Народ потихоньку собирался, и ровно в десять открыли совещание. Первым выступил главный инженер предприятия – устроителя совещания. Очень представительный товарищ. Седоватый, лет под шестьдесят, высокий, стройный, в дорогом костюме-тройке, с аккуратными усами. Прямо, Резерфорд. Прекрасным языком он изложил предмет обсуждения, заранее не отрицая новую идею и не соглашаясь с ней, но высоко оценивая квалификацию ее авторов, тем самым приглашая участников совещания к серьезной работе.
Потом стали выступать по очереди молодые энтузиасты. Одному было чуть за тридцать, другому больше, наверное, ближе к сорока.
К совещанию подготовили и раздали участникам программу, в которой было шесть докладов. Автором двух значился один, автором еще двух – другой, а два доклада были у них в соавторстве. Но выступали докладчики по очереди – уставал один, вставал другой. Называл тему и шпарил без бумажки, быстро рисуя на доске или показывая указкой формулы и результаты на приготовленном плакате, нисколько не заботясь, он или его товарищ значится автором очередного сообщения. "Вот это сработались! Ну и тандем!" – подумал Сережа.
Суть новой идеи состояла в следующем. Колпак, или обтекатель, должен был быть прочным, чтобы защитить антенну, но при этом не должен был сильно искажать проходящие от антенны радиоволны, куда бы антенна ни поворачивалась. Понятно, что для этого нужно колпак делать более прозрачным для радиоволн. К этому всегда и стремились. А докладчики доказывали, что можно добиться лучших результатов, если колпак, наоборот, будет часть проходящей через него волны поглощать. Такой не очень прозрачный колпак проще и дешевле сделать, а результаты получаются лучше.
Сережа для начала, чтобы лучше понимать о чем доклады, представил себе предельные случаи, так он всегда привык первоначально оценивать физические задачи. Пусть колпак прозрачен, как воздух. Тогда никаких искажений не будет. Но и прочности никакой. Ладно. Пусть теперь, колпак поглощает все, что через него проходит. Тогда, куда бы ни смотрела антенна, наружу все равно ничего не просочится. Так что формально искажений тоже нет. При этом колпак можно сделать сколь угодно прочным. Итак, предельные случаи не выявляют явного противоречия в новой идее. Возможно, энтузиасты действительно обнаружили нечто новенькое…
Через стул от Сережи сидел седой человек в годах. Сережа уже видел его раньше. Его фамилия была Молодцов, у него лет пятнадцать назад вышла книга про расчет и конструирование колпаков. Он был известен как прекрасный инженер, проведший несколько разработок, знавший дело от начала до конца. У него было круглое бледное лицо, седые волосы на прямой пробор, очки в золотистой металлической оправе. Общий облик был светлый, беловато-золотой. Сидел он в спокойной позе и внимательно слушал докладчиков. После второго доклада он переменил позу, уселся, напряженно подавшись вперед. Лицо сделалось розовым. Поразившись произошедшей с Молодцовым перемене, Сережа теперь время от времени поглядывал на него. Такой смены красок на человеческом лице Сережа не видел никогда. Молодцов становился то красным, то зеленоватым, то серым. Губы его шевелились, как будто он полемизировал с выступавшим. Молодцов все время смотрел, не отводя взора, на докладчика, как будто был им загипнотизирован.
Когда доклады закончились, Молодцов откинулся на спинку стула и сказал довольно громко: "Ну, вообще…" "Резерфорд" посмотрел на Молодцова и объявил перерыв. Все пошли обедать в институтскую столовую.
После обеда началось обсуждение. Первым выступал Молодцов. Он сказал, что все доложенное – чистое шарлатанство. Результаты ничем не подтверждены. Приведенным экспериментальным данным он не верит, да и нет настоящего эксперимента: авторы по-своему толкуют известные вещи, а так толковать, все равно что левой рукой чесать правое ухо. Так, как они предлагают, никогда не делали. После этого Молодцов стал вспоминать давнишние разработки, которые, по его мнению, полностью опровергают предлагаемые новшества. Истории свои он начинал со слов: "Когда мы делали…" Когда вслед за второй историей Молодцов в третий раз сказал: "Когда мы делали…", "Резерфорд" прервал его, сказав: "Ваше мнение, Евгений Александрович, вполне ясно, спасибо".
