В том году я в составе юношеской команды Сараево играл в отборочном туре Кубка европейских чемпионов между "Сараево" и "Олимпиакосом". Два моих удара были отмечены рукоплесканиями зрителей, заполнивших стадион Кошево, как любил говорить комментатор Мирко Каменяшевич, до последнего места. В первый раз я умудрился пробить мяч меж ног чужого защитника, а второй раз пяткой отыграл "стеночку" с Брко Ферхатовичем, племянником знаменитого Асима Ферхатовича. После игры, тренер Младен Стипич сказал мне, чтобы я приходил весной, как подрасту. Весной я так и не пришел, потому что понял, что дело не в росте.
- Хорошо играешь, есть у тебя удар, напор, но ты же парень домашний, не балбес какой-нибудь уличный. Для тебя футбол это вроде забавы и с головой ты дружишь, займись-ка лучше школой, - дружески посоветовал мне помощник тренера Срболюб Маркушевич.
В том году студенты всего света возвысили голос против неправды. И в Сараево молодые люди тоже ступали в ногу с молодежью мира. На экономическом факультете они, беря пример с коллег из Колумбийского университета, протестовали распевая: "All we are saying, is give peace a chance" и раскачивались вверх-вниз, вперед и назад. Правда, дальше они слов не знали, и потому продолжали песню так: "О, Лола, Лола, ведь знаешь ты, что я не богатей" как в песенке Владимира Савчича и группы "Проарте".
Армандо Морено был очень вспыльчивым, но и симпатичным карликом. Были у него большие глаза, большой нос, большой рот, и маловато волос для такой большой яйцеобразной головы. Работал он в конторе JAT, был частым гостем в нашем доме, играл на гитаре неаполитанские песни и, что еще замечательней, на обеих руках его были татуировки. Не укладывалось это у меня в голове, как кто-то, кроме цыгана, может ходить с татуировками. Мама мне объяснила:
- Это, сынок, потому что он еврей, узник Дахау.
Когда однажды в воскресенье Морено был у нас в гостях и пел песни из репертуара Адриано Челентано, я вбежал в коридор, спасаясь от троих Сейдичей, которые хотели меня поколотить. И все из-за того, что я отцепил их трехколесный велосипед, толкнул его вниз по Горуше и смотрел как он разбивается о стену Военной больницы. Сделал я это потому, что мне надоело терпеть как представители семейства Сейдичей каждый раз требуют от меня оплату за проход мимо них к нижнему продмагу. Армандо схватил меня за руку, вывел на лестницу и разрешил ситуацию при помощи своего необычайно громкого голоса. И, пока он прогонял Сейдичей с лестницы, от силы его голоса, постукиваясь друг о друга, на буфете задребезжали бокалы. Тогда Морено отвел меня на кухню, погладил по голове и, хотя я уже был выше его ростом, посадил на колени и запел. И все захлопали в такт песни "Venti kvatro milli baci". И даже мои мать с отцом покачивались в обнимку налево-направо. Морено взял гитару и, когда он менял аккорды, становилось видно, что на одном его плече вытатуирован какой-то номер, а на другом два вставленных один в другой треугольника:
- Что ты там рассматриваешь? Это давидова звезда, - сказал он, заметив, с каким интересом я разглядываю его. А когда понял, что мне это ничего не говорит, добавил:
- Давид, это был такой еврейский царь.
Я спросил, что означают эти два вставленных друг в друга треугольника, и он ответил:
- Встань-ка, хочу тебе кое-что показать!
Я встал, а он ткнул пальцем в молнию на моих штанах и сказал:
- То, что снизу… - я опустил голову, потом заметил, что все на меня смотрят, и покраснел. Морено поднял мне голову и продолжил, показав на ее макушку, - то и наверху.
В растерянности я смотрел то на свою ширинку, то на него, и он опять повторил:
- Вот что это значит: внизу и наверху одно и то же…
Не дождался я пока он закончит и, весь красный от смущения, выскочил из дома.
На вершину Горицы вбежал я тем же путем, которым спустился когда-то в город Сараево воин и ученый Мустафа Маджар. Там на чаршии его и убила какая-то шваль, что явилось лучшим доказательством утверждения Мустафы, что в мире полно придурков.
