И вот появился Геннадий, и все в Валентине смешалось. Никогда она не покушалась на молодых, кроме двадцатидвухлетнего беженца из Донбасса, потерявшего всю семью, худого, как рыбий скелет, нескладного, но это был особый случай, он прятался от войны даже как бы не в нее, а в женское вообще, что успокоило бы его и доказало, что на свете что-то остается еще неизменным. Никогда Валентина не позволяла себе ни малейшей привязанности к человеку, который наутро или назавтра уедет и, возможно, больше не появится. А главное, со всеми она была полностью сама собой, Валентиной Очешкиной, ничего из себя не изображая, не приукрашиваясь, если не считать обычных и естественных женских приукрашиваний. Не подашь же, к примеру, нечищеный чайник, немытые чашки и невыглаженные полотенца, если уважаешь себя и свою работу, вот и внешность надо держать в порядке. Геннадий ее взбаламутил, ей захотелось быть моложе, стройнее, умнее, образованнее – все сразу. Хоть как-то прикоснуться к той жизни, которая послала его сюда, к ней. Хоть на чуть-чуть стать интереснее себя самой, в том числе и для себя, а не только для него.
Да еще понимание безнадежности.
Но Валентина и не собиралась ни на что надеяться, она весь день хотела одного: увидеть его, поговорить с ним, просто побыть рядом.
Видела, что он вернулся еще днем, но терпела. Убиралась в номерах, пылесосила ковровую линялую дорожку в коридоре, поливала цветы, раскладывала привезенное из прачечной белье. Почему-то страшно устала, прилегла и заснула. Была рада этому – время во сне прошло незаметно.
Когда начало темнеть, но свет еще нигде не зажигали, пошла к его номеру с чайником. На подносе были также чашки, печенье, конфеты.
Постучала.
Геннадий открыл дверь, улыбнулся.
– Чаю не желаете? – спросила Валентина деликатно, вежливо и с некоторым оттенком служебной строгости. Ей хотелось, чтобы Геннадий забыл ту хохочущую разбитную тетку, которой она себя зачем-то показала при знакомстве, чтобы понял: перед ним женщина, знающая себе цену и имеющая достоинство.
– Да, спасибо.
Геннадий распахнул дверь, Валентина вошла и увидела Светлану. Та сидела в кресле, рядом на полу была сумка с ноутбуком, но явно не для работы пришла, это видно по всему. То есть на самом деле непонятно, по чему видно. Чувствуется. Сидит и молчит. Ждет, когда коридорная поставит поднос и уберется. Воспринимает ее как помешавшее обстоятельство. Держит в глазах какую-то незаконченную мысль разговора, уголок губ чуть изогнут в улыбке – разговор, надо полагать, был теплый, личный.
Валентина знала, кто такая Светлана, но родственных или дружественных связей между их семьями и окружением не было, Светлана была для нее посторонней, хоть и землячкой. Поэтому, расставив все на столике, Валентина сказала:
– У нас гостям до одиннадцати можно, напоминаю.
– Разве этот порядок еще действует? – удивился Геннадий.
– У нас действует. Что еще желаем? Могу кофе принести. Растворимый, в пакетиках.
– Нет, спасибо.
– Всего хорошего.
Валентине нелегко дался этот спокойный тон, к себе она возвращалась со злым лицом, без зеркал видя, насколько это выражение неприятно и некрасиво, но она растравляла себя: да, такая я! Вам чай-кофе пить, а мне работать! И порядок действительно есть порядок. Тут гостиница, а не дом свиданий. Ровно в одиннадцать – будьте любезны! Облом у вас, детки, ничего у вас не выйдет!
Валентина не знала, что у Геннадия и Светланы уже все вышло. Светлана пришла два часа назад, когда Валентина дремала в своей комнатке. Войдя в номер, сказала:
– Не дождалась вечера. Знаешь, давай это быстрей сделаем, чтобы уже об этом не думать.
– Не поверишь, я хотел предложить то же самое.
– Почему, верю.
