– Да, мы действительно ничего не говорили после нашей первой попытки. И все потому, что тогда мы прятались от полиции и старались спастись от полчищ насекомых на лугу.
– Да нет, как бы тебе сказать… просто тем самым мы избежали массы затруднений. В такой ситуации приветствуется любой отвлекающий маневр. Даже преследование полицейских. Подумай об этом. Представь, что ты оказалась обнаженной в обществе совершенно незнакомого тебе человека. Что ты можешь ему сказать?
– Незнакомого?
– Разумеется, незнакомого. Шансов десять к одному, что человек, с которым ты спишь в первый раз, окажется для тебя потом совершенно незнакомым. Часто ли ты в первый раз занималась сексом с человеком, с которым была знакома более нескольких часов?
– Ну знаешь, какой смысл спрашивать об этом меня?
– Ну да… Просто хорошенько запомни мои слова, крошка. – Джек терпеть не мог лишнего напоминания об отсутствии сексуального опыта у Полли. Тем самым ему приходилось признавать, что за все происходящее он несет гораздо большую ответственность, чем ему бы того хотелось.
– Когда ты трахаешь человека в первый раз, то думаешь только о том, как бы его трахнуть. Затем все это неожиданно кончается, а у тебя в программе больше ничего не предусмотрено. Что может парень сказать девушке в такой ситуации? "Как интересно"? Или "Как мило"? Все это слишком слабо, слишком унизительно. Как будто девичье тело – это всего лишь пирожок, от которого ты немножко откусил. Но, с другой стороны, говорить "Это было потрясающе!" тоже перебор. Она прекрасно поймет, что ты просто идиотничаешь. Да и что она может на это ответить? "О да, это было потрясающе, и все потрясение длилось неполных две минуты, и ты выкрикивал при этом имя другой девушки"?
Джек снова глубоко затянулся и стал дальше развивать свою мысль:
– Поэтому люди курят. Человеческая психика устроена таким жалким образом и так ненадежна, что мы готовы скорее умереть от рака легких, чем попасть в неудобную для нас ситуацию. Я не знаю, что может случиться, если все вдруг откажутся от этой привычки. Может быть, они примутся вместе уплетать бутерброды?
– Мне кажется, в таких случаях лучше было бы спросить: "Как тебе понравилось?"
– Никто никогда ничего подобного не спрашивает. Такой вопрос не более чем миф. Допустим, ты спрашиваешь: "Как тебе понравилось?" И ни один ответ не будет для тебя достаточно хорош.
– Почему?
– Ну давай возьмем для примера наш случай. Итак: как тебе понравилось?
Джек поймал Полли в ее собственные сети.
– Да… это было прекрасно… великолепно… Да-да, действительно великолепно!
– Вот видишь, – сказал Джек, как будто его мнение полностью подтвердилось. – Теперь я начну думать: почему она сказала "прекрасно", "великолепно", а не то, что она на самом деле думала – "ужасно" и "беспомощно"? Почему она не сказала: "Твой член похож на сосиску из хот-дога"? И "Гораздо больше удовольствия я получаю, когда езжу на своем скоростном велосипеде"?
– Ну знаешь, если мы будем принимать во внимание ребяческие комплексы всяких недоразвитых мачо…
– Угомонись, детка, именно они заставляют вертеться мир.
Полли взяла еще одну сигарету и зажгла ее от предыдущей.
– Хорошо, я угомонюсь. Может быть, завтра, может, через месяц, а уж к концу года так точно…
Некоторое время они снова курили молча. За окном наступал вечер, солнце клонилось к закату. Когда станет совсем темно, они покинут свое пристанище. Полли знала это. Джек редко соглашался провести с ней целую ночь. Она встала с постели и начала искать свои вещи.
