Что такое курган, представляет большинство людей – могильный холм, насыпанный над погребением. Все так, только в Хакасии надо иметь в виду два обстоятельства.
Первое: курганы создавались людьми всех культур, которые сменялись в Хакасии с III тысячелетия до Рождества Христова. Каждая культура знала свой погребальный ритуал и свой способ положения трупа в могилу. Люди афанасьевской культуры (III тысячелетие до Р. Х.) хоронили покойников в сильно скорченном положении, стараясь воспроизвести их положение в утробе матери.
В андроновской, окуневской культурах (XX–XIII) покойников тоже "скорчивали", но не так сильно, как в афанасьевской.
В карасукской культуре (XIII–VII века до Р. Х.) покойника клали на спину, одну руку клали под голову, а ноги сгибали в коленях.
В тагарской (VII век до Р. Х. – II век по Р. Х.) клали на спину и руки вытягивали по швам или складывали кисти рук на бедрах.
Люди таштыкской культуры (II–V века по Р. Х.) стали своих покойников сжигать.
Кыргызы тоже сжигали покойников, но не там же, где хоронили. Наверное, у них были специальные места для сожжений. А в курганы клали уже прах и пепел.
Во все времена с покойником оставляли погребальный инвентарь – те вещи, которые могли пригодиться ему по дороге на тот свет и на том свете. Но у каждой культуры был разный набор вещей, который полагалось класть с покойником, а сами вещи были разной формы. Археолог с первого взгляда отличит нож андроновской культуры от ножа карасукской, шило тагарской эпохи от шила кыргызского времени.
Все люди оставляли с покойником погребальную пищу и для этого ставили в изголовье один или два сосуда. Но у каждой культуры сосуды имеют разные формы. Сосуды афанасьевской культуры – яйцевидные, с острым или круглым дном, их вкапывали в землю. Для андроновской культуры характерно круглое дно – их ставили на землю. Это огромные сосуды "баночного" или "бомбовидного" типа, чтобы больше вошло молока. Со времен карасука преобладает плоское дно – сосуды ставили на стол. А какой разный орнамент!
В результате всегда можно сказать, к какой культуре и к какой эпохе относится курган, очень часто даже не проводя раскопок. "Ямки", как пренебрежительно называют археологи курганы ранних культур, так же разительно отличаются от огромных сооружений позднего тагара и таштыка, как курная изба – от современного девятиэтажного здания.
Тем более, если курган раскопают, положение тела покойного, бронзовый инвентарь, форма и орнамент сосудов скажут все необходимое.
Второе: в Хакасии к услугам людей было много плоского удобного камня-плитняка. Его использовали и для выкладки могил (как говорят ученые, погребальных камер), и для укрепления стен, а главное – для сооружения курганных оградок. Разумеется, все зависит от традиции. Скажем, люди андроновской культуры обычно хоронили покойников в каменных ящиках, а вот "тагарцы" так не поступали никогда. Афанасьевцы хоронили в деревянных срубах (наверное, имитировавших избу), а таштыкцы в таких срубах покойников сжигали.
Тагарцы делали иногда над погребальной камерой накат – крышу из бревен.
Впрочем, число вариантов невероятно разнообразно, всего просто-напросто не перечислишь.
Курганная оградка – это, по сути, прямоугольный каменный забор, отгораживающий священное место. Внутри оградки потом делались овальные или прямоугольные ямы – погребальные камеры для покойников.
Если курган маленький, деревенский и похоронено в нем всего два-три человека, то и камни оградки маленькие, килограммов на сорок. Только угловые камни ставились побольше, весом в центнер-два.
Если хоронили человека более значимого, то и оградка делалась побольше, уже не в пятнадцать-двадцать квадратных метров, а метров в сорок-шестьдесят. Чем значительнее человек – тем выше курганная насыпь, выше камни курганной оградки и огражденная ими площадь.
В Большом Салбыкском кургане ограждена площадь с хорошее футбольное поле, а камни оградки – это колоссальные отесанные глыбы весом порядка 10–30 тонн.
В оградку делался вход, причем камни ворот – всегда самые большие, даже больше боковых. Камни входа в Салбыкском кургане имеют высоту 8 метров и весят порядка 30–50 тонн.
Наверное, войти в курганную оградку можно было далеко не везде, ведь оградка отделяла мир живых от мира покойников! Или, по крайней мере, она отделяла место, в котором можно попасть в мир покойников.
Вряд ли мы когда-нибудь узнаем до конца, какие ритуалы совершались в этой курганной оградке… а некоторые реконструкции, прямо скажем, не очень "аппетитны". В позднее тагарское время, например, делали одну очень большую погребальную камеру человек для тридцати, для сорока. Такое количество людей, конечно же, сразу не помирало, камеру наполняли постепенно. Клали покойника или двух, с погребальным инвентарем, с сопроводительной пищей, все как полагается. Когда умирал еще кто-нибудь, "старого" покойника и весь инвентарь сгребали к стене большущей, метра 3. "Нового" покойника клали в центр, на его место.