Они молча, посматривая друг на друга и улыбаясь, занялись приготовлениями, словно были супружеской парой. Геннадий задвинул шторы, Светлана, как хозяйка, деловито сняла с постели покрывало, аккуратно свернула, положила на столик. Потом она приняла душ, потом Геннадий принял душ. Она ждала. Он лег к ней под одеяло.
Повернулись друг к другу и долго смотрели друг на друга.
– Почему я совсем не стесняюсь? – спросила Светлана.
– А с другими?
– Думаешь, их было много? Всегда сначала как-то неловко. С тобой нет.
– Мне тоже.
– Ты не собираешься доказывать, какой ты умелый?
– Нет.
– Это хорошо. Давай обниматься.
Они обнялись.
– Так хорошо, что даже жаль, что потом будет не так, – сказала Светлана.
– Будет по-другому.
– Тоже верно. Давай целоваться.
Они начали целоваться.
– Мне нравится, – сказала Светлана.
– Мне тоже.
– Ты не понял, мне очень нравится.
– Ты так и сказала.
– Ну да, извини. Давай опять целоваться.
Они продолжили целоваться.
Он начал опускать руку.
– Не надо, – попросила Светлана. – Это все потом, если захотим. Такие обязательные этапы, их уже все знают. Сначала он, потом она, потом вместе в позициях номер раз, номер два, номер три, далее везде.
– Точно. Техника секса называется.
– Да. Вот мы с тобой такие глупости болтаем, а мне все равно хорошо. И дурой себя не чувствую.
– Я тоже.
– Устала целоваться. Губы даже побаливают. Но все равно хочу.
– Я тоже.
– Эй, ты куда?
– Я просто перемещаюсь в пространстве.
– Понятно. Хорошо.
– Что хорошо?
– Перемещайся.
– Ну вот.
– Что?
– Мы странные. Говорим и говорим.
– Разве мешает?
– Наоборот, мне нравится.
– А давай так и будем говорить. Будто ничего не происходит.
– Ладно. Только не о погоде.
– Само собой. Ты мне нравишься.
– А уж как ты мне нравишься.
– Говори что-нибудь, я хочу тебя слушать.
– Я говорю. Я говорю, что я тебя люблю.
– И я говорю, что я тебя люблю.
– И нам повезло, что мы друг друга встретили.
– Еще как повезло. Или мы самые странные люди на свете, или самые нормальные.
– Мы понимаем, что происходит, вот и все.
– Это правда. Смотри на меня.
– Смотрю.
– Ты смотришь мне в глаза.
– Я смотрю тебе в глаза.
– Мы друг на друга смотрим.
– И нам это нравится.
Тихий стон.
– Что?
– Теперь молчи. Я сейчас от тебя уйду, прости.
– Я хочу с тобой. Не закрывай глаза.
– Не могу, сами закрываются.
– У меня тоже.
– Всё. Ухожу совсем.
– Я с тобой.
– Нет. Так не бывает. Потом встретимся.
– Ладно.
И они, оставаясь рядом и вместе, все-таки ушли каждый в себя, потому что так устроила природа, потому что каждый чувствует свое, даже если очень хочет почувствовать чужое, и даже когда ты все-таки его чувствуешь, оно все равно не твое, а частично присвоенное.
Вернувшись, они долго молчали, глядя друг на друга.
– Ты изменился, – сказала Светлана.
– Ты тоже.
– Зато теперь проще. Мы муж и жена. Муж, пойдешь в душ? Это я нарочно, потому что мы сейчас все пересластим.
– Не успеем. Иду в душ. Не смотри на меня сзади.
– Ты гомофоб?
– У меня на пояснице волосы растут. Смешно.
– Ну вот. Всю романтику испортили.
– И хорошо. Придется опять все начинать заново.
Потом был все-таки момент неловкости, когда им обоим опять захотелось туда, где они только что были, но оба понимали, что нужно подождать.
Но разговорились о разных вещах, успокоились.
Светлана решила застелить постель, привести все в такой вид, будто ничего не было. Чтобы постель не напоминала и не манила раньше времени своей разобранностью.
Тут и пришла Валентина.
У них появилось дело: пить чай.
