Все местные жители прекрасно знали об этом голосе. Знали и археологи… Они всегда приводили на кладбище очередного новичка. Когда идешь в большой группе людей, не страшно. Когда первый раз меня привели в это место и раздался голос, я начал озираться – искать, кто это к нам подошел? Но были люди, сильно пугавшиеся даже в компании.
Потом приходил на это место и один: и правда становилось жутковато, когда плыли бесстрастные шелестящие слова над спящими равнинами, под нависшими громадами хребтов.
Голос записывали на магнитофон, язык пытались определить, слова понять, угадать, расшифровать… сделать понятными, одним словом. Много раз пытались определить, откуда все-таки исходит звук. Все, конечно же, безрезультатно. Никто не узнал, откуда исходил звук, на каком языке и что говорил удивительный голос. Главного уже не узнает никто и никогда, потому что кладбище затопило в 1980 году при заполнении ложа Саяно-Шушенской ГЭС. Я был в числе последних, кто еще слышал этот голос… да и то уже вода подступала к кладбищу.
Сам по себе неизвестный голос, произносящий непонятную фразу на "рыбьем языке", многим напомнил, конечно же, что-то из братьев Стругацких. Помните, Голос Пустоты из "Полдень, XXII век?". Сказка про будущее, которого не будет, одним словом:
"Есть такой любопытный эффект… Если включить бортовой приемник на автонастройку, рано или поздно он настроится на странную передачу. Раздается голос, спокойный и равнодушный, и повторяет одну и ту же фразу на рыбьем языке. Я слышал это, и многие слышали, но немногие рассказывают. Это не очень приятно вспоминать. Ведь расстояние до Земли невообразимое. Эфир пуст – даже помех нет, только слабые шорохи. И вдруг раздается этот голос…".
Так вот, я мог бы назвать археолога, который еще в начале 1960-х работал в этих местах и лично знавал Аркадия Стругацкого. Интересно претворяются сюжеты в творчестве больших писателей!
Было, кстати, там и более позднее кладбище, русское. Конечно же, оно тоже ушло под воду. Чуть позже, в 1983, я встретился в экспедиции с человеком, строившим ГЭС, с инженером. Был он сильно пьян и, скорее всего, сильно пожалел потом о сказанном… если, конечно, запомнил. Во всяком случае, утром он меня избегал, быстро собрался и уехал. А рассказ был примерно такой:
– Вот как вода пошла… Тут только до меня доперло: скоро же не будет ничего. Совсем же скроет. Сам я из… (он назвал свою деревню, которую я называть не стану) и с детства все это помню: как всадник с пикой едет, а травы все равно выше. И как хлеба всходили. И избы старые, с резьбой. Такой сейчас нету, у всех другие дела, – эту фразу инженер выговорил с особенной злобой, про дела.
– То все расчеты, работа, дела (последнее слово опять с исключительной злобой). Энтузиазм (непечатные слова). Выслужиться (непечатные слова) перед (непечатные слова). А тут вдруг и дошло. Беру я сына – он тогда в девятый класс перешел, – взял машину, и поехали.
На водохранилище вода колебалась. Поднимется, а потом снова опустится, так раза три. Все через кладбище.
Тут инженер поднял лицо и уставился мне прямо в глаза отчаянным взглядом безумца. Взгляд стал осмысленней, трезвее, человек нырнул лицом, впился губами в край кружки, уходя от неприятной памяти.
– Ну и кости везде… Идем – под каблуками хрустят. И свежие (опять торопливый глоток), и старые совсем, рассыпаются. Везде они, не получается идти, чтоб не ступать. Сын тогда и говорит: получается, по дедам-прадедам идем. Я молчу. Хочу показать могилку, где его дед и мой дед с бабушкой лежат. А найти не могу, берег изменился, все зализано. Ну ничего… Сын и опять говорит: наверное, мы и по их костям прошли, по деду Косте с бабушкой Натальей. Я молчу, потом показал… Наугад. Парень у меня умный… он понял, что я наугад показываю. Он говорит: какая разница, если их кости все равно по всему берегу и по всей реке разбросаны? Так ведь и правда…
Инженер надолго присасывается к кружке. У меня тоже возникает потребность сделать несколько жгучих глотков, хотя спасибо Тебе, Господи, почти все мои предки лежат в известных мне местах, в своих могилах. Кроме разве что родственницы, сгинувшей в Актюбинских лагерях, – эта лежит неприкаянно. А инженер продолжает:
– Что, археолог, на прошлое вас, козлов, тянет?!
Он уже опять совсем пьян, еле ворочает языком, дико сверкают глаза.
