Огневолосая Рита Байбуда, прилегшая рядом с сыном и глядевшая, как он спит (никогда не могла на это досыта наглядеться), думала, как она будет выстраивать отношения с Ауговым. Может, зря ей показалось, что у человека были только физические намерения, может, он влюбился в нее? Неспроста ведь сразу же обратил на нее внимание, выделил, а потом оставил при себе. Обычно такие люди работу и легкие отношения с женщинами в одном месте стараются не сочетать, вспомнила Рита житейскую мудрость. А что он слишком уж нагло полез – кто знает, возможно, от стеснительности. Ее бывший Данила, оставивший ей это чудо, Захарку-красавца, тоже был страшно закомплексованный – и именно поэтому хам, забияка, драчун. Его наносное внешнее Рита готова была терпеть ради настоящего внутреннего, хорошего, но когда это внутреннее выглядывает все реже, когда его не видно неделями и месяцами – кто же выдержит?
Наталья и Валентина решили после нервного вечера успокоиться коньяком. Выпив, беседовали о том, как теряют совесть люди, если с ними ведешь себя по-человечески. Просто садятся на шею, делают что хотят, и хамят в глаза. И, что обидно, не понимают, что тут с утра до вечера стараешься для их же пользы! Никакой благодарности нет у людей.
И еще один человек не мог сомкнуть глаз в эту ночь – Олександр Остапович Колодяжный. Он уже доложил по начальству о задуманной операции, начальство посовещалось и одобрило, обещали прислать достаточное количество людей. Правда, при этом никто не собирался приехать лично. Значит, считают предстоящие действия хоть и необходимыми, но непредсказуемыми, боятся, что придется принимать экстремальные решения. Что ж, Колодяжный все возьмет на себя. Это его шанс, его Аркольский мост. Правда, поздновато совершать первые подвиги, но лучше поздно, чем никогда.
Но и его, четко мыслящего, все-таки томило, как и других, что-то неясное. И каждый из них, раскладывая все по полкам, видел: да, вроде бы все на месте, но чего-то не хватает. И непонятно, то ли оно было, но потеряно, то ли еще не появилось, но откуда эта странная убежденность, что оно должно здесь быть, если даже нет представления – что это?
Глава 23
Добре Серьозі на рівній дорозі, за що ж мені купини да пні?
Во дворе резиденции Аугова звучала бодрая, духоподъемная музыка, а именно "Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля". Весело стучали молотки, вжикали пилы, жужжали дрели: строились павильоны для собраний, для работы, для отдыха, Ростиславу захотелось соорудить нечто походно-полевое в духе великих советских строек, чтобы все пахло свежей стружкой, новизной, чтобы каждый преисполнился чувством гордости: нас не было, и этого не было, но вот мы пришли, и все переменилось. Это создает необходимый настрой.
И действительно, всем, кто приходил, слышал эту радостную музыку и видел эту бойкую работу, хотелось тут же взяться за топор, лопату или кайло, из подсознательной памяти выплывали слова "свершения", "ударный труд", "неуклонное повышение", "растущий энтузиазм", "фронт работ", а рядом с ними неожиданно появлялись и слова неприятные: "саботаж", "вредительство" и совсем уж непонятное – "волюнтаризм".
Аугов переходил от человека к человеку, от группы к группе, со всеми говорил энергично, четко, со знанием дела.
Увидев Риту, подошел к ней с улыбкой и протянул руку Она тоже неопределенно улыбнулась, подала свою. Ростислав крепко пожал ее, как товарищ товарищу сказал:
– Здравствуйте, Рита, видите – создаем условия! Заканчивайте, пожалуйста, свой список, потом обсудим в рабочем порядке. Хорошо?
– Хорошо…
– Отлично!
Ростислав еще раз тряхнул руку Риты, а сам глазами уже устремился к кому-то следующему. О том, что было вчера, – ни слова, ни намека, и Рите это понравилось. Можно спокойно работать, а там видно будет.
Светлана пришла одной из первых, Ростислав сразу же понял, что он ей зачем-то нужен, поэтому наскоро поздоровался и просил подождать, когда закончит начатые разговоры и освободится. Светлана, сев в стороне на свежеструганную скамейку, наблюдала за окружающим с удивлением и легкой иронией. Поглядывая на нее, Ростислав думал: ничего, ты мне за эту иронию еще заплатишь.
С одной группой он удалился в дом, это были самые главные люди в команде – те, кто готовил встречу того, кто должен был посетить Грежин двадцать девятого июля. Они занимались вопросами мониторинга настроений населения, внешним оформлением, подготовкой людей из народа, которые должны будут обратиться к приехавшему с бесхитростными, но достаточно острыми социальными вопросами. Они учили людей резать правду-матку, но аккуратно, наставляли – какую правду-матку можно и нужно резать, а какую не трогать.