Остановился я на Черной горе и слушал: по всему телу раздавалось биение сердца и еврейской мудрости:
"Что снизу то и наверху, что наверху то и внизу…"
Сел я и стал смотреть на Сараево, которое по-прежнему было снизу, а небо наверху. Быстро сгустилась ночь, внизу потихоньку разгорались городские огни. Возле поваленных могильных камней начали собираться влюбленные горичане, совершавшие что-то вроде любовно-туристической экскурсии на Дедово кладбище. После таких вот прогулок про женщин и начинают болтать, что они "гулящие".
Забрался я на самую вершину над кладбищем. Теперь и вовсе стало ясно, что там внизу, и что сверху. Украдкой, хотя вокруг никого не было, я наклонил голову и посмотрел наоборот. Теперь Сараево стало наверху, а небо внизу. Держал я так голову, пока у меня не заболела шея. Когда же я ее выпрямил, все вернулось на свои места. Сараево было внизу, а небо наверху. Посмотрел я на Дедово кладбище и увидел, что там "гулящая" с кем-то из старших пацанов уже уходят. Я сбежал вниз к кладбищу и решил постоять там на голове. Понравилось мне, что Мариндворская церковь и поезда на станции парят высоко на земле, а небо внизу и не имеет дна. Подумал я, что таким образом еврейская мудрость с давидовой звезды воплотилась в образ моего города, и стало это ясно только когда я встал на голову. То, что было наверху, стало внизу. А что было внизу, стало сверху. Была уже ночь и кровь приливала к моей голове.
Прислонясь к ограде Дедова кладбища, сидели мы с Пашей, Харисом и Ньего. Было тепло и мы решили, что пора перестать быть детьми. Перед нами стоял кувшин красного вина. Курили мы "герцеговину" без фильтра, и кувшин красного вина переходил из рук в руки. Солнце дошло до зенита, и Паша спросил пьяные мы или нет. Мы ответили что нет, не пьяные. Паша улыбнулся и сказал, а давайте тогда в "прихлебку", как мой брат делает, тогда напиваешься быстрей. Хлебали мы дешевое вино. Вскоре нас охватил неостановимый смех, потом закружилась голова. Карабкались мы по травянистому склону как три лунатика, прихлебывая по очереди. И пали жертвами дешевого вина и жаркого солнца. Утонули во сне. Глубоком и уже юношеском. Потому что не хотели больше быть детьми.
И проснулись через год, когда в Сараево приехали девочки из Банья Луки. Землетрясение разрушило их дома и школы, и они приехали к нам, чтобы в нашей школе догнать пропущенный материал. Пока они выгружались из автобуса и несли вещи в общежитие, мы смотрели на них и выбирали, кто кому будет показывать Дедово кладбище. У Паши уже была Мирсада, и она для него стала тем же, что для меня Снежана Видович, с той разницей что это была "осуществленная" любовь. Со всеми вытекающими обстоятельствами. Все эти приехавшие баньялучанки были потенциальными "гулящими". Мне понравилась Невенка, Харису Мелиха.
Социальный работник Векослав Шепаревич пришел к нам на урок сербско-хорватского и прочитал лекцию о необходимости гуманного отношения к гостям из Банья Луки:
- Остались они без крова над головой, дома их разрушены опустошительным землетрясением. Наше государство предложило скромную замену их жилищам, а вы должны протянуть им товарищескую руку.
И добавил, вроде бы в шутку, хотя мы знали, что он это серьезно:
- Но только чтобы жать именно руки, а если кто полезет поближе к ногам, там уже буду я!
Насчет ног это у него убедительно получилось. Уходя, социальный работник оставил нам важный наказ:
- И, пожалуйста, мальчики-девочки, друг друга не лапать, вы уже не дети. Неконтролируемое прихватывание становится причиной еще большего прихватывания, а то и преждевременной эякуляции, которая, не дай боже, может зародить новую жизнь.