В результате, когда раскапывают курган, в нем всегда бывает одно обычное, нормальное погребение, а вдоль стен погребальной камеры идет сплошной вал: человеческие кости, бронзовые изделия, кости животных, куски разломанных сосудов с сопроводительной пищей.
Видно, что покойников "сгребали" к стенке на разных стадиях разложения трупа. Попадаются совсем полные скелеты: значит, этого оттащили еще совсем целым, он разложился уже под стенкой.
Вот видно, что лежала отдельно рука или нога или, скажем, кости ног вместе с костями таза: значит, труп уже разваливался на куски, его и оттаскивали по кускам. Встречается и просто месиво, в котором разобрать ничего не удается: отдельно лежат кости ног, рук, пальцев, таза, позвоночника… Значит, в поселке долго никто не умирал, труп успел превратиться в скелет или почти в скелет, его под стенку почти что сметали, освобождая место для следующего.
Разобраться в таком месиве непросто. Археологи своеобразно считают, сколько покойников было погребено в кургане. Они достают из глубокой ямы кости и раскладывают на земле косточки каждого типа рядами: берцовые левой ноги – один ряд; берцовые правой ноги – другой ряд. Лучевые кости левой руки – еще рядок. Кости позвоночника… Ключицы… Лопатки… Кости пальцев рук и ног…
Десятки квадратных метров оказываются плотно выложенными человеческими костями; это производит порой очень сильное впечатление на нервных девушек.
Петербургский археолог Эльга Борисовна Вадецкая считает, что в таштыкское время в погребальной камере устанавливались своего рода высокие "нары" и покойников сажали на них. Погребальную камеру не закапывали, совершая какие-то не очень понятные нам и, скорее всего, очень продолжительные ритуалы с "новыми" покойниками, когда "старые" уже перегнивали и падали со своих жердочек.
Таких же "предобеденных" историй о погребальных обычаях можно рассказать довольно много.
Чужая земля – это и чужие покойники, чужая память земли, и, если с этими покойниками происходят какие-то странности, это ведь тоже чужое, нерусское, попросту малопонятное.
Очень интересно проследить, как русский человек воспринимает проявления этого чужого и не во всем понятного ему мира.
Очень рано, еще в конце ХVII века, среди русских появились так называемые "бугровщики". Говоря попросту, русские грабители древних местных могил. Говорят, с "бугровщиками" доверительно советовались даже профессиональные археологи, в 1920-е гг. создававшие периодизацию местных культур.
Но в целом "бугрование" не было ни особенно распространенным, ни тем более престижным занятием в русской сибирской деревне. Отношение к "бугровщикам" установилось скорее презрительное и насмешливое. Известны случаи, когда девушки отказывали даже очень неплохо обеспеченным "бугровщикам".
Гораздо характернее бережливое, уважительное и вместе с тем опасливое отношение русского крестьянина ко всему, связанному с культами ушедших навеки народов. Может быть, это отношение определило и место "бугровщиков" в обществе?
Русский крестьянин никогда не ночевал на курганах и под каменными изваяниями, старался не оставаться после наступления темноты в непосредственной близости от них. Даже днем на курганах не полагалось отдыхать и заходить в курганные оградки. Многие крестились, проезжая и днем мимо скопления курганных оградок или изваяний. Люди старались не привязывать лошадей к стелам или выступающим камням, не разводили там костры.
Несомненно, русские просто переносили на курганы и изваяния свое традиционное отношение к кладбищу. Со свойственной русскому народу деликатностью к чужой вере, к чужому погребальному ритуалу, люди просто-напросто почитали чужие кладбища так же, как свои собственные.
Но ведь и отношение к "своему" русскому христианскому кладбищу, помимо уважения, включало и элемент опасения. Кладбищ боялись, после наступления темноты на них старались не бывать.
У русских, живших в Хакасии, были поверья о том, что курганы могут "отнимать разум" у людей, неосторожно уснувших на них; что некоторые изваяния могут выкапываться и передвигаться по местности.
Интересные записки есть у основателя знаменитого музея в Минусинске – Мартьянова. Сетуя на "суеверный склад ума" "отсталого" народа, ученый рассказывает, что очень многие крестьяне Миньюсинского и Абаканского уездов ни за что не пройдут и не проедут по ночам мимо некоторых каменных изваяний и стел, которые пользуются самой дурной славой.