Пили чай.
Говорили о разных вещах.
– Наверное, я пойду домой, – сказала Светлана.
– Ты же не хочешь.
– Нет. Но – до одиннадцати.
– Ерунда. Она это так, для проформы.
И все же ждали одиннадцати, не возвращаясь пока к тому, чего хотели. Чтобы не прерываться.
Ровно в одиннадцать раздался стук в дверь – жесткий, громкий, административный.
Это были Валентина и Наталья.
– В чем дело, девушка, вас же предупреждали! – сказала Наталья Светлане, будто совсем чужой, хотя хорошо знала Кристину Игоревну, мать Светланы, та с разрешения Натальи наведывалась в гостиничный буфет за пищевыми отходами.
– Здравствуйте, – сказал Геннадий, улыбаясь.
В руках у него был планшет, и неспроста. Он повернул его экраном к Наталье и показал:
– Видите? Это правила предоставления гостиничных услуг, утвержденные правительством Российской Федерации. Что гостям нельзя оставаться на ночь, здесь не указано.
– Думаете, я неграмотная? – оскорбилась Наталья. – Есть правила внутреннего распорядка, чтоб вы знали, в каждой гостинице! Я и в Москве бывала, и за границей, между прочим, тоже, и не раз, нигде гостей на ночь не оставляют!
– Ну, договориться всегда можно, – мягко сказал Геннадий.
– Сейчас взятку будут предлагать, – догадалась Валентина. – Молодой человек, тут не Москва, не всё за деньги покупается! – с гордостью за родину сказала она, посмотрев при этом на Светлану.
Та встала с кресла.
– Не надо спорить. Я пойду.
– Постой, – сказал ей Геннадий так по-свойски, так вежливо и строго, как мужья говорят с женами, и у Валентины от этого болезненно и обиженно сжалось сердце.
– Я не буду предлагать взятку, – сказал Геннадий. – Но я ведь проживаю в двухместном номере, правильно?
– В двуспальном! – поправила Наталья. – Вы сами такой захотели.
– Да, люблю спать просторно. Но двуспальный рассчитан на двух человек. Поэтому Светлана имеет полное право законно вселиться в номер с согласия проживающего в нем человека. – Геннадий опять указал пальцем на экран. – А я согласен. Будем оформлять?
– Пусть вселяется в отдельный номер, только не получится, свободных номеров нет. А здесь нельзя, – отрезала Наталья.
– Почему?
– Потому что вы разнополые и не в браке!
– Ну, тут уж у вас чистые фантазии пошли, – укорил Геннадий. – Может быть, когда-то, в вашей советской молодости, это запрещалось, а сейчас два человека имеют право жить вместе независимо от степени родства и половой принадлежности.
Валентина с горечью любовалась, хоть и не подавала виду, умным и красивым молодым мужчиной, который так умело ведет разговор, а Наталья окончательно осердилась. У нее не было советской молодости, было советское детство, но вполне счастливое. Как многие, кто толком не пожил при социализме, она имела стойкое и ничем не подтвержденное, но и не требующее подтверждения, фантомное представление о социализме как строе, при котором порядка было намного больше.
– Администрация, – отчеканила она, – отвечает за соблюдение порядка и морального недопущения, так как гостиница является общественным местом, поэтому не тычьте мне в глаза этой вашей ерундой, а имейте совесть! Вас тоже касается, – повела она головой в сторону Светланы.
Но теперь Светлана раздумала уходить. Она, как и Геннадий, терпеть не могла административного произвола.
– Послушайте, – сказала она, тоже, как и Геннадий, улыбаясь, – вы же сами понимаете, что все это чепуха. Оформите меня, у меня с собой паспорт, и не будет никакого морального недопущения!
Они переглянулись с Геннадием, одобряя друг друга.
Обе женщины возмутились, чувствуя, что над ними издеваются.
– Полицию вот вызовем, поговорите тогда! – пригрозила Валентина, заодно подсказывая Наталье, что нужно делать.
