- Но несмотря на родные могилы, на выздоровление оставшейся дочери, отец не изменил свое решение. Теперь он говорил, что не сможет оставаться в том месте, где нелепо погиб его ребенок. Мать молчала. Она просто смотрела на меня и ждала следующего моего поступка. Я знала это, чувствовала. Когда мы решили уезжать, я подсыпала отцу снотворное. Но он все-таки сел за руль. Заметив, что его глаза слипаются, я предложила отдохнуть. Но отец снова заупрямился! – девочка-девушка вдруг зарыдала, будто в бессильной злобе, она забилась в истерике, на нее было страшно смотреть, казалось, что она отобьет себе все. – Дурак! Самолюбивый болван! Ничтожество!!! Это он виноват во всем! Эта фура вылетела на нас из-за поворота! Последнее, что я услышала от матери – "Я проклинаю тебя, Алиса"!
Виталий посчитал своим долгом сходить на кладбище и перебить табличку на могиле: "Хейфец Елизавета". Старый мишка его детей тоже переселился туда…
Дом остался за ними. Сны перестали сниться. Сергей Саввыч наведывался каждый раз, когда они приезжали, на правах доброго соседа и показывал детям фокусы, до которых был большой мастер.
Сафари на одинокую курицу.
Свекровь пришла почти незаметно и уселась на свое любимое кресло. Ей не помешали ни Димкины игрушки на широком сиденье, ни выглаженные футболки ее сына, аккуратно сложенные стопочкой на широкую деревянную ручку.
- Ты прости, Марусь, ладно? – сказать, что у меня мороз прошел по коже, это ничего не сказать, я была просто в шоке ото всей этой ситуации, от этих слов.
- Да, ладно. Чего там, - пробубнила я, пытаясь сосредоточится на глажке белья, и только.
- Все - равно, прости, - она уставилась куда-то за моей спиной, невольно принуждая меня отвести глаза туда же, однако, там не было ничего интересного: большая муха описывала неподвластные разуму маршруты.
- Ты не думай ничего, - между тем продолжала Ираида Андреевна, - даже в голову не бери. Просто забудь, наплюй и разотри.
Хорошие, наверное, советы. Но они слабо вязались с моими нажитыми представлениями о жизни.
- Вот так живешь-живешь… И понимаешь, что все… Обратная дорога дальняя-предальняя, а пройти ее невозможно, - философствовала моя собеседница.
- Это вы к чему? – поинтересовалась я.
- Не вернуть ничего, - резюмировала она, достала из-под себя изрядно помявшегося желтого медведя и бросила его на пол. - И не вернуться.
Игрушка падала очень медленно, нереально как-то. Сначала повернулась на бок, подмяв лапы и вывернув голову, потом запрокинулась на спину, а в итоге уткнулась черным носом в пол – кульбиты какие-то плюшевые.
Я догладила белье и принялась его раскладывать по шкафам. Молча. Не хотелось как-то разговаривать.
- Ты знаешь, Гоша сильно болел в детстве, - меж тем прервала пустую паузу свекровь, - кашлял сильно, горел весь. Губешки обметанные, шейка тоненькая, худющий весь, прозрачный почти…
Я представила своего мужа. Попыталась сопоставить с ним нарисованную картинку и не смогла. Его здоровью можно было позавидовать, причем во всех смыслах.
- Мы чем только его не лечили. У меня знакомая была, заведующая поликлиникой, нам врачей меняли через две недели. А те лекарства - меняли. Представляешь?
- Жутко, - отстраненно согласилась я, мне проблемы больного ребенка были не знакомы, Димка все переносил стойко и быстро.
- Микрофлора была убита напрочь, - продолжала Ираида Андреевна. – А мальчик не поправлялся. Тогда мы пошли к бабке, нашли через каких-то знакомых. Прийти к ней надо было только затемно, и принести с собой курицу.
- Курицу? – хмыкнула я. – Странный запрос.