– А насчет будущего не думал? А? Так вот, – говорит он вдруг трезво и внятно, – нет у нас будущего. Нет. По костям дедов-прадедов…
Инженер не кончает фразы, мягко сползает под стол.
Поэтому я всякий раз и говорил об этом кладбище: оно было. Только было кладбище, а сейчас его нет. Кладбище сейчас под слоем воды в сорок метров; загадочный голос больше никто никогда не услышит. Хорошо, если остались магнитофонные записи.
Гора
Еще на юге Хакасии есть гора, на которую нельзя попасть. Хакасия – не такая уж большая страна, какую гору ни назови, совсем нетрудно на нее подняться и уличить – это же совсем не та гора!
Поэтому называют разные горы. Если ты возразишь: "Я же на ней стоял!", тебе легко объяснят: ну, значит, не эта, другая. Поэтому я не могу точно сказать, о какой горе идет речь, и не уверен, что такая гора вообще существует.
Тем более что рассказывали мне эту легенду городские интеллигенты, а вовсе не местные жители, хорошо знакомые с горой.
Легенда же такова: когда-то враги напали на Хакасию. Кто эти враги, мне тоже выяснить не удалось: гунны это были, кыргызы или уйгуры. "Враги", и все тут! Вражеское войско перешло горы и перед решительной битвой расположилось на горе, чтобы завтра начать решительную часть нашествия, ударить по самой Хакасии.
Но тут вмешалась сама земля, помогающая тем, кто на ней живет. Сколько бы враги ни скакали с горы, они не могли отойти далеко от вершины. Сколько бы защитники страны сами ни скакали на врагов, они тоже не могли к ним подойти. Так вражеское войско и осталось навсегда на горе; враги съели своих лошадей, съели все, что смогли, и погибли. Так их кости и все, что враги принесли с собой, лежит до сих пор. Но попасть туда нельзя, потому что на гору с тех пор невозможно подняться. Можно идти часами, сутками, хоть несколько недель. Гору будет прекрасно видно, но на нее нельзя ни прийти, ни приехать.
Этот сюжет тоже отлично известен Стругацким, но использован безо всякого патриотического пафоса, тем более что патриотизм же, "как известно" "всем интеллигентным людям", – "последнее прибежище подонка". Ну вот, в это прибежище братья Стругацкие отнюдь не стремились, патриотизмом не страдали. Сюжет этот они использовали в "Сказке о тройке" – помните, пасечник Филофей? Который остался в своем доме в компании белой козы, но к которому никак нельзя приехать? Как я уже говорил, многие сюжеты сибирских мифов были прекрасно известны Стругацким. Другое дело, что сами Стругацкие никогда об этом не упоминали ни полсловом.
Дай соли!
Эта история произошла в самом конце прошлого столетия на одной из троп, ведущих из Абазы в глубину Саянских гор, на гольцы и белки – места, где уже "голо", нет леса и где все бело от снега. Там, в бедных безлюдных горах, кочевали тофалары со своими стадами оленей. Из всего, что есть в большом мире и нет у них в горах, бедному племени таежных оленеводов-тофаларов нужны были две вещи: соль и железо.
Купец, имя которого не сохранилось за ненадобностью, торговал с тофаларами, приносил им железные иголки, шилья, ножи, топоры. Привозил каждый год два мешка соли, которых хватало тофаларам надолго.
У купца была дочь, христианское имя которой память сохранила – Ирина. Может быть, сам купец был некрещеный, потому и имя забылось; но дочь он окрестил, девочка училась читать и писать по-русски. Из этого уже следует, что купец был человек разумный и для своих времен современный, потому что сам-то он принадлежал к обществу, в котором женщина – вид домашнего скота. Но, получается, купец готовил дочь к жизни в совсем другом мире.
Свернув от большой дороги на вьючную тропу, купец с дочерью должны были идти три дня, вести с собой за повод коня, нагруженного всем необходимым, постепенно поднимаясь к белкам, на условленное место. Почему купец взял с собой дочь, было ли это в первый раз или повторялось каждый год – тоже умалчивает история.
В конце первого же дня пути купец с дочкой остановился в хижине, специально построенной для проезжающих и проходящих. Для хижины, которой пользовались всего несколько раз в году, в теплое время года, не стали даже валить лес. В землю вколотили жерди, оплели их лозами; одну стену сделали выше другой, чтобы с наклонной крыши стекал дождь и не накапливался снег. Все это обмазали глиной, и первый проходивший по тропе подновлял эту обмазку. Перед хижиной бил ключ; проходящие по тропе выкопали ямку, где накаливалась вода. Здесь же сделали очаг.
