Насколько были оправданы опасения султана? История знает уже два случая, когда и вторая часть предсказания оказывалась близка к тому, чтобы сбыться. В особенности это относится ко временам генерала Скобелева, войска которого 26 января 1878 года вышли на подступы к Стамбулу (так после турецкой аннексии называют Константинополь). Они бы до него и дошли, если бы не устрашительные маневры английской эскадры в Мраморном море. Впрочем, Туманный Альбин точно не смог бы испугать героя-освободителя болгар от басурманского ига. Однако приказы Александра II генерал исполнял неукоснительно. Придворные же завистники Скобелева всячески преувеличивали мощь складывающейся против России коалиции, а также и клеветали на победоносного генерала. Скобелев, судя по его переписке, даже собирался подать в отставку за то, что ему не позволили исполнить пророчество. О возвращении Константинополя христианам помышлял и царь Николай II Святой. Он даже приказал отлить крест для знаменитого храма святой Софии, который турками превращен в мечеть. Кровавый путч 1917 покончил с этими и другими дерзновенными мечтами. Что ж, в русских сказках много чего не получается с первого и второго раза… но получается с третьего.
Итак, в основываемом им втором Риме Константину виделась третья Троя. Он даже посетил весталок и почтительно просил преподнести в дар городу Византии великую троянскую святыню – Палладий. Изображение Лады, Макоши, которая воплотилась в земную Деву Марию, а после вознеслась на небо вослед за Сыном.
Весталки отвечали согласием императору, но поставили непременным условием: Палладий должен храниться в Константинополе тайно – так точно, как он хранился в Риме. Возможно, вещие девы провидели наступление эпохи иконоборчества в царствование Капронима (прозванного столь "почтительно" именно за иконоборчество), да и дальнейший разгул в империи всевозможных предрассудков евионитского толка. И очень обоснованно опасались за сохранность наидревнейшей святыни.
Константин исполнил условие. Местонахождение тайника, где хранится изображение Лады, которое пало с неба по молитвам Дардана, в точности никому не известно. (Считается, что тайник с ним находится где-то в подземельях, а на поверхности земли место это отмечено Багряным столпом, столь великим, что перевозка его из Рима, совершенная по приказанию Константина, потребовала четырех лет.) Однако жители города хорошо знали, что древнейшее изображения Богоматери с ними и хранит их. В XI в. главную икону византийской столицы – Богородицу Одигитрию Константинопольскую – по сотворении ею множества чудес начали называть новым Палладием.
ЗАЧЕМ КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ ОТПРАВИЛ АФАНАСИЯ ВЕЛИКОГО В ССЫЛКУ
Вернемся к делам Вселенского I собора. Теперь, после столь основательного экскурса в прошлое, понятно, почему на этом соборе Константину хватило одного единственного слова, чтобы разрешить сложнейшие богословские противоречия. Потому, что он был посвященным Традиции. И разумел богословие Троицы, может быть, и получше, чем знаменитые официально-христианские богословы его эпохи.
Однако современная наука не знает, что славянин Константин Великий принадлежал к древнему роду хранителей Русской Северной Традиции. Едва ли она знает многое (если вообще что-то) и о самой этой многотысячелетней Традиции, идущей от легендарных арктов, ибо широкое открытое исповедание ее благословляется учителями только в периоды смены астрологических эпох.
Поэтому пытливые официальные исследователи задаются вопросом: с чего это Константин, который не был обучен у кого-либо из епископов, пресвитеров или диаконов тонкостям богословия (такой учитель бы сразу возвысился и вошел в историю), – вдруг оказался столь богословски меток? Естественно, первым приходит в голову предположить: кто-либо из борцов с арианской ересью, близких к императору, – так сказать, вложил это свое продуманное слово в его уста.
Обыкновенно в этом предполагаемом добром деле подозревают святого Афанасия Великого, как наиболее деятельного и стойкого апологета Единосущности. Тем более, что большинство других вхожих к императору священников были конъюнктурщиками и сами готовы были повторять всякое слово, слетавшее с его уст.
Еще тем более, что отношения между Константином и Афанасием всегда были наилучшие. Такими не мог похвастаться даже епископ Евсевий, не пожалевший времени и труда на создание величественного жизнеописания Константина. После собора император и Афанасий, можно сказать, плечом к плечу отстаивали от озлобленных ариан принятый на нем догмат.