- Я тоже так подумала. Но купила в гастрономе, чтобы посвежее, укутала Гошу и пошла. Без Евгения, одна. Темно, страшно. Иду какими-то закоулками, ребенок больной на руках, и курица в пакете, холодная, большая. Нашла улицу, дом. Захожу в подъезд, а там мужик. Здоровый такой и скалится. Все, думаю, сходила. Решила, подойдет на шаг ближе – буду орать.
Испуганная свекровь – это, наверное, колоритно! Да, и сама ситуация… Я даже рот открыла.
- А Гоша смотрит так и говорит тихо "Дядька, иди, иди". Мужик в сторонку отошел и вдруг шепчет: "Если вы к Маринке, то она куриц живых только берет"… Представляешь, да? А я с этой, из гастронома, - она хохотнула. – И тут самое невероятное, этот бугай достает из сумки квочку, беленькую, вырывающуюся, и пускает ее на пол. "Поймаешь" - говорит – "Твоя". А у меня сына на руках, на щеках его румянец лихорадочный, глазки горят…
Честно говоря, в этот момент мне захотелось уйти, чтобы не слышать ни свекровь, с ее откровениями, ни представлять маленького температурящего мужа. Все равно Ираида Андреевна уже вошла в стадию паровоза и не заметила бы, слушаю я ее, или нет. Но уходить было как-то неуютно. Особенно стал заметен сгущающийся полумрак наступающего зимнего вечера, тишина квартиры. Хотелось побыстрее уж услышать голос Димки и фривольное "привет" Георгия. И зачем я сказала ему, чтобы он сам забирал сына из садика, потому что воспитатели уже неоднократно намекали, что у них там что-то сломалось в группе, а мы все-таки считаемся полной семьей…
Зазвонил телефон. Не сотовый. В прихожей. Трубка. Мои ноги просто отказывались идти в темноту, как в детстве, когда казалось, что в коридоре и в ванной поселились жуткие чудовища, а под столом в кухне вовсю разгулялась Баба Яга. Сигнал вызова гремел в ушах. Видимо, не только в моих. Потому что свекровь протянула руку в указующем жесте. Я не могла бы вынести ее прикосновения, поэтому гренадерским шагом двинулась на звонок. Он прекратился за метр до телефона. Трясущимися руками я включила свет. Стало светло и покойно. Именно так – покойно…
Решила подождать минуточку, вдруг перезвонят, и присела на пуфик. Напротив меня было зеркало. А в нем отражалось кресло с Ираидой Андреевной. Она сидела вытянутая, как струна, с серьезным, даже торжественным лицом, и, видимо, заново проживала тот момент, когда она ловила курицу с больным сынишкой на руках под прицелом взгляда страшного мужика…
- Отче наш, иже еси на небеси…, - торопливо шептала я, пытаясь унять дрожь.
Время шло. И если бы кто-то хотел перезвонить, уже бы перезвонил. Мне не было смысла ждать, не было повода верить, что случится чудо, что мне не придется выслушивать чей-то бред, от которого холодеет сердце и зубы отбивают чечетку. Почему я не взяла сюда сотовый? Почему?
Дура!... Передо мной телефон, а я…
Медленно набрала номер мужа. Механический голос сообщил, что "абонент временно недоступен". Конечно… Недоступен… Для меня – всегда и пожалуйста…
Позвонила маме. История повторилась. Хотя мамочка была со мной всегда и везде. Бог троицу любит. Можно звякнуть Тамаре. Ее болтливость всегда заставала меня врасплох, пусть послужит на пользу теперь.
Но пока я размышляла о подруге, телефон зазвонил сам. Я машинально взяла трубку.
- Алло?
- Ты будто избегаешь меня, - раздался голос Ираиды Андреевны, глянув в зеркало, я убедилась, что она звонит по моему собственному сотовому, забытому на столике возле кресла.
- Да нет. Иду уже.
С выражением побитой собаки вернулась в комнату. Свет в коридоре выключать не стала, вдруг еще раз придется менять дислокацию.