Казалось бы, кому нужны были эта нищенская лесная хижина, да и явно не очень богатый купец, и его дочь-подросток? Но из леса за ними следили глаза, для обладателей которых все это: лошадь, запасы еды, товар на обмен – могло стать огромным богатством. Трое беглых каторжников ушли в лес, забились подальше от властей, от дорог, на которых могли бы их искать. Этого они добились, нет слов, никто не нашел троих беглых. Но и жизнь в глухой тайге – удовольствие на любителя. Причем если "любитель" совсем не умеет охотиться, ловить рыбу, ходить без дорог, если у него нет подходящей одежды и обуви – совсем плохо дело.
Даже найдя хибару, беглые уголовники не решили всех своих проблем. Жить в этой хижине? Но чем? Да и жить в ней можно только до первых морозов. Построить настоящую избу? Нужны инструменты, нужно умение. Для зимовки необходимы еще продукты.
По настоянию моих рассказчиков, хакасов по национальности, добавлю, что разбойники все трое были русские – это обстоятельство подчеркивалось несколько раз.
Оголодавшие разбойники ушли в тайгу за несколько минут до появления купца и его дочери: еле успели затоптать огонь, уничтожить следы пребывания. Остальное, полагаю, ясно… по крайней мере, в основном. Как и во многих других случаях, есть две похожих версии события.
По одной версии, разбойники убили и ограбили обоих, а трупы расчленили и забросили в лес, чтобы их сожрали звери.
По другой – отца они убили, а дочь связали и, уходя, все смеялись над ней: дай еще соли! Уходя, они даже проявили гуманизм – развязали девицу, не стали губить. Гуманизм, конечно, относительный: девушку оставили одну посреди глухой тайги, в полном дне перехода от дороги, рядом с трупом отца. Девица сошла с ума от пережитого; совершенно беспомощная, она так и бегала вокруг хибары, пока не умерла от голода и потери сил.
Вторая версия, честно говоря, гораздо лучше объясняет все дальнейшее. Потому что никакой купец не появляется в этом месте и не осложняет жизни путешественников. Но, если вы захотите остановиться на этом удобном сухом пятачке, в полуразвалившейся хибаре, в пламени вашего костра ("за костром" – полагают другие), появляется именно дочка. Струи пламени складываются в тонкую девичью фигурку, одетую в продранное во многих местах платье с национальным орнаментом, с полуазиатскими чертами лица.
– Дай соли! – протягивает руку огненная девушка к сидящему.
Тот шарахается, отодвигается как может. А рука, как резиновая, тянется за ним, удлиняется сама собой.
– Дай соли!
Это "дай соли!" будет повторяться, пока сидящие у костра в панике не убегут.
На мой вопрос, как далеко может тянуться рука, информаторы не смогли ответить сколько-нибудь точно. Что "далеко" – никто не сомневался, но точнее данных у них не было. Что будет, если рука девушки коснется кого-то, мнения распадались. Одни думали, что тронутый девушкой немедленно умрет. Другие полагали, что будет сильный ожог, что человек даже может сгореть, если не убежит. Третьи же всерьез предполагали, что девушке одиноко и что если она поймает кого-нибудь, то для одного – чтобы взять этого человека в мужья.
Проверить можно довольно просто. Надо свернуть на вторую пешеходную тропинку слева от дороги, ведущей из Абазы на Саянский перевал и дальше в Туву, пройти тропами примерно 30 километров. Развалины хибары, кострище в очаге, выложенном камнем-плитняком, и ямка, заполняемая водой из родника, сохранились до сих пор. Желающие могут переночевать там и поставить любой эксперимент.
Город шаманов
1969 и 1981
В том и есть красота
Тех церквей,
Что добро проще зла -
Но мудрей.А. Величанский
О шаманизме в отдельных отсталых районах Сибири говорят довольно много, но ученые мало занимаются шаманами. Считается, что ничего особенно интересного и важного в этом явлении нет – так себе, одна из форм первобытной религии. Историков так долго воспитывали в духе железобетонного "марксистского" материализма, что они сами в это поверили. В Красноярске в 1937 году директор Краеведческого музея даже сожгла всю коллекцию шаманских одеяний, бубнов, колотушек, табакерок – нечего держать в советском музее всякую пропаганду религии!
Я далек от мысли, что все шаманы и даже их большинство имели какую-то экстрасенсорную "силу". Но некоторые, несомненно, имели – я уже описывал погребения, которые свидетельствуют об этом. Самыми "сильными" у народов Сибири считались эвенкийские шаманы – сильнее монгольских, хакасских или якутских. Почему? Не берусь дать абсолютно точное объяснение, но интересно: у скотоводческих, культурных народов считались самыми сильными шаманы охотников, которые всю жизнь проводили в перекочевках по тайге.