Наталья не хотела вызывать полицию, выносить сор из избы, она не любила конфликтов и скандалов. Но очень уж была обижена на Геннадия и Светлану – за то, что суют ей под нос правила, которые она знает лучше их, за то, что явно хотят выставить ее провинциальной самодурствующей начальницей, а она, между прочим, всю Цветаеву наизусть знает, за то, что молоды и красивы, за то, что любят друг друга и ничего не боятся, ничего не стесняются.
И она сказала:
– И вызовем. Ждите!
Валентина вместе с Натальей спустились в вестибюль. Наталья, включив кофеварку, резко и нервно нажимала на кнопки, задавая режим.
– Кофе будешь? – спросила Валентину.
– А звонить?
– Подождем. Если не дура, сама уйдет. Обнаглели вконец. И все правила знают! Помнишь, на прошлой неделе из двадцать второго мужчина люстру разбил и отказывался платить?
– Еще бы, полдня осколки выметала.
– Я ведь конкретно объяснила: раздел четыре, пункт двадцать шесть, вот. – Наталья выхватила из стола изрядно потрепанную брошюру, пролистала, нашла и прочитала вслух: – "Потребитель в соответствии с законодательством Российской Федерации возмещает ущерб в случае утраты или повреждения имущества гостиницы, а также несет ответственность за иные нарушения!" Что, не ясно?
– Если кто дурак, тому все неясно.
– Вот именно!
– А иные нарушения, это что? – спросила Вален тина.
– Да все остальное. Любое безобразие, включая это! – Наталья ткнула пальцем вверх.
Они выпили по чашке кофе, ждали.
Светлана не вышла.
– Ну ладно, – сказала Наталья.
И позвонила в полицию.
Дежурным в отделе был лейтенант Россошанский. Наталья объяснила ему:
– У нас тут самовольное вселение, а уходить не хочет, пришлите кого-нибудь.
– Из москвичей кто-то? – поинтересовался Россошанский, опасаясь вляпаться в неприятную историю: кто знает, кто у них кто, у этих москвичей, нарвешься на непредвиденную важную персону, оправдывайся потом.
– Да наша, Светка Зобчик! Выучилась на журналистку и наглеет теперь. У меня приличная гостиница, а не притон какой-нибудь.
– Хорошо, понял.
– Что понял?
– Все понял.
– Так приедете или нет?
– Ждите, – ответил Россошанский и пошел докладывать Мовчану, который, несмотря на поздний час, был у себя. Лейтенант понимал, что все, связанное со Светланой, майору интересно, несмотря на личное тяжелое горе.
А Мовчан сидел в кабинете потому, что боялся идти домой, к жене.
С сыном все получилось, они, заметив погоню, сумели оторваться, рванув сначала поперек всех светофоров, потом свернув на проселок, в лесок, потом оврагом, а дальше до самого Грежина полями и буераками, без дорог, не рискнув заехать за машиной Мовчана, оставленной у милицейского поста. Выручат ее как-нибудь потом.
Мовчан не знал, что, если бы Колодяжный захотел, он догнал бы его в два счета – организовал бы перехват, взяли бы и майора, и сопровождающего его ополченца, и трех милиционеров-предателей. Лещук именно этого и ждал, ерзал на сиденье "хаммера", высовывался, азартно кричал:
– Не уйдут, гады!
Но, в отличие от него, Олександр Остапович умел одновременно и действовать, и думать.
И вдруг приказал остановить погоню.
Лещуку было так досадно, что он сказал Колодяжному почти обвиняюще, нарушая служебный этикет:
– Может, конечно, я чего-то не понимаю, но нехорошо получается. Дали выкрасть вещественное доказательство в виде трупа, а потом вообще отпустили.
– Не дали выкрасть, а позволили, – спокойно поправил Колодяжный. – Не отпустили, а спланировали их уезд в Грежин. Объяснить зачем?
– Хотелось бы.