Полли никогда не переставала удивляться, каким образом ее одежда ухитряется исчезнуть в то время, когда она занимается любовью. Особенно отличались в этом смысле ее лифчик и трусики. Эта сторона сексуальных переживаний оставалась для нее полным сюрпризом. Не было такого, чтобы она их прятала. Она даже в мыслях не могла их засунуть, например, под ванну, или между простыней и матрасом, или еще интереснее – повесить на крючок от картины. Тем не менее, после долгих поисков она находила их именно в подобных местах, то есть там, где меньше всего ожидала. Сейчас она случайно обнаружила свои трусики втиснутыми в брючный пресс.
Для Джека наступал любимый момент процесса одевания Полли. Разумеется, он очень любил смотреть на нее обнаженную, более того – он просто обожал ее наготу, но все-таки кое-что, близкое к ее наготе, представляло для него не меньший интерес. Даже в том, как Полли разгуливала по номеру в одних трусиках, он находил нечто волнующее. Полли объясняла это тем, что, как и все люди, она бессознательно боялась вагины и старалась прикрыть ее хотя бы тонкой хлопчатобумажной материей, но Джек считал, что такое объяснение – самая большая глупость, которую он когда-либо слышал в своей жизни.
Эти сборы и наступление сумерек, как правило, приводили Полли в мрачное настроение. Когда солнце светило ярко и они с Джеком занимались любовью, она могла позволить себе забыть об обстоятельствах их отношений. Забыть, что он убийца, а она – предательница. Забыть о полиции и солдатах. О колючей проволоке и сигнальных огнях. Вообще забыть о своей жизни в лагере. И о "холодной войне" тоже. Но когда наступала ночь, Полли вспоминала, что ее жизнь с Джеком – это всего лишь сон. И только за пределами этого сна, за стенами отеля ее ждет настоящая, беспощадная и страшная реальность.
– Как хорошо быть нормальными! – говорила она, доставая свой лифчик из гостиничного чайника (крышка которого – она могла в этом поклясться! – даже не сдвигалась с того самого момента, как они вошли в номер). – Бродить вдвоем по улицам совершенно свободно, заходить в пабы…
– Думать не моги об этом! – Джек даже поежился от такой мысли.
– А вчера меня снова арестовали, – сказала Полли. Вместе со своими товарищами она пыталась помешать выезду ракетных транспортировщиков с территории военной базы. В случае войны стратегический план заключался в том, что ракеты развозятся по всей стране на мобильных установках, чтобы сделать их менее заметной мишенью для врага. Армия периодически устраивала подобные учебные развертывания, используя пустые транспортировщики. Так вот во время протестной акции Полли и была схвачена полицией.
– Арестовали? – спросил Джек небрежно. – А ты не рассказывала. И как же это произошло?
Джек всегда делал вид, что все это совершенно несерьезно.
– Ничего замечательного. Ты же знаешь эту игру "хороший коп – плохой коп"? Я думаю, они там все впали в административный раж. Мне достались плохие копы, очень плохие копы. Никаких тебе сигарет, чашечек чая, одни сплошные оскорбления.
– Ну что же делать, таковы копы.
Полиция, которая одно время была настроена весьма дружелюбно к женскому лагерю в Гринхэме, начала уставать от женских выходок и вандализма и стала вести себя гораздо жестче.
– Я все думала, когда они оба хором на меня кричали, что, может быть, где-то там, в другом конце коридора, кому-то посчастливилось больше и его допрашивали хорошие копы. Предлагали чай, сигареты, всякие справки, талоны…
Солнце уже почти зашло. В комнате стоял полумрак.
– Полли, ты уверена, что никогда никому о нас не рассказывала?
– Джек, ты всегда спрашиваешь одно и то же.
Джек встал с постели и отправился в туалет. Дверь туалета он оставил открытой, что Полли ненавидела всей душой. Она любила, чтобы во всяких отношениях по возможности оставалось немного тайны. А дверь в туалете казалась ей к тому же слишком большой роскошью, чтобы ею не пользоваться. Вообще, в таком отношении к двери туалета она находила нечто упадочное.
– Ты правда никому не говорила?