Но существует факт, который совершено не укладывается в схему "Афанасий придумал – Константин озвучил". И этот факт указывает на то, что император понимал вопрос о единосущности Ипостасей Троицы, может быть, глубже самого Афанасия Великого. Это факт следующий. Ровно через 10 лет после собора Константин вдруг высылает епископа Афанасия, взгляды которого не изменились нисколечко, в захолустный Трир!
Что это? Глупый каприз коронованного самодура? Однако Константин таковыми не отличался. Как было сказано выше, он был мистик на троне. То есть его решения предопределялись, прежде всего, соображениями духовными. И в этой области следует искать также и корень данного – удивительного для всех – решения.
Похоже, настоящим виновником ссылки Афанасия оказался тот, кто менее всего ему этого желал. А именно – пламенный сторонник Единосущности, личный друг Афанасия, смелый и амбициозный богослов Маркелл Анкирский.
А.В. Карташев замечает, что богословская система Маркелла окончательно сложилась в 335 году, то есть именно в том, когда Афанасий Великий отправлен был в далекое захолустье. Однако историк церкви никак не связывает между собой два этих события.
А стоило бы связать. Почему? Для пояснения этого обратим более пристальное внимание на характер богословских дискуссий времени.
Озлобленные поражением на соборе ариане в то время спорили с Афанасием и другими православными, например, так: "Сын, по определению, не может быть единосущен Отцу. Если он единосущен Отцу, то это получается не Сын уж Ему, а Брат"!
У Афанасия, Константина и вообще любого сколь-нибудь искушенного в богословии подобный "аргумент" мог вызывать разве улыбку. Высокие богословские метафоры "Отец" и "Сын" не содержат, конечно же, смысла земного родства по плоти. Троичное богословие православного христианства и, ранее, православного же (Правь славили) ведизма как раз и пытается приоткрыть сознанию верующего тайну свободы от диктатуры земных понятий. То есть, иными словами, расширить горизонты сознания за пределы Яви и даже Нави: позволить заглянуть в саму Правь (Истину). "И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными" (Ин 8:32).
Однако "среднестатистический" христианин, вставший на путь недавно, – как правило, представляет себе такую Истину и Свободу довольно смутно. Ему бы чего попроще. Поэтому для прозелита нередко бывает более привлекателен ересеначальник, нежели добрый пастырь.
Обыденный рассудок ведь склонен обзывать "заумью" любое, что не укладывается в его прокрустово ложе. Он требует, как и ныне, чтобы о любой высокой материи говорилось ему "чисто конкретно". Причем ему невдомек, что величайшая из всех Тайна постигается лишь в молчании. Слова же нужны затем, чтобы, подобранные тончайшим образом, однажды верующего к этому святому молчанию подвести. Конечно, чтобы наступило это "однажды", многажды предстоит верующему погружаться в тишину духовного созерцания, чему помощниками пост и молитва.
Итак, толпы арианствующих профанов наседали, тогда как авторитет Афанасия и Константина Великих – как и авторитет собора – их сдерживал. Этим выигрывалось время, необходимое, чтобы естественным образом принялась в умах идея Единосущности. Массовое сознание должно было до нее, что называется, дозреть.
Все было более-менее хорошо, но тут у нетерпеливого богослова Маркелла взыграло благое намерение утвердить Единосущность немедленно и эффектно, посрамив противников Афанасия. И вот какое он предложил богословие: Сын – это что-то вроде экспансии, "расширения" Отца. Так точно и Святой Дух, по Маркеллу, это нечто вроде экспансии, "расширения" Сына. Видите, говорит Маркелл, хоть Ипостаси – три, но Сущность у Них – одна. Что и требовалось доказать!
Народ ходил за Маркеллом толпами, но Константин Великий был в ужасе. Лекарство, которое предлагал этот якобы последователь Афанасия, оказывалось немногим лучше самой болезни. Учение Маркелла полагало в Троице постадийность, а никакой стадийности, как и никакой, например, полярности в Троице быть не может. Ведь это есть определения пространства и времени (пусть даже и умозрительных). Но Троица превыше времени и пространства. Она есть Вечность. Она сама сотворяет и определяет их, а не они сотворяют и определяют Ее.
Итак, Маркелл побивал земные представления ариан о Небесном земными же о нем представлениями, хоть и более изощренными. Поэтому его толкование тайны Пресвятой Троицы также не могло подвести верующего к постижению ее, но лишь уводило прочь. К тому же, из учения Маркелла следовало, что, будто бы, Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына также. Et Filio qui. То есть, если бы не решительные действия Константина, из Маркелова учения вылупился бы католицизм еще за шесть веков до рождения римского папы Льва IX и кардинала Гумберта.