Через месяц мы узнали, что Векослав арестован за растрату кассы отряда следопытов "Саво Ковачевич", начальником которого он был. Из чего нам стало понятно, что прихватывание не возбраняется, да и эякуляция эта, наверное, тоже, хотя в латыни мы не разбирались.
Что сверху то и снизу, что внизу то и наверху!
Сидел я на Дедовом кладбище и, в глубокой задумчивости, ждал Невенку. Думал я, о чем же разговаривают мужчина с женщиной, когда остаются наедине? Никак нет мог решить, с чего начать разговор. Спросить, что ли, ее про брата, все ли у нее живы, сколько ей лет? Или так все испорчу? И еще опасался я, что не успел разглядеть ее как следует, может она не такая уж и красивая.
Появилась она неожиданно. Приоткрыв рот, я смотрел на нее и сразу же увидел, что она вовсе не так красива, как мне казалось. Но и уродиной тоже не была. А груди у нее были еще больше, чем показалось мне, когда я украл у нее на перемене булочку. Спросила она сколько мне лет, и я ответил:
- Четырнадцать.
Она была удивлена:
- Какой ты для своих лет высокий, - сказала Невенка, а я замолчал.
Посмотрела она в сторону города, а потом смутила меня еще сильней:
- А у тебя красивые глаза!
Молча смотрел я на нее как защитник "Динамо" Белин, прямо перед носом которого центрфорвард "Сараево" Асим Ферхатович залепил гол на Максимире, когда "Сараево" в гостях уделало "Динамо" со счетом 3:1.
Не смог я задать ей ни одного вопроса. Может, ответить комплиментом? Если, например, сказать: "И у тебя красивые", то она точно подумает, что я издеваюсь.
Стояла она лицом к городу. А мне хотелось вместо Дедова кладбища очутиться где-нибудь в Гренландии.
Первые сказанные мной слова прозвучали неубедительно.
- Ой, что-то так пить хочется, прямо не знаю, чего это со мной!
Она чуть обернулась ко мне и сказала:
- Вот ведь чудно, у вас тут реки толком нету, а пьете лучшую воду в мире! Мы в Банья Луке живем у Врбаса, а пьем не воду, а гадость.
Невенка придвинулась ко мне совсем близко, взяла меня за руку и посмотрела прямо в глаза. В ее глазах было видно, насколько она опытней меня. Спасаясь, я отодвинулся и сказал, что близорук.
- Мне тебя лучше видно, когда не так близко.
Она продолжала держать меня за руку и улыбаться. Облокотился я на кладбищенскую стену, почувствовал ее холодный камень на своих разгоряченных плечах, и стало мне легче. Невенка снова приблизилась ко мне и поцеловала в край рта, а я отработанным движением перекувырнулся и, опершись о стену, встал на голову. Она неожиданно рассмеялась. Спросила меня:
- Ну, а теперь куда ты денешься, дурачина?
Стоял я на голове и смотрел на свою любимую перевернутую картинку. Сараево было на небе, а небо вместо Сараево. Ночь была звездной и картинка выглядела красивей, чем обычно. И наверху и внизу мерцал свет. Вдруг почувствовал я облегчение, впервые мышцы мои расслабились и это создало во всем теле необычайную легкость. И я завопил во весь голос, как кричат пляшущие у костра индейцы.
- Что внизу то и наверху, что наверху то и внизу.
Даже не пытался я понять еврейскую мудрость. Просто стоял на голове и слушал, как Невенка спрашивает меня:
- Что это ты там такое говоришь, дурачок, иди сюда?
Пространство города полностью растворилось в звездном пространстве неба. Будто два треугольника, слившиеся в давидову звезду. Я словно потерял сознание и больше меня ничто не тревожило. Чувствовал я как кровь разливается по телу. Сверху вниз и снизу вверх. В руках держал я спелые женские груди. Соски их были похожи на кружки повидла посередине круглых кексов. Крутил я головой налево-направо будто при игре в пинг-понг, и тут Невенка опустила руку вниз. Кровь во мне рванулась наверх. Посмотрел я вниз и вспомнил Армандо Морену и песню "Venti kvatro milli baci".
Через год после раскрытия тайны давидовой звезды, первый человек ступил на Луну. На Горице бытовало мнение, что это обычный голливудский обман.