Эти слова Джек произнес уже из туалета, перекрикивая шум воды. Его тон стал жестче с тех пор, как уклад его жизни стал зависеть от благоразумия Полли. Потом он вернулся в комнату, как всегда совершенно не задумываясь о своей наготе и о болтающемся в разные стороны члене. К такому стилю мужского интимного поведения Полли не надеялась когда-нибудь привыкнуть.
– Разумеется, я никогда никому ни о чем не говорила, – заверила его Полли. – Я знаю правила. Я тебя люблю…
Как и бессчетное множество женщин до нее, Полли ждала, что на эту фразу последует зеркальный ответ, и, не дождавшись – как и большинство женщин, – решила этот ответ спровоцировать.
– Ну?
– Что "ну"? – спросил Джек, зажигая еще две сигареты.
– А ты меня тоже любишь?
Джек возвел глаза к потолку.
– Ради всего святого, Полли, разумеется, я тебя люблю.
– Скажи это как следует!
– Я уже сказал!
– Нет, ты не сказал! Я тебя заставила сказать. Скажи это с чувством.
– О'кей, о'кей!
Джек изобразил на своем лице абсолютную искренность.
– Я люблю тебя, Полли. Я тебя правда люблю.
Наступила пауза.
– Ты меня правда-правда любишь? Правда-правда-правда? Я имею в виду, самым настоящим образом?
Именно из-за подобных расспросов большинство мужчин терпеть не могут ввязываться в разговоры типа "Я тебя люблю". По сути дела, эти разговоры не имеют конца. Очень скоро они вырождаются в выяснение отношений типа "А как сильно ты меня любишь?" и "Я тебе не верю!", потом дело доходит до самых ужасных обвинений: "Я совершенно уверена, что те же самые слова ты уже говорил той сучке, с которой я тебя в первый раз встретила".
– Да, Полли, я правда-правда тебя люблю. – Джек сказал это таким тоном, который означал, что он готов признаться даже в любви к обезьяньему дерьму, если это сохранит мир.
– Хорошо, – сказала Полли. – Потому что, если бы я почувствовала, что ты мне лжешь, я бы, наверное, себя убила.
Комната уже успела погрузиться в кромешную тьму, в которой светились только зажженные концы сигарет.
– Или тебя.
18
Когда в ту ночь Джек вернулся на базу, он направился прямиком в бар и заказал себе пиво и порцию виски. Бар был почти пустой, только капитан Шульц – как всегда, в одиночестве – сидел за игровым автоматом и привычно пытался отражать атаки космических пришельцев. Бедный Шульц. Он ненавидел армию столь же сильно, как Джек ее любил, хотя никогда не признался бы в этом даже самому себе. Шульц старался не иметь определенных мнений о чем бы то ни было, чтобы не вляпываться в неприятные дискуссии. И в армию он пошел исключительно потому, что так поступали мужчины из его рода (и некоторые из женщин). Тот факт, что Шульц был совершенно не приспособлен к армейскому уставному обиходу и к самостоятельным решениям, не имел отношения к делу. Альтернативы для Шульца никогда не существовало.
Джек познакомился с ним еще в Вест-Пойнте, куда Шульц пролез благодаря комбинации семейных связей и собственного упорства. Немного спустя они вместе попали на американскую базу в Исландии, где Шульц стал капитаном в результате чужой провинности. Так получилось, что его начальник нашел новое место дислокации очень холодным и попытался согреться с помощью повального совращения молодых женщин в Рейкьявике. После очередного слишком уж скандального происшествия он был с позором уволен, и Шульц раньше положенного срока выслуги занял его место. Джеку подобное обстоятельство казалось очень интересным: он, самый успешный студент своего выпуска в военной академии, и Шульц, самый неуспешный студент того же выпуска, двигались по карьерной лестнице с одинаковой скоростью. Восхождение Джека основывалось на его собственных блестящих успехах, восхождение Шульца – на чужих промахах и слабых позициях. Но они были обречены следовать друг за другом, как тень, на протяжении всей их карьеры.