А она продолжала, ка ни в чем не бывало:
- И вот, бегает эта курица, суетится. И я за ней. А Гошенька на руках у меня смеется, ручки тянет. Мужик мне говорит: "Давай, ребенка подержу. Так не поймаешь". И что тут у меня замкнуло в голове-то! Отдала, веришь или нет? Сама не верю! Но отдала! – грудная клетка свекрови работала, как кузнечные меха. – Не знаю, сколько времени прошло, пока курицу поймала, оглядываюсь, а мужика-то след простыл.
Боже мой! За что мне это? Эти откровения, этот мерный голос, эта поза, эта женщина… К чему рассказ. Курица...
- Стою, держу птицу, она бьется… И реву во весь голос! Реву, как дура! И делать что – не знаю! Тут дверь открывается. Знаешь, свет такой яркий. И на пороге мужик с Гошенькой на руках. "Мама" - говорит, - "Мы писать ходили". Представляешь?
Она начала дико хохотать. А вместе с ней и я. Стало так легко-легко. И даже полумрак квартиры будто рассеялся, страх отступил. Часы затикали привычно громко. Они приближали меня к Димке, к мужу, к привычному вечеру моей семьи.
Свекровь положила мне на плечо руку. Холод ожег меня. Я перестала смеяться и внимательно посмотрела в глаза Ираиде Андреевне.
- Я прощаю вас. Правда.
- Правд много, Марусенька. Истина – одна. И она в том, что я просто его мать. Боялась всегда, как бы чего… Заранее. Даже с тобой. Я ведь всегда думала, что ты так, погреться у его силы решила. А сама ничего ему не даешь.
- А я даю?
Она просто кивнула, склонив голову на бок, легонько так. Ив этом была истина. Самая настоящая. Потом свекровь опять внимательно глянула за мою спину, а я снова поддалась на это. На сей раз мухи не было. Да, и какая муха зимой?
Уже поворачиваясь, я знала, что Ираиды Андреевны нет. Потому что плечо не леденело от прикосновения. Потому что кресло было полно Димкиных игрушек, а на подлокотниках лежали отглаженные вещи, которые я еще не успела убрать в шкаф.
Только на полу лежал в нелепой позе желтый мишка. Я присела перед ним, пощекотала плюшевую спину.
- А курица-то бабке для чего была нужна? – спросила ни у кого конкретно… - Живая…
- Свернули шею, и съели. Знаешь, какой суп, из этих куриц, - прямо под ухом раздался голос Георгия, и Димкин смех. - Ну, очень "пользительный"!
Я даже не слышала, как они вошли, веселые, румяные и пахнущие морозом.
- Мам, - теребил сын, - а где она, живая курица, а? Где? Дай я поиграю с ней сначала?
Муж цыкнул на Димку и взял меня за руки:
- Холодные какие. Это Маш, не мы с улицы, а ты, - согрел дыханием, внимательно вглядываясь в мои глаза. - Корми давай мужиков. Если нет куриного бульона, согласны на любой. Лишь бы горячий. И все вместе.
Предложение было заманчивым. Я бодренько разлила суп по тарелкам, щедрыми кусками нарезала хлеб. Мои любимые были голодными, удивительно живыми, просто пышущими этой жизнью.
Наверное, это было странно и неожиданно, когда я опустила обратно поднесенную ко рту ложку, встала и пошла в комнату. Почему-то в этот момент для меня стало очень важным достать из шкафа старую забытую фотографию Ираиды Андреевны в рамке, и стереть с нее пыль.
По кому воет пес.
Я – журналист. И хорошо делаю выводы.
Вот и сделал. Те, за кого я переживаю и болею душой – практически неуязвимы. Скажете как? А вот просто. Без логики.
Примеры приводить не буду, долго это. Просто поделился своими соображениями с Юлькой. Она хмыкнула в своей манере, но явно спорить не стала.
- И что делать будешь? – спросила только.
- Требовать объяснений.
- У кого? – в Юлькиных глазах запрыгали смешинки. – У высших сил?
- Надо будет, потребую и у высших, - мне было неприятно, что любимая усомнилась в моей способности получать и анализировать информацию.