Рассказывали, будто телекамеры были поставлены в Сахаре, и что ни по какой такой луне Армстронг не ходил. Так говорили люди, в холодной войне стоявшие за русских.
- Будто Гагарин, когда был там наверху, не мог походить по этой самой луне, в общем, не надо тут рассказывать!
Один наш сосед, родом с черногорских скал, с презрением прокомментировал это так: "И с хрена им сдалась эта луна, в камнях там ковыряться, что ли. Да у нас в Даниловграде таких камней полно, зачем они вообще нужны!"
Я же принадлежал меньшинству горичан, веривших, что человек на луне был. И вовсе не потому, что был умней других. И не потому, что был за легкие решения, хотя примирительные меня вполне устраивали. Просто, лично у меня после трагической смерти Юрия Гагарина резко пропал интерес к космосу. Больше стало интересовать то что внизу, чем то что сверху.
- Мурат!? - говорила моя мама, глядя по телевизору как два человека разгуливают по луне. - Человек вот уже и до луны добрался, а ты, собираешься ли ты когда-нибудь перебираться на новую квартиру?
Отец изо всех сил притворялся спящим. Это еще больше укрепило мамину настойчивость в обосновании тезиса невыносимости проживания на Горице.
- Никогда не умел ты добиваться того, что тебе полагается, вот что хочу я тебе сказать! Нет, ну посмотрите-ка на него - помощник министра информации, а живет в полуторакомнатной квартире!
На самом деле отец не спал, как казалось поначалу. Одним глазом он, лежа на тахте, смотрел по телевизору лунную прогулку, а другой старательно зажмуривал. Пытался он так избежать обычных сенкиных домогательств. Надеялся, что мама отстанет, увидев, что он заснул.
- Бога ради, Мурат, неужели до конца жизни должна я греть воду в котле, чтоб помыться и растапливать печь, чтоб согреться? Хоть кто-нибудь сжалится над моей судьбой? - спрашивала Сенка.
- Имею я право на центральное отопление или нет?
- Имеешь право, имеешь, дело за малым, как его осуществить! - надоело наконец жмуриться и молчать отцу.
- Мало тебе того, что ты меня мучаешь, так ты еще и издеваться?!
- Не гневи бога, Сенка, надо быть довольным тем, что есть. Представь, а что если будет как говорят евреи, когда клянут своих врагов: Чтоб вам разбогатеть, а потом враз все потерять! А коли у нас ничего нету, ну так и терять нечего!
- Тебе легко говорить, ты же за эти одиннадцать лет и двух раз печки не почистил!
Тяжело было вести такие разговоры с моим отцом, ему великие исторические идеи были важней "ерунды" вроде квартиры, отопления и прочих "банальностей". Когда ему совсем надоедало, он обычно мысленно и словесно уходил от темы далеко, на иные континенты:
- Ты вот, Сенка, говоришь нам тяжело, а что скажешь о тех, кто в Африке, как там живут Патрис Лумумба и все эти его бедолаги?
- У тебя сыну скоро в гимназию. Как думаешь, нужна гимназисту отдельная комната? Вот об этом мне расскажи, а не как там живет твой Лумумба?
И в конце концов, мы переселились на улицу Кати Говорушич дом 9а. Переезд из пригорода в город, из полутора-комнатной квартиры в двух-с-половиной-комнатную, произошел только когда Мурату стало уже совсем невмоготу выслушивать сенкины придирки. Пришлось ему надавить на Мирко Петринича, своего министра, который ему, в конце концов, помог перебраться в квартиру получше. В отцовском решении начать выбивать квартиру сыграло свою роль еще одно важное обстоятельство. Был он человеком гостеприимным и любил готовить. Нравилось ему, когда к нам заваливалась толпа друзей и он готовил им мясо в горшочке по-боснийски. Теперь у меня была своя комнатка, верней, та самая половинка, которая преследовала нашу семью повсюду. Никогда не жили мы в квартире, где не было бы какой-нибудь половины. Думаю, такие названия вошли в обиход благодаря хитроумию титовых экономистов. Что-что, а названия они подбирать умели. Куда солидней звучит двух-с-половиной-комнатная, чем просто двухкомнатная, хотя, по сути, разницы нет. Единственно, что невозможно определить в точности, что такое половина? И по каким признакам отличаются двух-с-половиной-комнатные квартиры от трехкомнатных? Не уверен, что такие признаки существуют, но мне было известно, что эта половина принадлежит мне. Моя комнатка была отделена от коридора стеклянной стеной, вроде большого окна. Сенка сшила фигурные шторы, которые больше подошли бы дворцовой зале, а не двух-с-половиной комнатной квартире, и повесила их на решетчатый оконный проем, чтобы создать мне в комнате интимные условия.