Ростислав стал озабоченным и очень серьезным.
– Вы знаете, что происходит?
Все кивнули. На самом деле происходило много чего, они ждали продолжения, чтобы понять, о чем именно речь.
Но Аугов не так прост, он эту хитрость сразу разгадал и обратился к Альберту Шеину, моложавому сорокапятилетнему политологу, опытнейшему человеку, который принимал участие во всех президентских избирательных кампаниях, но чем-то, видимо, провинился, если его послали сюда, причем не руководителем и даже не первым помощником Аугова, а рядовым членом команды; держался он при этом с достоинством, с видом играющего тренера при молодежной команде, позиционируя себя как неформального лидера, и к нему уже многие обращались за советами.
– Что думаете по этому поводу, Альберт Иванович? – спросил Ростислав Шеина – вполне уважительно и даже с оттенком пиетета.
– Думаю, все очень серьезно. Возможно, серьезней, чем кажется.
– Почему?
Все с интересом слушали и наблюдали. Здесь много было новичков, они этот диалог воспринимали как мастер-класс на тему "победитель-ученик ставит на место побежденного, но несломленного учителя".
– Потому, – ответил Шеин, – что тут задействованы, как минимум, три фактора. Во-первых, украинские реалии, суть которых, я думаю, никому из присутствующих объяснять не надо, во-вторых, положение России относительно осей координат, возникших в так называемом мировом сообществе, в-третьих, местная специфика, неоднозначность отношения жителей к проблеме.
Присутствующие готовы были зааплодировать: блестящий ответ!
– Проблем на самом деле несколько, какую вы считаете главной? – спросил Аугов с интонацией телеведущего, который беседует с гостем программы, делая вид, что его страшно интересует мнение собеседника, но тонкая, тончайшая ирония над еще не высказанным мнением все же проскальзывает и видна самым опытным и умным зрителям.
А тут как раз зрители были квалифицированные, они оценили мастерство Ростислава и уставились на Шеина, ожидая, чем тот ответит.
Шеин был спокоен и уверен в себе.
– Ростислав, дорогой, – сказал он, закинув ногу на ногу и слегка разведя руки, как делают, когда говорят об очевидном, – главная проблема у нас всегда одна, она же забота. Жила бы страна родная, и нету других забот! – процитировал он древнюю советскую песню, процитировал как бы с долей усмешки над наивностью этих слов, но и с уважением к этой наивности, ибо шла она от сердца.
Браво! – читалось в глазах присутствующих. Они видели, как Шеин и ответил, и одновременно ушел от ответа, и как при этом слегка опустил Аугова, но вполне доброжелательно, по праву старшего.
Черед был Ростислава. И он не ударил лицом в грязь.
– Кто бы спорил, Альберт Иванович! – воскликнул он. – Но нам-то конкретно что делать в этой ситуации?
Вот и попался! – подумали присутствующие. Попробуй ответить неконкретно, когда тебя спрашивают о конкретных действиях!
Но плохо знали они Шеина, закаленного в многолетних словесных битвах. Он ничуть не смутился, лишь слегка пожал плечом.
– У нас есть перечень мероприятий, которые мы должны выполнить, несмотря ни на какие изменения конъюнктуры и обстоятельств, – сказал он. – Полагаю также, что, если и нужна какая-то корректировка, то в первую очередь с ее условиями ознакомят вас, как руководителя нашей группы. И лично я был бы признателен, если бы вы поделились этой информацией.
Опа! – мысленно воскликнули присутствующие. Вот это отбрил! Дал понять Ростиславу, что нечего приставать с пустыми вопросами, на которые рядовые члены группы не могут и не обязаны знать ответа. И заодно всю ответственность перевалил на Аугова, предложив тому предъявить доказательства своей компетенции. Раз ты тут главный, обязан знать больше всех, вот и показывай свои знания!
Аугов тоже оценил ход Шеина. И понял, что Альберта Ивановича лучше иметь союзником, не пытаясь больше его принизить. Ведь Шеин на самом деле вовсе не уел его, как, наверное, подумали глупые присутствующие, он дал подсказку: если хочешь утвердиться в своем лидерстве, не расходуй силы на то, чтобы кого-то притоптать, предъяви ресурс, которого ни у кого нет, – информацию, идущую сверху. И сразу все поймут, кто есть кто.
Одна закавыка: никакой новой информации у Ростислава не было. Он звонил ночью в Москву доверенным лицам, друзьям, тем, кто связан был с высокими сферами, спрашивал, известно ли, что в украинском Грежине затевается какая-то буча, связанная с гибелью российского гражданина на территории Украины, знают ли, что, похоже, возникает, наряду с Донецком и Луганском, еще один субъект сепаратизма, допытывался, какие на этот счет есть мнения. Но никто ничего вразумительного ему, увы, не сообщил. Видимо, позиции по этому вопросу еще не определены, мнения не сформулированы.