Выступление Молодцова было резким, но конструктивной критики предложенной физической модели все-таки не содержало. А тут еще эти воспоминания о работах, выполненных при царе Горохе… Слишком сильно Молодцов походил на старого ретрограда, который привычно душит новое и молодое. Все захотели такому вредному консерватизму воспротивиться. Прочие выступавшие говорили, что не так все однозначно, что работы надо продолжать, в них явно есть рациональное зерно.
Говорили, что таких способных, можно сказать талантливых специалистов, нужно поддержать. Но так как лучше Молодцова никто дела не знал и не понимал, то ни один не сказал: "Давайте-ка сделайте для нас колпак на основе ваших теорий!"
Сережа зашептал своему начальнику.
– А пусть они для нас посчитают.
– Денег на это никто не даст. К тому же, я думаю, что Молодцов правильно говорил: они – шарлатаны. Я деньги под это дело пробивать не пойду. Пока, во всяком случае, – тоже вполголоса ответил начальник.
Сережа не сразу сообразил, причем тут деньги. Но после слов начальника понял, что смысл сегодняшнего совещания для новаторов как раз и состоял в том, чтобы заинтересовать какой-нибудь институт, чтобы им открыли работу, дали задание, приняли результаты. Пусть работа будет чисто теоретическая, а деньги небольшие, это было бы шагом вперед.
– Пусть без денег посчитают, раз они такие энтузиасты. Покажут, что могут, тогда будем с ними иметь дело, – сказал Сережа.
– Пожалуйста, занимайся, не буду препятствовать, – с улыбкой закончил тихие переговоры Сережин начальник.
Получив добро, Сережа подсел к докладчику, который помоложе, и предложил поработать вместе. От остальных участников совещания никаких предложений не поступало, а это было хоть что-то. Молодые энтузиасты посоветовались друг с другом и согласились. Обмениваться данными решили по почте, а то на двух электричках через Москву не наездишься. Спешки никакой нет. Понадобится – созвонимся и встретимся.
Полгода шла переписка. Сережа посылал исходные данные, не связанные ни с какой конкретной работой, чтобы не раскрыть какой-нибудь секрет. Ему приходили просьбы уточнить то одно, то другое или согласиться на какое-нибудь упрощение задачи. Потом стали приходить промежуточные результаты с длинными объяснениями, как их можно использовать. Но такого результата, который бы убедил в правильности нового метода, с которым можно было пойти к начальству, пока что не было…
А через полгода эта игра закончилась. Молодые энтузиасты поругались, так как не смогли решить, кому первому защищать докторскую диссертацию, основанную на их совместных работах. Исчерпав все возможности договориться, тот, который постарше, пришел поздно вечером в свою лабораторию, вынул из ящика письменного стола того, который помоложе, Сережины письма и отнес их куда следует, приложив докладную записку о том, что секретная переписка проводилась по открытым каналам.
Никаких секретов в письмах не раскрывалось. Но в них употреблялись такие жуткие слова, как "антенна", "полоса частот" и "пеленгация", на что настойчиво указывал бдительный соавтор. К тому же всем надоела неприличная ссора двух научных работников. Младшему энтузиасту предложили на выбор: или уволиться добровольно, или делу дадут законный ход. Тот увольняться не захотел. Тогда его лишили допуска к секретным работам, в связи с чем и уволили. При таком исходе дела скандал бил рикошетом по Сереже: к нему в институт прислали копии писем с предложением разобраться.
Сережа по молодости лет очень испугался. С ним беседовали. Один говорил, что его поступок – непростительное разгильдяйство. Второй говорил, что это – преступление. Сережа просыпался по ночам в холодном поту и думал, посадят его или только выгонят с работы.