На многие из них не полагалось показывать рукой, и еще С. А. Теплоухова в 1929 году предупреждали: не "тычь" в них пальцем. Если уж показывать, то полной рукой и недолго.
– Почему?
– Беда будет… Придут, спрашивать будут: чего показывал?
Страх русского населения доказывается множеством пулевых и картечных "ранений" каменных изваяний. Видимо, находилось немало людей, которые зачем-то стреляли в эти изваяния. Зачем? Или правильнее спросить – за что?
При советской власти эти поверья никуда не исчезли, но стали считаться чем-то диким, отсталым, провинциально-деревенским (как и вера в Бога и в бессмертие души). Было множество лихих парней, которые нарочно ночевали на курганах, чтобы нарушить запрет и продемонстрировать всем, особенно девицам, свою храбрость.
Но в 1980 году один очень немолодой житель местной деревни, провожая меня на раскоп, "туда, где другие копачи копають", проходя вместе со мной мимо типичной окуневской стелы, кивнул в ее сторону головой и сиплым шепотом сказал:
– Вот цей… Он за мной у прошлый год ходыв. Ты його не трож.
Стоял ясный хакасский полдень – пронзительно яркий, как переводная картинка; с сияющего синего неба лился солнечный свет; накатывали волны теплого воздуха; у пестрых холмов на противоположном борту долины плыло марево, в сухой траве орали мириады кузнечиков.
Я же остановился как вкопанный, тупо глядя на деда, переводя взгляд с него на изваяние и обратно…
– Ну чого ты?! Пийшлы! Пийшлы, говорю! – рассердился дед. – Йому серъозно, як вумной людыне, а он тут будэ бельма пялиты! Пийшлы!
Когда мы уже миновали изваяние, выходили по сельской дороге к шоссе, уже стал виден раскоп и взлетающая над отвалом земля, дед еще раз уточнил:
– Вот до цего миста и дошел, чертяка. Не потрафил я йому, а чим – того и сам не видаю.
– Быстро он шел? – собственный вопрос мне самому же показался очень глупым, но не деду.
– Ни… Он же вот так…
Дед плотно сложил обе ноги, стал переваливаться ими, медленно продвигаясь. И добавил:
– Я бегом, да на трахт. Куда ему пойматы! Обратно во-он через аеродром ходыв…
Дед хорошо смеется, я же невольно нервно озираюсь, ясно представив себе, как огромный камень передвигается, раскачиваясь, торчит над кустами обработанной подвижной головой на фоне неба. Деду прибавляется веселья.
– Ни… То он вичиром, закат был, заря вичирня. Я те и говорю, як чоловику – не замай. А твои вон они, поспешай…
Дед, кстати, оказался вовсе не деревенским дурачком, а исключительно полезным человеком, пасечником и знатоком всех окрестностей. Археологи его прекрасно знали, любили и только вышучивали порой суеверия деда. Я же как-то не мог себя заставить присоединиться к веселью, все вспоминал шестиметровый серо-коричневый фаллос весом тонн в десять и с человеческим лицом там, где должна быть головка.
Замечу, что истории о способности некоторых античных статуй самим передвигаться в безлунные ночи и даже нападать на людей ходили в Италии и на юге Франции, судя по всему, со Средневековья. "Судя по всему", потому что зафиксированы они с XVI века. Еще в начале ХХ столетия такого рода истории ходили среди крестьян некоторых итальянских областей.
Городские этнографы, конечно же, рассматривали эти истории исключительно как проявление "необразованности" "неразвитого" народа. Но народное предание настаивало: таковы вовсе не все статуи, а некоторые; иногда можно определить, какие из них опасны. Во многих деревнях называли имена и фамилии тех, кто оказался раздавлен то ли падающей тяжестью, то ли сжатием каменных рук.
Само по себе это ничего не доказывает, но аналогия очевидна. Конечно, для современных итальянцев римские изваяния намного менее чужие, чем для русских – хакасские. Но ведь и те, и другие изготовлены язычниками, поклонявшимися бесам.
Современные хакасы, кстати, еще совсем недавно и не думали почитать курганы и каменные изваяния; отношение у них было примерно такое же, как и у русских: воспринимать всерьез "бабушкины сказки" может только полнейший псих или самая дикая деревенщина.
Отношение к этому у них изменилось в самые последние годы на фоне стремительного роста хакасского национализма. Года с 1990 начался своего рода "шаманский ренессанс", когда чуть ли не все потомки шаманов вспоминают о семейном прошлом и сами порываются камлать. В 1993 году на камнях Большого Салбыкского кургана появились разноцветные ленточки в знак уважения, в Салбыкскую долину стали ездить, чтобы почтить память предков, а шаманские действия в таких местах рассматриваются как важнейшая часть национальной жизни.