Наверное, Константин, видя это, рассуждал следующим образом. Епископ Афанасий отстаивает Единосущность и весь на этом сосредоточен. Он может, в пылу полемики, ухватиться за построения друга своего Маркелла, как за случайно подвернувшееся оружие. Тогда за ересью Маркелла, голос которой пока еще едва слышен, встанет авторитет самого Афанасия Великого!
Понимает ли Афанасий ущербность построения Маркелла? Ум Афанасия проницателен, однако человек предельно измотан происками завистников и врагов. Они неустанно его поливают грязью. (Святого Афанасия лживо обвиняли во блуде, стяжательстве и даже в убийстве.) Что, если в таком состоянии душевном епископ опрометчиво решит: "сейчас главное отстоять Единосущность любой ценой, а после уж будет время и разобраться в тонкостях"? Тогда он собственными руками погубит дело всей своей жизни.
Единственный способ его уберечь от этого – рассуждал, видимо, Константин, – так это выслать епископа куда-то как можно дальше, где голос его не будет никому слышен. В пользу вероятности такой мотивации говорит факт, что Афанасий, хотя и не соглашаясь, ни разу не возразил против нелепого построения Маркелла. Читатель может сказать: допустим, подобную мотивацию Константина можно счесть вероятной. Но ведь – и только. Как знать, чем именно руководствовался император на самом деле? Быть может, это все-таки был каприз? А может, Константин просто поверил кому-либо из клеветников-обвинителей Афанасия?
Против подобных версий говорят обстоятельства возвращения епископа из его Трирской ссылки. А именно: немедленно после смерти Константина к Афанасию отправился лично Константин II, сын императора и наследник престола, и самым почтительным образом попросил святого вернуться. И, более того, он тут же вручил епископу письмо к церкви Александрийской, где было сказано, что этим возвращением Афанасий исполняет последнюю волю Константина Великого.
Итак, равноапостольный Константин полагал епископа не имеющим никакой вины и очень высоко его чтил. Он явно положил себе лично просить Афанасия вернуться из Трира, как только расточится опасность возникновения ереси, базирующейся на построениях Маркелла. И даже, памятуя о том, сколь многими опасностями чревата жизнь императора, побеспокоился включить соответствующий пункт в свое завещание.
Святой Афанасий же, познакомившись во время ссылки с известным апологетом тринитарного догмата святителем Серватием, выработал гармоничную систему понятий, которая позволяла исповедовать Единосущность без Маркеллова греха привнесения постадийности в Троицу. Такое исповедание он и отстаивал с великими убедительностью и твердостью все свои последующие годы. Что же до Маркелла Анкирского, то, побежденный в богословском споре Евсевием, он удалился в Рим под покровительство тамошнего епископа – и, следовательно, папы – Юлия. Возможно, с этого момента знакомства с ущербной доктриной Маркелла в умах епископов римских начала зреть идея раскола.
Итак, в эпоху Константина и Афанасия и, далее, великих каппадокийцев христианами были канонизированы следующие догматы, которые нашли отраженье в Символе веры.
Отец – Бог, Сын – Бог, Дух Святой – Бог; причем это есть не три Бога, но Бог Единый. Сын рождается от Отца, при этом Он столь же вечен (то есть не было времени, когда Его не было, и не будет времени, когда Его не будет), славен и непостижим для разума человеческого, как и Отец. Святой Дух исходит от Отца, при этом Он столь же вечен, славен и непостижим для разума человеческого, как и Отец.
То есть, мы поклоняемся Единому Богу в Триединстве и Триединству в Едином Божестве, не смешивая Ипостаси и не разделяя Сущность этого Божества.
МОСТОСТРОИТЕЛЬСТВО К ТАЙНЕ
Дословный перевод с латинского слова "понтифик" будет "мостостроитель". Что же, вполне созвучно латинскому "религия", то есть восстановление ("ре") связи ("лигиа") с Богом. Для воссоздания связи сознание человеческое должно перебраться на более высокий уровень – как перейти по мосту, который соединяет левый и низкий берег с высоким правым.