Полночи я провертелся на кровати, потом, чтобы не будить Юлю перебрался на диван. Там поддувало с открытого балкона. Я смотрел на звезды и обдумывал форму протеста. К утру, идея созрела.
Так что, когда жена встала, я уже сидел на полу в центре гостиной с плакатом: "Требую полной информации!" и пялился в одну точку.
- Бунт, бессмысленный и беспощадный, - зевая, проговорила Юлька и прошлепала мимо меня умываться.
Минут через двадцать она отметилась снова, уже в своем рабочем обличье:
- Завтракать будешь?
Я помотал головой, не меняя своей позы. У меня свободный график работы, торопиться мне некогда. Жена, в общем-то, к этому уже привыкла. Но сегодня она сделала неопределенную гримаску и как-то недовольно протянула:
- Ну-ну.
Еще через десять минут я услышал щелчок входной двери и цоканье ее каблучков по лестнице. Считает меня лентяем и выдумщиком. Переживем.
Я едва сдержался, чтобы вслед жене не отправить мысленное пожелание удачи. Сегодня такому же ограничению подверглись все те, к кому я неравнодушен, и кому с самого детства отправлял самый позитивный посыл. Иначе к чему мой протест?
Прошел час. Два. Сидеть становилось все тяжелее. Меня так и подмывало заглянуть в сетевые новости моего региона, чтобы убедиться в отсутствии терактов, наводнений и пожаров. Я не мог надеяться, что их не будет. Потому что надежда – это тоже главный фактор, как и посыл. Значит, надеяться нельзя.
К полудню накал моего внутренне напряжения начал достигать критической массы. Может, ну его все, к черту? Буду жить, как обычно. Благодушно желать окружающим доброго дня. Верить, что с моими близкими будет все отлично. Вон, за окном тучи сгущаются, изредка слышится громовой призыв одуматься. Пару раз слышался визг тормозов во дворе. Истошно замяукало соседское чудовище. А ветер донес пронзительный вой пса.
Интересно, говорят, они воют, когда чувствуют свою смерть? Последняя мысль поглотила меня, но ненадолго. Развлечения моим мозгам явно не хватало. Телефон я заблаговременно отключил. Телевизора не имел. В интернет не заходил. Поставил перед собой информационный блок и сам же теперь голодал.
В пять вернулась Юлька. Присела со мной рядом. Боднула дружески.
- Как успехи, бунтарь?
Я пожал плечами. Она сделала рожки над своей головой и смешно подвигала пальцами:
- На связь не выходили?
- Нет пока.
- Пока? – любимая хмыкнула и ушла на кухню.
Конечно, для нее это все было ерундой. Моим оправданием собственному ничегонеделанию. И Юлька злилась.
Сегодня с ней не случилось ничего. Но это не наличие ошибки в моих выводах. Просто счастливая случайность. Но доказательств этому у меня не было. Поэтому я не стал оправдываться.
В восемь вечера грянул гром. Не в смысле физического явления, а в другом, метафизическом, абстрактном понятии. Зазвонил телефон, Юля поговорила с кем-то, я не особо прислушивался к словам, поэтому совершенно не был готов к дальнейшему. Она прошла в комнату, села в кресло напротив. У нее дрожали руки и губы.
- Кир, - начала неуверенно жена. – Там твоя мама была. До тебя невозможно дозвониться.
- Я отключил телефон, - это были мои первые слова после того, как я понял, что обратного пути уже не будет, что точка невозвращения пройдена. – Что-то случилось?
- У папы инсульт.
Итак, они начали свою игру. Начали издалека. Потому что папа – это не папа, а отчим. И переживал я за него, только в связи с мамой.
- Ехал с работы на машине. И тут это случилось. Папа врезался в дерево, прежде чем потерять сознание.
Юлька была искренне расстроена.
- Может, хватит сидеть?
- Ты мне поверила?
Но я напрасно надеялся.
- Нет, - бросила супруга. – Помоги маме. Свозишь ее в больницу.
- Пусть позвонит Игорю. Это его родной сын.