- Посмотри на шторы, правда, они как лампа?
- Ну да, прямо лампа, - сказал я, раздосадованный вовсе не комнаткой, или шторами, чей покрой, между прочим, совсем не соответствовал той квартирке. Шторы эти воистину просились в дворцовые покои. Меня бесило слово "лампа"! Ну какая лампа, думал я про себя, как шторы могут быть как лампа? Лампа висит в плафоне, а шторы на стене, а, ну, хотя ладно, подумал я, решив промолчать и не омрачать матери редкие минуты счастья.
Эта моя комната в нашей новой квартире не была для меня такой уж притягательной. Все чаще и чаще возвращался я на Горицу, к Паше, Труману, Ньего и Харису. Чаще всего мы тусовались около старого продмага. К счастью, улица Кати Говорушич находилась недалеко от края старого города. Проходишь мимо многоэтажек, переходишь Чуро Чаковича, поднимешься по Ключевой, и вот ты уже на Горице.
И вот, как-то вдруг, наша компания переселилась в "Шеталиште". Новая база для встреч нашего содружества была выбрана по многим причинам, в том числе и потому, что Паша переехал из Горицы в Свракино Село и ему стало легче добраться до улицы Чуро Чаковича, чем подниматься на Горицу. "Шеталиште" стало местом наших ежедневных тусовок. Кто-нибудь один заказывал кофе, другой вареное яйцо, и этого было достаточно, чтобы официанты не приставали, что мы ничего не заказываем, и мы могли сидеть в кафане хоть целый день. Сразу же подружились мы с Зораном Биланом, Слачо, Златаном Мулабдичем и Ноком. Поскольку мы были с Горицы, иногда нас называли "индейцами". И все же "Шеталиште" было хорошим выбором, потому что, спустившись с пригорода в город, здесь мы еще не пересекали черты, разделявшей центр и, как говорилось, "цыганщину". Эта кафана стояла у подножия Горицы, где город только начинался, а близость Второй гимназии означала возможность пялиться на учениц, делая при этом вид, что нас-то их взгляды вообще не занимают.
Новая квартира стала делом жизни моей мамы. Взяла она в банке кредит, и еще немного денег из кассы взаимопомощи Строительного факультета, и купила мебель. Плюшевый диван с двумя креслами, тумбочку под телевизор и обеденный стол, который она накрыла давно уже связаными ею кружевными покрывалами. Все это стало осуществлением давнишних сенкиных устремлений.
- Терпение и труд, - сказала она, когда двухлетние ее мечтания осуществились. Китайский ковер, самый дорогой предмет обстановки, она накрыла большим куском полиэтилена, чтоб он, как она объяснила, не истрепался.
- Теперь на нем хочешь сиди, хочешь ешь, хочешь спи. Зачем платить за химчистку, когда можно все аккуратно пленочкой прикрыть. Мой Мурат, когда ест, то так ухайдакается, а когда готовит, то вообще катастрофа. Он, милая моя, умудряется из кухни даже балкон уделать, вот до чего неряшливый, - рассказывала она новым соседкам за чашечкой кофе.
Я предложил Сенке запатентовать это ее изобретение под названием "Защита дорогих предметов от быстрой и легкой порчи". Уже целый год вышивала она большой вилеровский гобелен, предвкушая осуществление своих надежд пожить "как люди". И первое, что пришлось нам сделать переехав, это затащить большой и тяжелый гобелен, на котором была изображена едущая по лесной дороге повозка.