Что ж, придется выдумывать на ходу.
Ростислав выждал паузу, оглядел всех – и все приготовились.
– Информация такая, – веско сказал он. – Украинская власть идет по пути эскалации военной напряженности, осуществив демонстративные боевые действия в непосредственной близости от российских границ. Одновременно по команде из Киева в Грежине начато возведение капитальных пограничных сооружений с целью отделения братского русского населения от своих родственников, друзей и близких. Естественно, украинские грежинцы, почувствовав реальную угрозу, готовы провести референдум о присоединении к России, на самом деле речь идет о том, чтобы узаконить фактическое положение дел, то есть считать Грежин единым населенным пунктом, как оно всегда и было.
– Так было не всегда! – вдруг послышался чей-то юный неиспорченный голос.
Ростислав медленно повернул голову, посмотрел в ту сторону и так же медленно вернул голову в прежнее положение.
– Поэтому! – продолжил он. – Наша задача – всемерно поддерживать свободолюбивые устремления украинских грежинцев. А грежинцам российским разъяснять, что они обязаны оказывать помощь всем, чем могут. Мы своих не бросаем! – с болью и гневом сказал Аугов.
Шеин слушал и благосклонно кивал, одобряя речевые модуляции Ростислава (в смысл он не вдумывался), остальные, глядя на гроссмейстера политики, тоже преисполнились чувством уважения к произносимым словам.
На этом совещание кончилось, и Ростислав наконец счел возможным подойти к Светлане.
Она рассказала о том, что произошло вчера.
– Думаю, вам нужно вмешаться, Геннадий для вас важный и нужный человек, разве нет?
– Да, очень важный. Он душа проекта в каком-то смысле. Говорите, вломились прямо в номер? И увели? Беспредел полный!
– Конечно!
– А вы там как оказались? Можете не отвечать, если что-то личное, – поспешно оговорился Аугов.
– Почему не ответить? Я была у Геннадия на правах невесты. Хотела законно вселиться в его номер.
– Невеста – это хорошо. И давно?
– Мы вчера так решили.
– Да? Интересно…
Ростислав тянул время, он никак не мог понять, кто перед ним. То ли очень наивная девушка, то ли просто дурочка. А если она умна, то каким-то таким видом ума, с которым Ростислав еще не встречался. Нет, вообще-то он не против умных девушек. Но, как он сказал бы своим друзьям, если бы они у него были, настоящая девушка должна уметь переключаться, по выражению американцев, из режима Mind-Off в режим Mind-On. То есть ум включен – ум выключен. Упаси боже столкнуться с особой, которая никогда не выключает мозги. Это ужас: ты ее имеешь, а она тебя – анализирует! И друзья посмеялись бы, оценив эту шутку.
– Давайте пойдем туда! – торопила Светлана.
– Куда?
– В полицию, он там.
– Объявление предъявлено?
– Не знаю.
– Адвоката наняли?
– Нет.
– И хорошо. У нас свой юрист с адвокатской лицензией, законы наизусть знает.
– Это замечательно. Идем?
– Только не в полицию. Это неграмотно: обращаться к тому, кто сам и виновник. Можно, конечно, позвонить сразу в областное управление внутренних дел и даже в министерство…
– Вы это можете?
– Конечно, но, понимаете, хоть они и начальство, а структура все-таки одна. Они своих прикрывают. Мы вот как сделаем: с Прохором Игнатьевичем, главой вашим, я в очень хороших отношениях. Во всем помогает, даже дом сына своего под офис выделил. Вот к нему и обратимся. Я знаю специфику провинции: либо администрация и силовики дружат, значит – договорятся, либо они в контрах, значит, Крамаренко использует это как оружие в борьбе, по результату будет то же самое – отпустят.
– Наверное, вы правы. Только, знаете, на Мовчана все-таки не надо очень давить. Лучше договориться. У него сына убили, надо учитывать.
– Тот чудик, которого подстрелили, его сын?
– Почему чудик? – Светлана нахмурилась. – Степан был хороший, нормальный человек вообще-то. Отец со странностями, это да.
– Извините, действительно глупое слово сказал. Ну, решили? – спросил Ростислав, великодушно делая Светлану соавтором уже принятого решения.
– Хорошо, звоните Прохору Игнатьевичу.
– Ну, нет, звонить не буду, так не делается. Надо – сразу в кабинет. Явочным порядком.
И Ростислав, не откладывая, усадил Светлану в выделенную ему машину, они двинулись в сторону администрации и двигались минуты три: она была рядом. Кстати, когда уезжали, Ростислав заметил, что Рита стоит на крыльце дома и смотрит в их сторону. Это ему понравилось.