Русские обычно лояльны к такого рода проявлениям, что само по себе только хорошо, но порой очень уж интересуются духами, предками, способами общения с ними и так далее. На их месте как раз в этой области я был бы гораздо осторожнее.
Археологи, курганы, раскопки
Даже живя бок о бок с курганами, каменными бабами и стелами, люди совершенно не обязательно должны ими хоть как-то заниматься. Это археологи вторгаются в самое сердце курганов, вскрывают курганную оградку и погребальную камеру, тревожат покойного в могиле. Никакие люди не сталкиваются с иным миром, с миром смерти древнего человека так тесно, как археологи, проводящие раскопки погребений.
Мне довелось участвовать во многих экспедициях, проводивших раскопки курганов в Хакасии. Занятие это не только увлекательное, но и очень красивое.
Курганы располагаются в разных местах и на днищах долин, и тогда вокруг расстилаются уходящие за горизонт холмы. В зависимости от расстояния холмы расцвечены разными оттенками синего, лилового, голубого, сиреневого, по ним гуляют огромные тени облаков.
Курганы некоторых культур располагаются на возвышенностях. Чаще всего на так называемых диванах. Легко заметить, что вокруг большей части сопок проходит более или менее широкое и ровное возвышение; эти возвышения, поднятые над днищем долин на 10–20 метров, были слишком велики для того, чтобы быть террасами маленьких речек Хакасии. "Диваны" – совершенно классическая форма рельефа, хорошо известный для специалистов продукт разрушения сопок.
Точно такие же "диваны" образовались вокруг всех курганов Салбыкской группы, ведь по размерам эти диваны не уступают небольшим сопкам.
Мало того что с "диванов" открывается просто потрясающий вид, долгое пребывание на них дарит удивительное чувство величавой отрешенности. Не некой "победительности", как бывает на вершине сопки или высокой горы. А именно величавого покоя, отрешенности от бытовщины – не агрессивной, а спокойной, задумчивой, гордой.
Это ощущение прекрасно известно всем, кто родился от этой земли. Хакасы объясняли мне, что расположение погребений на "диванах" далеко не случайно и что именно на "диваны" должны были уходить души шаманов. Все эти сведения я собрал, кстати, не прилагая абсолютно каких специальных усилий, просто в ходе самого заурядного бытового общения. Но археологи ничего этого не знали.
Раскапывая курган, археолог проводит на нем или возле него значительную часть дня. Это – рабочее место на протяжении нескольких недель. Машина привозит людей к 9-10 часам утра, чтобы начать работу до жары. На обед обычно не уезжают – берегут и время, и бензин. Устраивают "перекус" и отдых 2–3 часа в самые жаркие часы. Получается, что с 9 часов утра до 17–18 часов вечера все проводят на курганах или около.
В курганной оградке лежат, сидят и дремлют в обеденные часы. Здесь работают, переговариваясь между собой, отдыхают, смотрят вокруг на удивительную хакасскую природу. Здесь располагаются выпить свой чай, потому что от большущих угловых камней очень густая, качественная тень. Сюда приводят гостей, показывая им, что делают. Разумеется, здесь не так уж редко остаются в одиночестве в самое разное время дня.
То есть люди фактически живут там, где очень давно люди другой культуры расположили ходы в мир иной.
Иногда у людей, работающих на курганах, возникают необычные состояния. Появляется странное, неприятное ощущение отрыва от реальности; перестаешь видеть остальных, теряешь ориентацию в пространстве. Становится как-то непонятно, где именно ты находишься, где остальной отряд, в каком направлении лежат давно известные ориентиры и даже который час.
Легче всего объяснить это тем, что действует жара, сказывается болезненное состояние людей или что историк сам себе что-то внушает от "лишнего" теоретического знания.
Но, во-первых, о таких же ощущениях мне рассказывали люди, предельно далекие от археологии и вообще не очень понимавшие, что же такое курганы. "Ой, что это?!" – воскликнула повариха, попросившаяся поработать на кургане, "хоть узнать, чем вы там занимаетесь". Несколько минут она не узнавала никого и не понимала, где находится
"Ребята… Ребята, куда вы делись?" – тревожно окликал инженер Володя, потративший отпуск на участие в раскопках. Его пришлось вывести под руки из раскопа: он смотрел сквозь людей, не видя их, не понимая, что они находятся здесь же.
Во-вторых, в том-то и дело, что никому, в том числе и профессиональным археологам, не мерещится ничего определенного; нет никаких "исторических" галлюцинаций. Вовсе не видится вооруженный вождь на коне или, скажем, множество причудливо одетых людей, везущих на быках и лошадях огромный камень. Ничего этого нет, есть только потеря ориентации во времени и в пространстве. Воспринимается это как неприятное психическое состояние, как болезнь.