кажется, покончил жизнь самоубийством. Похоже, речь идет о любовной истории. В тот момент он находился в квартире одной англичанки. Там же был обнаружен другой труп. Я думаю, что все детали мы разузнаем в самом скором времени.
Президент и первая леди были потрясены. Они оба хорошо знали Джека. "Ее милость" в особенности поддерживала знакомство с Котни Кент и теперь могла только глубоко посочувствовать ее переживаниям.
– Я сама позвоню Котни, – сказала она и оставила президента наедине с его помощником.
– Меньше всего я ожидал этого от Джека Кента, – сказал верховный главнокомандующий. – Мы собирались продвинуть его на пост главы Комитета начальников военных штабов.
Президент был искренне огорчен, услышав новость, но все равно он прежде всего оставался политиком. Он сразу же заметил, что, с его точки зрения, в этой трагедии, пожалуй, была и хорошая сторона. Самоубийство Джека станет грандиозной сенсацией, особенно если окажется, что в этой истории есть сексуальная сторона. Внимание средств массовой информации будет переключено с личных проблем президента, что следовало всячески приветствовать.
– В настоящее время нам надо сделать из происходящего практические выводы, – добавил президент. – Событие, безусловно, наносит сильный удар по армии. Мы должны восполнить эту брешь, и как можно быстрее. Господи, неужели мы не найдем в наших рядах ни одной пары чистых рук?
Несколько дней спустя, к своему полнейшему ужасу и малодушному потрясению, генерал Шульц, нерешительный коллега Джека, чья карьера тенью следовала за его карьерой все эти долгие годы, был назначен главой Комитета начальников штабов. Он оказался единственным высокопоставленным офицером в вооруженных силах, кто никогда не совершил ни одного предосудительного или подозрительного поступка. Причина такой чистоты заключалась, разумеется, в том, что генерал Шульц никогда ничего не совершал.
Два года спустя имя генерала Шульца появилось в списках потенциальных претендентов на президентское кресло, причем по той же самой причине.
– Это не тот случай, когда кого-то интересует, чья квалификация выше, – позволяли себе высказываться вашингтонские политические брокеры. – Это тот случай, когда вероятность дисквалификации наименьшая.
58
Несмотря на ужасные воспоминания той ночи, Полли решила не менять свою квартиру. Вначале, по первому побуждению, она собиралась это сделать. Образ мертвого Клопа, истекающего кровью на ее полу, нельзя было отнести к числу приятных воспоминаний. Но в конце концов она пришла к выводу, что Клоп не должен вмешиваться в ее жизнь ни при каких условиях. Она всячески противилась этому, когда он был жив, и уж тем более не собирается позволять ему это делать теперь, когда он умер. Кроме того, нельзя забывать, что в этой же квартире умер Джек, и, несмотря на всю чудовищность его намерений, Полли решила оставаться хранительницей его памяти.
В течение долгих недель, прошедших после той ночи, Полли пыталась примириться с тем, что с ней произошло. Это было нелегким делом. Тогда умерли три человека, и хотя она прекрасно знала, что не виновна ни в одной из этих смертей, все равно не могла не чувствовать за них свою ответственность. Молочник особенно отягчал ее совесть. Он умер от руки человека, который был одержим ею. Даже теперь Полли оставалась классической жертвой маньяка, чувствуя свою вину и принимая всю ответственность на себя. Если разобраться, то, по существу, она несла не большую ответственность за сумасшествие Питера, чем бедный молочник, но ее совесть нашептывала ей совсем другие ответы. Она написала письмо семье молочника, в котором выражала сожаление по поводу случившегося, и получила вежливый, но не очень дружелюбный ответ. Она написала также матери Клопа, выражая ей свою симпатию и благодарность за вызов полиции. Та ей не ответила.