Однако, во-первых, ревнивого соавтора у Сережи не было, наоборот, был начальник, который его ценил и защищал. Во-вторых, в письмах действительно не содержалось недозволенной информации, если очень не стараться за уши притянуть. Поэтому дело кончилось выговором в секретном приказе, хотя Сережа был автором писем, а тот, пострадавший молодой энтузиаст, – только получателем. С приказом Сережу ознакомили под расписку. Кроме Сережи приказ читали еще пять человек начальников разного уровня. Никаким другим наказаниям, вроде лишения квартальной премии, Сережа не был подвергнут. И хорошо.
Чтобы не волновать жену и ее родителей, Сережа ничего не рассказывал дома про эти перипетии.
Глава 14
Сережу разбудил чей-то назойливый голос над ухом, повторявший одно и то же снова и снова.
– Алик, где она?…Алик, я умираю…
Сережа полежал с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, где он находится, и откуда этот противный голос. Ничего не вспомнил и открыл глаза. Виднее не стало, тьма кромешная. И опять:
– Алик, где она?…Алик, я умираю…
На этот раз в ответ раздался раздраженный шепот.
– Отстань, нет ничего.
– Алик, я знаю, ты оставил…
– Отстань, паразит, люди спят.
– Алик, я не могу, я умираю…
"Я в колхозе", – вспомнил Сережа. Действительно, он спал на кровати в физкультурном зале сельской школы. Рядом спали, а вернее проснулись и зашевелились, еще тридцать мужиков.
В колхоз поехали на две недели, "на картошку". Работа была известно, какая. Инженеры собирали выкопанные трактором клубни в широкие корзины с двумя целыми или отломанными ручками, ссыпали картошку из корзин в мешки, завязывали мешки и грузили их, когда подтаскивали тракторную тележку.
Их лаборатория подготовилась к поездке, как всегда, очень хорошо – народ походный. Взяли с собой каны, такие высокие и узкие котелки с плоским дном, костровое оборудование, специи, даже соль. Каждый вечер, на зависть неподготовленным, устраивали костер, варили картошку то в мундире, то чищеную. Пару раз пекли, но молодая печеная картошка не очень-то, отварная лучше. Водочки тоже взяли, чтоб не местный сиводрал пить. Ну, и все шло как по маслу. В обеденный перерыв где-нибудь в стогу по чуть-чуть, под сырок с хлебушком. Вечером уже по-настоящему: наварят картошечки, расстелят телогрейки, сена подложат, чтоб не на земле. Валера Полоскин на гитаре играл, все пели, есть музыкальный слух или нет, все равно пели… Истории всякие текли.
Валентина Михайловна рассказывала, как по неопытности выкинула в урну корешки от спецблокнота. Сдала блокнот в машбюро. Там все листочки оторвали, а на корешках расписались. Листочков чистых не осталось, вот Валя и выкинула корешки. Многие эту историю уже раз десять слышали или даже помогали Валентине Михайловне выброшенные корешки из урны добывать. Но слушали с удовольствием, в свете костра видны были улыбающиеся лица. Следили, улавливает ли молодежь смысл истории, совсем зеленым объясняли, что такое спецблокнот и где там корешки.
Царьков рассказывал, что был у них Тимур Кабирович, кандидат наук, "татарин, но хороший человек". Теперь ушел в учебный институт преподавать, работает три раза в неделю по шесть часов и удивляется, как раньше выдерживал режим "ящика", а своих бывших сослуживцев считает мучениками. Царьковские истории все одинаковые. Кто-то ничего не делает, но много получает, у другого жена в райкоме, одной икрой питаются. Еще обязательно нужно, чтобы был еврей или татарин, а жил хорошо, не то что мы, дураки. Слушали и Царькова, пусть болобонит.