Юля как-то тоненько пискнула и выбежала из комнаты. Я остался сидеть на месте. Листок с требованием полной информации покачивался от ветра. Надеюсь, он не походил на белый флаг, выброшенный неуверенным в своих силах противником.
Ночь прошла в Юлиных хождениях, созваниваниях с моей мамой, нервных угрозах и, наконец, в сборах чемодана.
- Я ухожу, Кирилл, - сказала жена утром. – Чем скорее ты возьмешься за ум, тем больше шансов, что я вернусь.
Мне стоило огромных, почти нечеловеческих сил не кинуться за ней, не пожелать вослед беречь себя, а еще лучше остаться со мной, в безопасности. Разобрать чемодан, плюнуть на работу, выключить телефон. И ждать вместе со мной. Верить…
Верить…
Зачем же так воет этот пес? Его заунывная песнь выматывает душу. А есть вообще душа? Говорят, что есть. Но мало ли, чего можно сказать?
Сегодня было жарко. Я сидел в полосе солнца и изнывал. К моим нравственным мучениям добавлялись физические. Пот щипал глаза. Я только прикрыл их, и, наверное, заснул.
Сон был не менее тягостным, чем явь. Меня носило по какому-то бесконечному коридору, где я распахивал двери, будто чего-то искал. Но комнаты были пустыми, заполненными больничным хламом и каталками. Почему именно больничным? Не знаю, отчего мозг мой сделал такой вывод…
Проснулся я от скрежета ключа в замке. Надежды было мало, но вдруг вернулась Юля?
- Привет, братан! – нет, это был Игорек, которому я однажды по глупости выдал ключи от своей квартиры.
Младший явился в майке навыпуск и льняных мятых штанах. Расхлябанный и накуренный, как всегда.
- Говорят, крышняк у тебя съехал? Ждешь контакта с высшим разумом?
Я не стал реагировать на его насмешки. Но отметил про себя, что жена уже хорошо пообщалась с моими родственниками.
Игорь прошелся по комнате. Мягко и вкрадчиво, как приготовившийся к прыжку тигр. Взвесил на руке связку ключей от моего гаража, лежащую на полке.
- Я возьму?
- У тебя своя машина есть.
- Хуже, чем у тебя. Движок ни к черту. А тебе все-равно пока ни к чему.
- Кто сказал?
Брат хохотнул, неприятно оголив десны. Глаза красные. Лицо одутловатое. Он всегда такой, или сегодня у меня что-то особое со зрением?
- Мать у отца в больнице, - перешел к главной теме Игорь.
- И?
- Совесть есть?
- А у тебя? – вопросом на вопрос ответил я. – Вчера напился, сегодня вмазался. Еще хочешь мою машину взять.
- Я и возьму, чтобы мать катать. Ты ж не хочешь.
Мне стало невыносимо тошно. Хотелось дать ему по ухмыляющейся роже. Он почувствовал флер агрессии. Подбросил ключи на ладони, а потом положил их на место. Гавнюк. Ушел, хлопнув дверью.
В десять вечера затрезвонил домашний телефон. Настойчиво. Упорно. Я точно помнил, что отключал его вместе с сотовым. Видимо, Юлька включила перед уходом.
Я пропустил первую очередь звонков, потом вторую, третью. Режущую, канонадную. В меня летела не трель, а разрывные пули. И кто это был таким упрямым?
Что случилось за полчаса, час, два – до этих звуков? Кого зацепило на этот раз? И будет ли мне так же никак после этого? Я представил брата в искореженной машине. У него же что-то с движком? Вообразил мать с сердечным приступом в обмотке больничных проводов. Юльку… Ее почему-то страшнее всего было видеть в чужих руках, такую податливую и призывно улыбающуюся.
Я прикасался к телефонной трубке, как к гранате без чеки, как к оголенному проводу в душе, как к обнаженной женщине под взглядом ревнивого супруга.
- Алло?
- Спевак Сергей? – спросил некто официальным тоном.
- Вы не туда попали, - выдохнул я, прежде чем начать хохотать.