Сегодня титул "великий понтифик" носят римские папы. Они унаследовали его от царей-волхвов, то есть от эпохи раннего Рима. В эпоху юного Рима его пантеон был построен по канонам Энея, вынесенным из ведической Трои. Католики похваляются посему, что глава их – папа, – выходит, отправляет самую древнюю непрерывно функционирующую должность во всей Европе.
Возможно, это и так. Но: должность великого понтифика состоит в поддержании pax deorum, то есть мира богов. "Хорош" великий понтифик, ежели он даже не знает, чем отличается гармония Двенадцати (ведизм) от хаоса бесчисленных богов (язычество)! И если соглашается с filioque – с фантазией, будто бы Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына также, – с человеческим измышлением, которое представляет Пресвятую Троицу непохожей на Великого Триглава исконного православного (Правь славили) ведизма. И если вообще полагает христианство зародившимся не в недрах православного ведизма, а в недрах иудаизма. (Почему тогда папа называется все-таки "великий понтифик", а не "председатель синедриона"? Наверное, потому что даже католики еще помнят, что Иисус есть Первосвященник по чину Мелхиседекову – ведическому, – а не по чину Ааронову – иудейскому.) Впрочем, нынешний папа Бенедикт XVI отказался от filioque, будучи еще кардиналом, в декларации Dominus Iesus от 6 августа 2000 года. Это уже кое-что! Дай Бог нашим заблуждающимся братьям по вере образумиться и во всем прочем.
Во времена Константина высшая власть в империи не была еще поделена на светскую и духовную. Царь Константин был понтификом и, действительно, ВЕЛИКИМ, что и отразилось в его прозвании. А именно: он построил, воистину, надежный и прямой мост к Богу для своих подданных.
Под Константиновым крылом христианство впервые на Планете сделалось официальной государственной религией. Обыкновенно это и полагают главной заслугой сына императора Хлора. Но сходные благие деяния можно видеть у царствовавших примерно в ту же эпоху легендарного короля Артура и русского царя-волхва Буса Белояра. Им только не потребовалось столь явно официализировать христианство, поскольку во владениях их не было предшествовавших гонений, с которыми официализация бы покончила.
Мы это говорим к тому, что у Константина имеется и еще заслуга, которая, по крайней мере, не меньше первой. И состоит она в следующем: царь Константин добился канонизации такого именно исповедания тайны Пресвятой Троицы, какое за тысячелетия до Р.Х. было принято в православном ведизме для исповедания тайны Великого Триглава. Именно благодаря Константину и сподвижникам его русский православный христианин сегодня может гордиться, что, произнося Символ веры, он исповедует в сущности то же самое, в чем состояла вера его прямых предков не только сотни, но многие тысячелетия назад! Чуть изменились только названия (почему – мы этого еще коснемся ниже), но суть ПРАВОСЛАВНОЙ ВЕРЫ – что до, что после воплощения на земле Второго Лица Пресвятой Троицы (Второго Лика Великого Триглава) – осталась без изменений.
Северный ведизм никогда не давал рассудочного толкования тайны Великого Триглава. Такого истолкования в принципе быть не может. Эту Единицу, которая есть Троица, невозможно представить как, например, три стадии одного процесса. Эту Троицу, которая есть Единица, немыслимо понимать и как, например, два полюса и равновесие между ними. И было бы грубейшей ошибкой толковать Великого Триглава вообще в каких-либо терминах, с помощью которых описываются триады сотворенного мира.
Что интересно, сказанное выше возможно вывести, даже, из теоремы Геделя. "Система не может быть адекватно описана в терминах своей подсистемы". То есть, если бы Всевышний Бог являлся человеческой фантазией (подсистемой человеческого разума), "устройство" такого Бога могло бы быть адекватно описано в терминах этого самого человеческого разума, без всякой "зауми". Но если Всевышний Бог действительно существует (а значит, человеческий разум является лишь его подсистемой), – "устройство" Бога непостижимо для разума человеческого. И лишь обожение (термин святых отцов) – то есть расширение сознания неизмеримо за пределы разума человеческого – позволяет проникнуть в Тайну.
Поэтому троичное богословие православных ведизма и христианства стремится не раскрыть эту Тайну (это не по силам никому, кроме Самого Бога), а только подвести сколь возможно близко к такому умному состоянию, в котором для души делается возможным постижение ее. Само же это богораскрытие происходит индивидуально для каждого и только по воле Бога. Троичное богословие лишь помогает сознанию не "расшириться" куда-нибудь не туда, чтобы вместо обожения не произошло обезумливания, то есть потери даже и человеческой формы разума.