В ту ночь в баре Джек испытывал непреодолимую потребность с кем-нибудь поговорить. Он все еще находился под впечатлением своего недавнего разговора с Полли и пребывал поэтому в редком для себя общительном настроении. Больше всего на свете ему хотелось, разумеется, чтобы здесь оказался Гарри, с которым он наверняка мог бы обсудить всю болезненность и сложность своих переживаний. Но Гарри находился за тысячи километров отсюда, в Огайо. А под рукой имелся только Шульц. Джек остановился рядом с игровым автоматом и принялся наблюдать, как Шульц теряет всех своих защитников одного за другим за очень короткое время.
– Господи, Шульц! – произнес наконец Джек. – Худшего счета, наверное, не видали за всю историю существования этой игрушки.
– О нет! – отозвался Шульц, окончательно проигрывая партию. – У меня однажды был счет гораздо хуже.
– И зачем же ты тогда хватаешься за ружье?
– По мере возможности я стараюсь им вообще не пользоваться, – ответил Шульц, потягивая свою соду.
– Расскажи мне что-нибудь, Шульц – попросил Джек. – Например, у тебя в жизни было когда-нибудь такое, что ты очень хотел получить и не мог?
Шульц минуту подумал.
– Разумеется, было, Кент. Например, не далее как сегодня вечером в нашей столовой мне ужасно понравились профитроли, а они сказали мне, что только что продали последнюю порцию. Это отвратительно. Они даже вычеркнули их из меню. А почему ты спрашиваешь?
– Забудь об этом.
Джек допил пиво и вернулся в свою скромную армейскую келью.
Дорогой Гарри!
– написал он. –
Если б ты знал, что со мной происходит! Я страдаю и мучаюсь, и никто не может мне помочь. Когда я начинал эту историю с Полли, то думал, что смогу полностью держать все под контролем. Понимаешь, я думал, что смогу немножко повеселиться, немножко поразмяться и спокойно уйти, как только почувствую, что это начинает мне надоедать. Все вроде так и шло до последнего времени, кроме того, что я не могу уйти! Даже сама мысль об уходе вызывает у меня желание пойти и кого-нибудь избить. Право же, Гарри, все это смешно. Я не понимаю, кто я такой. Неужели такой же сопливый, сентиментальный размазня вроде тебя, который может потерять голову из-за какой-нибудь девчонки? Да я никогда в жизни не терял головы из-за девчонки! А тут вдруг рискую ради нее своей карьерой! Я стараюсь улизнуть из лагеря с поднятым воротником и в нахлобученной на самые глаза шляпе, и все ради того, чтобы провести время с ней! Иногда мне кажется, что я выжил из ума. Даже наверняка я выжил из ума, потому что в моем уме сидит только она. Я не могу ничего делать, у меня все валится из рук, я рискую безопасностью! Я пытаюсь контролировать доставку ядерных боеголовок и при этом мечтаю только о том, чтобы поскорее оказаться с ней в постели! Неужели ты то же самое чувствовал с Дебби? Наверняка чувствовал. И все еще наверняка, счастливчик этакий, чувствуешь. Вы с Дебби просто созданы друг для друга. С ней ты попал, можно сказать, в самое яблочко, как будто сделал еще один отвратительный, обожаемый тобой стул. Вот вам позволено любить друг друга! Никто никогда вам не посмеет сказать, что столяр не имеет права любить пожарницу. А вот я!.. Господи! Да мой полковник наверняка предпочел бы услышать от меня, что я спал с трупом Леонида Брежнева!
19
Их объятие было прервано столь же внезапно, как и началось.
Полли отошла в сторону.
– Я не должна вешаться тебе на шею, Джек. Я вообще не должна на тебя вешаться.
Значительная часть ее существа просто жаждала продолжения объятий, но еще большая часть никак не могла забыть ту рану, которую когда-то нанес ей этот человек.
Джек тоже сделал шаг назад. Он вовсе не ожидал этих объятий. И это смутило его.