– Ладно. Но между нами. В Грежине зреет сепаратизм. Внешних признаков мало, спецоперацию проводить – нет повода. То есть не было. А теперь есть. Потому что в Грежине укрываются трое милиционеров, пособников сепаратистов и явных сотрудников российской стороны. Хотя, скорее всего, это третьяки. Которых явно поддерживает опять же российская сторона. Теперь туда хоть дивизию посылай, никто не удивится. Нет, в самом деле, вы рейды тут устраиваете, вооруженные налеты на больницы, а мы будем это терпеть?
И опять восхитился Лещук умом Колодяжного и мысленно пообещал себе побольше читать и думать, чтобы достичь таких же высот, как Олексанр Остапович. Ведь этот человек прямо у него на глазах, без особых усилий, только грамотной фантазией мысли, превратил частный случай в масштабное событие государственной значимости, которое еще не состоялось, но обязательно состоится.
Мовчан же, сердечно распрощавшись с Веней Вяхиревым, сержантом Евдохой и старшиной Таранчуком, поблагодарив их, отнес вместе с Евгением сверток с останками сына в частную автомобильную мастерскую Мусы Халилова, где тот был и хозяин, и работник. Муса уже кончил работать, был дома и готовился ужинать, но, узнав, в чем дело, отложил ужин. Мовчан попросил его сделать цельнометаллический гроб. Запаять туда Степана так, чтобы мать не смогла увидеть.
– Цинковые гробы делают, но ты столько цинковых листов не достанешь, а мне бы к утру.
– Цинковые делают для перевозки и чтобы вскрыть можно было, – объяснил Муса. – Цинк мягкий, если надо, взрезал, посмотрел, а обратно запаять – пять минут. Я тебе из нержавейки сделаю, хочешь? Есть у меня полосы – как раз подойдут.
– Ладно, спасибо. Только размером сделай не как… Ну, сам видишь. А в натуральную величину.
– Понимаю. Утром будет.
– Спасибо.
После этого Мовчан пошел в отдел. Евгений был с ним, это как бы само собой подразумевалось.
В кабинете Мовчан выпил, предложил Евгению, тот отказался.
Потом позвонил жене, сказал:
– Я все устроил, утром привезут.
– Ладно, – сказала Тамара выцветшим голосом. – А ты где?
– Да проследить надо, чтобы нормально все сделали.
– Ел что-нибудь?
– Конечно.
Мовчан еще выпил и сказал, будто подводя черту:
– Вот так, Евгений. Был у меня сын, и нет сына.
Евгений ответил:
– Вы еще молодой, у вас еще будут сыновья, – сказал Евгений то, что обычно говорят в таких случаях. – При этом говорящие понимают, что это не утешение, что скорбящий о ребенке не согласится: другого такого не будет. Но, может, в этом и есть настоящий смысл таких речей: не утешить, а, наоборот, растравить, как растравливают рану, чтобы оттуда вышла больная кровь.
– Больная кровь, да, – кивнул Мовчан, не особо вслушиваясь.
Евгений продолжил:
– Правда, майор Мовчан все же подумал о возможности второго сына – если от Светланы.
– Думаешь, я об этом подумал? – спросил Мовчан.
– Мне так кажется.
– А ведь пожалуй, – согласился Трофим Сергеевич. – Иногда сам не знаешь, о чем думаешь.
И как раз в это время заглянул Россошанский. Посмотрел на Евгения.
– Говори, говори, – разрешил Мовчан.
– Да смешно. Из гостиницы позвонили. Вроде того, Светлана Зобчик там окопалась и не хочет уходить.
– Что значит – окопалась? Интервью у кого-то берет или что?
– Не знаю.
– Она у Геннадия, – догадался Евгений.
– А чего они хотят? – спросил майор.
– Просят посодействовать, чтобы ушла. Я и говорю: смешно – девушку с полицией из гостиницы вытаскивать. Скоро кошек с деревьев снимать будем.
– А почему и не снять? Я, было дело, у одной бабушки канарейку ловил.
– Да нет, я ничего. Я вот – доложил, – поставил себе в заслугу Росссошанский. – Только у нас во всем отделе никого, Рябцев и Рябоконь на патрульной ездят, их послать?
– Сам пойду.
И Мовчан пошел к гостинице, что была на соседней улице.
Евгений последовал за ним.