Костер угасал, народ блаженствовал. Сережа отходил в сторону, находил стог, ложился на спину и смотрел на звезды. Сколько же в небе спутников! Вот разлетались… Сереже было лет шесть или семь, когда в Читинской газете напечатали, в какое время и в какой стороне на территории области будет виден спутник. Они с отцом подготовились, взяли компас, фонарик и пошли поздно вечером в степь за поселок смотреть на спутник. Еле нашли на небе эту бегущую звездочку. А теперь спутники летают, как мошки. Надо будет Генке показать. Не сейчас, конечно, маленький еще…
Все шло по графику, но вдруг вчера объявили, что время пребывания в колхозе сокращается, и назавтра назначили отъезд. Не везти же назад! Вот вчера и добили запас, употребили сверх нормы. Альберт Тарасович эти дела знал и бутылку заначил на утро, подлечить, кого потребуется. Но Дмитрий Иванович, пожилой старший техник из другой лаборатории, не мог терпеть до утра.
Кончилось тем, что зажгли свет, Альберт Тарасович достал бутылку и налил страдальцу полстакана со словами: "Все, Дмитрий Иванович, больше тебя в нашу бригаду не возьму, будешь с другими в колхоз ездить!" Но Дмитрий Иванович ничего не слышал, не видел, а только ждал, что сейчас ему станет полегче…
Нельзя представить себе жизнь "почтового ящика" без поездок в колхоз, работы на овощной базе, на стройке. Специальные люди занимались на предприятии организацией таких работ. Групповые поездки, когда в колхоз выезжала вся лаборатория, например, на неделю, или на овощную базу, все и на один день, бывали нечасто. Чаще выдергивали по одному человеку из лаборатории. Инженеры, как правило, с неудовольствием воспринимали такие "левые" работы, пытались "откосить". Но бывало, что молодой человек, попадавший "на новенького", чаще других на базу или в колхоз, так и не находил себя в технике, привыкал к такой жизни, появлялся на рабочем месте только между колхозом и овощной базой, находил уже удовольствие в таких командировках: там можно пораньше уйти с работы, домой унести качан капусты, без опасений выпить в рабочее время. "Ты зачем опять согласилась ехать в колхоз? Ты же недавно вернулась!" – спросил как-то Сережа молодую незамужнюю женщину-конструктора, которая все никак не могла закончить для него простенький чертеж. "А что? Мне нравится, – спокойно ответила девушка. – Тут нужно все время голову ломать, а там идешь за трактором и ни о чем не думаешь…"
Глава 15
Любовь в "почтовом ящике" – без нее тоже рассказ не полон. Без любви бледна и недостоверна картина мира. Без любви нельзя правдиво нарисовать и жизнь на охраняемом периметре "почтового ящика". Встречи влюбленных в столовой, в библиотеке, в укромных уголках, о которых якобы никто не знает, а на самом деле знают все. Звонки по местному телефону, звонки по "городскому", звонки по "московскому". Свидания в обеденный перерыв, выдуманные совместные командировки, свой кабинет, чужой кабинет, а если "нету кабинету"? Снятая квартира невдалеке от проходной. А если не удается снять квартиру, да и на какие деньги?…
Полюбила и моя героиня. "Первый раз в жизни меня посетило большое и светлое чувство любви… если не считать школьных влюбленностей", – думала Таня. Предмет страсти работал у них в институте. Таня впервые увидела его в столовой, и у нее отнялись ноги и вспотела спина. Таня взялась рукой за ограждение, вдоль которого все стояли со своими подносами, а то бы упала. Вот это парень, ну, в смысле, мужчина! Высокий брюнет, лет тридцати пяти, подтянутый, с широкими плечами, совсем непохожий на не такого высокого и светловолосого Сережу. "Наверное, теннисист. Вот какие парни мне нравятся!" – с гордостью подумала Таня.
– Ты что так пялишься на чужого мужика? Смотри, Сережке доложат, – хихикнула подруга и толкнула Таню животом, чтобы проходила, не задерживала очередь.
Таня опустила голову и подвинула вперед поднос, стараясь не расплескать суп в тарелке. "Да, правда, ведь Сережа…Он ведь не поймет, он живет другими категориями, какими-то приземленными. Я не стану смотреть на этого замечательного мужчину".
– А кто это? – спросила Таня.
– Новенький какой-то. Говорят, из Москвы ездит.