– Да-да, я же сказал, что просто рад тебя повидать.
Полли решила, что ей следует получше разглядеть Джека, и включила настольную лампу. Однако на свету убогость обстановки ее квартиры стала слишком уж явной, и она тут же пожалела о своем решении.
– А я часто себе воображал, как должно выглядеть твое жилище, – произнес Джек, оглядываясь кругом.
Ни о каком порядке в комнате не было и помину. Что было, между прочим, обычным явлением в жизни Полли. Ее вещи лежали в порядке только один раз, в тот день – вскоре после ее переезда на эту квартиру, – когда к ней в гости собиралась прийти мать. Готовясь к ее визиту, Полли старательно все убирала, расставляла, чистила, мыла, терла, скоблила и наводила чистоту с большим рвением.
Мать между тем нашла, что все в квартире перевернуто вверх дном.
Она вообще считала, что тарелки должны находиться в буфете, кастрюли – стоять на том месте, где у Полли почему-то стояли кружки, а кружки, в свою очередь, должны висеть на специальных крючочках, которых у Полли не обнаружилось вовсе. Исключение мать делала только для самых красивых кружек, которым, по ее мнению, все-таки разрешалось украшать собой интерьер. Она принялась воплощать свои идеи в жизнь и преуспела во всем, кроме кружек, для которых крючочков так и не нашлось. Поэтому кружки она оставила в сушилке в надежде, что Полли в скором времени исправит ситуацию, но там они и оставались до последнего времени, иногда чистые, но чаще грязные.
Собственная жизнь внезапно показалась Полли ничтожной и унылой. "Убогой" – вот самое подходящее слово, которое пришло ей на ум, или еще более подходящее – "тусклой". Она чувствовала себя растерянной, что, в сущности, было несправедливо, потому что если кому-то и надлежало здесь чувствовать себя растерянным, так это Джеку, и все-таки именно Полли почувствовала, что краснеет.
Она спешно принялась за уборку. Вообще-то она была по природе "ронятельницей" вещей, а также их "разбрасывательницей". Она никогда не занималась текущей ежедневной уборкой, но делала это по заведенному однажды порядку раз в семь дней. Почему-то именно на этот раз цикл был нарушен, и она прилагала усилия к наведению чистоты в своем доме девять дней назад. На полу валялись колготки и трусики, грязные тарелки и кружки стояли на столике возле кровати вперемешку с журналами и книгами, которые вообще-то были разбросаны повсюду. Полли понимала, что в первую очередь должны быть спрятаны предметы интимного обихода, а затем то, что успело обрасти плесенью, особенно если эти две категории вещей совпадали.
Наблюдая за суетливыми усилиями Полли очистить пол и другие поверхности от своих трусиков и бюстгальтеров, Джек не мог не погрузиться в воспоминания о том времени, когда она, еще юная девица, занималась поисками своих интимных принадлежностей в гостиничных номерах и на сиденьях автомобиля. Однажды случилось так, что ее неуловимые трусики так и остались ненайденными, и они рискнули пойти поужинать, боясь не только быть застигнутыми вместе, но и того, что под коротенькой джинсовой юбочкой Полли была совершенно голой. До чего же чудесный получился у них тогда ужин! Джек скинул под столом ботинок и совал свою ногу между ног Полли. За все прошедшие с тех пор годы этот славный ужин всплывал в мозгу Джека тысячи раз. Ему даже казалось иногда, что это был самый счастливый момент в его жизни. Во всяком случае, среди всех ужинов этот был точно самый счастливый.
– Могу поклясться, что ты даже представить себе не мог, что все здесь так ужасно, – сказала Полли, засовывая собранное с полу грязное белье в ящик для чистого белья.
Но Джек думал совсем о другом. Наблюдая за ее перемещениями, он вдруг понял то, чего боялся больше всего на свете. А именно то, что он все еще ее любит.
– Нет, успокойся, – ответил он. – На самом деле я думал, что все будет гораздо хуже.