У Крамаренко было расширенное совещание с участием руководителей всех административно-хозяйственных подразделений. Присутствовала и пресса, то есть Яков Матвеевич Вагнер, который прихватил с собой Аркадия – возможно, для того, чтобы тот взял Евгения, в присутствии которого Вагнер чувствовал все большую потребность. Не было Мовчана, но это никого не удивляло – человеку не до совещаний. Из силовых структур были известная нам, хоть и давно мы с ней не виделись, глава МЧС Ангелина Порток и районный прокурор Зямищев, мужчина хмурый и, в отличие от многих прокуроров, крайне немногословный. Восемь лет назад он вел трудный процесс, требуя строгого наказания для заезжего черного риелтора, обманувшего одинокую старушку, грудью встал на защиту закона, хотя у риелтора оказалось множество защитников, ходатаев и покровителей, даже собственная жена Зямищева уговаривала смягчиться, но это был тот редкий случай, когда, устав от неизбежных хитросплетений профессии и должности, хочется в кои-то веки быть предельно честным, учитывая, что дело было прозрачным, а старушка была последней оставшейся в живых подругой его покойной матери. И Зямищев победил, подлецу-риелтору впаяли максимальный срок, но в тот же вечер – и Зямищева поразило, что именно в тот же, через несколько часов после окончания суда, – старушку задавило маневровым тепловозом. Адвокаты же риелтора подали апелляцию, состоялось повторное слушание в областном суде, обвинение переквалифицировали, злодей получил год условно.
И с тех пор с Зямищевым что-то случилось, он перестал верить в справедливость, в правосудие, в то, что наказанием кого-то можно исправить, а оправданием осчастливить, он уверовал в Бога и пришел к мысли, что любое решение, принятое людьми, заведомо ошибочно, поэтому исполнял свои обязанности формально и ждал скорой пенсии – как и Крамаренко.
Прохор Игнатьевич собрал так много людей потому, что был растерян и надеялся на подсказки, которые могут возникнуть в ходе общего разговора. Вчера ночью, когда он уже собирался уходить, зазвонил черный телефон, причем в тот самый момент, когда Прохор Игнатьевич взялся за ручку двери, – словно подсматривал за ним и не дал ускользнуть от ответственности. Крамаренко глядел на телефон и думал: мой рабочий день давно и законно кончился, если ты свой человек, позвонишь на мобильный телефон, если чужой, подождешь до завтра. Не подойду. Хоть ты обзвонись. И вышел. И закрыл дверь. Но телефон продолжал звонить – размеренно и спокойно, словно был уверен, что трубку рано или поздно возьмут. А вот не возьму! – мысленно сказал через дверь Крамаренко. И пошел прочь. Он удалялся, удивляясь тому, насколько громок звук звонка. Весь коридор уже почти пройден, а все еще слышно. Ничего, сейчас он спустится на первый этаж – и звони себе в безлюдной пустоте. Но вместо этого Прохор Игнатьевич бросился назад. Вбежал в кабинет, бросился к трубке, боясь, что она замолкнет как раз тогда, когда он ее схватит (парадокс, всем нам известный), но нет, не замолкла.
Спокойный голос даже не спросил, почему так долго не отвечали, представился.
От пробежки и волнения у Прохора Игнатьевича колотило в висках и шумело в ушах, он, как и в тот день, когда узнал о предстоящем визите Самого, не расслышал, понял лишь одно – звонят из Москвы.
– Хотим узнать, что происходит у вас в связи с последними событиями. Нет ли демонстраций в связи с убийством украинской военщиной вашего земляка? Не вышли ли люди с его портретами, с плакатами "Нет фашизму!" или еще какими-то в этом духе? Не создаются ли отряды самообороны в связи со строительством украинским Грежином укреплений, позволяющих скрытно сосредоточить силы, нанести неожиданный удар или, как минимум, осуществлять диверсионные вылазки? Какова роль так называемых третьяков, то есть третьей силы, в этом конфликте, выяснилось ли, на чьей они стороне? Выражена ли активная поддержка желанию украинских по форме, но русских по содержанию грежинцев войти в состав России, а именно – вернуться в родной Грежин?
Голос в перечислительном порядке задавал и задавал вопросы, Прохор Игнатьевич слушал и болезненно соображал, как будет отвечать. Но, исчерпав свой перечень, голос не стал дожидаться ответа, а подвел черту:
– В общем, Прохор Игнатьевич, ждем сообщений о народных инициативах, если нужна консультация или помощь, обращайтесь.
– Да, конечно, – пробормотал Крамаренко, не понимая, к кому, собственно, обращаться.
Дома он излил свою печаль жене, и та дала дельный совет:
– Проша, тебе же это не по секрету все сказали? Вот и ты собери людей – и поделись. Пусть не у одного тебя голова болит.