"Да, это москвич, я сразу поняла, – подумала Таня. – Это герой из мечты, из моей мечты!"
За столиком Таня села так, чтобы лучше видеть брюнета. Обедала, поглядывая на него каждую минуту, и повернула голову, когда тот выходил из столовой.
– Ну, ты даешь! – сказала подруга.
Сидя за своим письменным столом, Таня думала только о молодом человеке. Представляла, как они познакомятся, как пойдут гулять в лес. Он будет говорить ей слова любви, а она будет читать ему стихи, свои и других советских и зарубежных поэтов. На столе перед Татьяной лежала книжка по специальности. Таня всегда в рабочее время читала книжки по специальности, если ей не нужно было идти в цех относить чертежи или забирать готовые железки, или переписывать в спецблокнот какие-то результаты, одним словом, если ей не поручали работу. Таня никогда на службе не читала посторонние книги, не вязала, как некоторые другие женщины. Такие вещи отец ей с самого начала запретил, когда она только вышла на работу. Правда, сослуживцы относились к Таниному чтению без всякого внимания и уважения. Лишь один сотрудник, Евгений Алексеевич Зарезов, который все время сидел в командировках на полигоне на Ахтубе и лишь изредка появлялся в лаборатории, обращал внимание на Танины занятия. Он когда шел мимо, всегда подходил к ее столу и спрашивал:
– Что ты читаешь? Зачем это?
– Вам хорошо, вы все это прочитали и знаете, а мне нужно изучать специальность, – отвечала ему Таня.
– Я читал?! Зачем ты меня обижаешь? Отродясь книг не читал. На, лучше пойди и отметь мне командировку, – у него эти слова звучали не обидно, и Таня шла. Но иногда отказывалась, говоря, что занята.
От Зарезова всегда немножко пахло спиртным, лицо у него было красное, и он любил рассуждать, что книг по радиотехнике вообще читать не нужно, а читать нужно технические условия и инструкции по регулировке, хоть и там тоже многое наврано. Однажды Таня видела, как он перед обедом достал из стола бутылку со спиртом, в котором плавал жгучий перец "Огонек", росший в лаборатории на окне, налил себе немножко в стакан и, не стесняясь Тани, выпил. При этом сказал: "Что-то в Центральной полосе зябко". Этот человек совсем не походил на ученого. Но его очень уважали, ценили и к мнению его прислушивались. Он был на "ты" с главным инженером и со всеми институтскими начальниками, кроме директора. Многие приходили к нему советоваться, а если его вызывал кто-нибудь из руководства, то тоже по-дружески: "Жень, зайди ко мне!", а не через секретаршу: "Вас вызывает Петр Петрович". Он был автором несметного количества изобретений. Пока он между командировками присутствовал в институте, к нему часто приходили люди из разных отделов и устраивали шумные совещания. Начинались эти совещания с телефонного звонка: "Жень, ты на месте? Сейчас придем". Приходили человек пять знакомых и незнакомых Тане людей, и начинали говорить о своей задаче. Зарезов слушал, прищурив один глаз, а потом говорил: "Значит так, ребята!" Затем излагал свою точку зрения, используя ссылки на специальные книги, отчеты и практические разработки. "Наверное, он занимается дома", – объясняла для себя его эрудицию Таня. В споре мужчины употребляли иногда неприличные слова, при этом кто-нибудь, оглянувшись на Таню, толкал матерщинника в бок и бормотал: "Ну, ты потише…".
Однако в этот раз влюбленная Таня не перевернула ни одной страницы в своей книге.
На следующий день Таня подошла к столовой пораньше, но не заходила в зал, а стояла и читала объявления около входа, поглядывая в коридор, по которому все шли в столовую. Когда появился молодой человек, Таня юркнула в обеденный зал и сделала так, чтобы оказаться в очереди прямо перед ним. Около первого стеллажа Таня взяла стакан с компотом и, глядя молодому человеку в глаза, сказала.
– Можно, я вам поставлю компот? А то компот быстро расхватывают, тогда останется один кисель. Многие кисель не любят.