В лесу трудно разводить большие стада; у эвенков всегда было немного оленей, главным в их хозяйстве была охота на диких зверей. Всю жизнь эвенк проводил почти что под открытым небом, никак не отгораживаясь от стихий. Просто, чтобы физически выжить, он должен был внимательно вглядываться в природу, накапливать приметы, изучать закономерности и связи. Наконец, ему было необходимо как можно лучше знать лечебные свойства трав, животных и минералов.
"Сильные" шаманы были хранителями этого опыта совершенно первобытной жизни, накопленных веками знаний. В какой степени это знание живо? Что могло сохраниться в наш "положительный" век?
Долгое время ученые-этнографы описывали внешние черты хозяйства: какими орудиями долбят лодки, как плетут сети и затачивают ножи – или самое большее – повседневные обычаи народа: как заключаются браки, какие песни при этом поют, как пеленают младенцев и почитают ли стариков. Верования считались чем-то отжившим, диким. Чем-то таким, что сохранилось только у стариков и только как отзвук "другой жизни", времен их далекой молодости. Вроде бы у "молодежи" – у тех, кому меньше пятидесяти – веры в духов уже никак не может быть. Ведь они "цивилизованные", кончали школы и знают, что никакого Бога нет на небе, а в тайге нет и не может быть духов.
Тем интереснее оказалось открытие одного иркутского этнографа в конце 1970-х годов… Меня он не просил об этом писать, поэтому назову его так: Анатолий. Работая на реке Лене, он выяснил: целые эвенкийские деревни и сегодня пользуются "писаницами" – скалами с выбитыми на них изображениями. "Писаные скалы" встречаются почти по всей Сибири. Ученые довольно точно определяют возраст изображений. Вот плывет длинная лодка, долбленая из цельного ствола дерева. Человек с копьем ловко поддевает рыбу из воды. Вот перебирает сухими ногами, бежит, закидывая на спину рога, лось. Вот какие-то непонятные значки – то ли кресты, то ли планы жилищ… Ясно: это выбивали на скале охотники. Понятно, как делалось изображение: ставили к скале острый камень, били другим, потом снова и снова, проводя линию этими неглубокими, неровными ямками.
На юге Сибири, где до русских жили скотоводы и земледельцы, на писаницах изображают стада коров, лошадей и овец, рубленые избы, ритуальные огромные котлы. На самых поздних писаницах, уже времен Средневековья, – сплошные скачущие всадники, пронзающие друг друга копьями и мечами, стрелки из лука, крепости, военачальники в пышных одеждах, развевающиеся знамена, караваны верблюдов. Эти писаницы выбиты железными зубилами, прочерчены металлическими инструментами.
Есть скалы, на которых писаницы тянутся на сотни метров, на километры, занимая все удобные, сколько-нибудь ровные поверхности; более поздние изображения делались прямо поверх более ранних. Но все это только выбитые на камнях изображения, оторванные от людей, которые ведь зачем-то же делали всю эту огромную работу. Как использовал человек писаницы, зачем они служили ему – оставалось совершенно непонятным.
Иркутский ученый узнал, как используют эти писаницы современные эвенки! Они вполне современные люди, эти эвенки, ничуть не более дикие, чем современные русские или украинцы. Ну, немного другие лица. Ну, обычаи немного отличаются от нравов русских. Но эти люди умеют водить моторные лодки и машины, читали Толстого и Пушкина, и уж конечно, смотрят телевизор. Последние годы они отличнейшим образом пользуются компьютерами и мобильными телефонами. Но в этих деревнях есть обычай: в 16 лет и парень, и девушка обязательно должны погадать.
Для этого молодой человек или девица отправляются к писанице. Три дня плывут на лодке – все вверх по узкому, порожистому притоку Лены, ближе к скальным выходам. Вечером третьего дня устраиваются на ночевку в бухточке, от которой ведет все вверх и вверх, к скалам, еле заметная тропинка.
Наутро, едва встали – вперед, вперед, быстрей, быстрей! Парня или девушку еще без завтрака, без чаю буквально гонят по тропинке, через заросли прибрежного кустарника, через редколесье, мимо корявых лиственниц. По каменистой тропке, протоптанной десятками поколений, вперед, вперед, быстрей, отдыхать будете потом! Вот последний крутой подъем – перед ним не дают отдышаться – вперед!
Новичок невольно идет согнувшись, опустив лицо к камням тропы. Вот корявый осиновый лесок, тропа ныряет в него… Вот оно!
– Подними голову… Смотри – что сразу видно?
Перед подошедшим открывается писаница – десятки красных, черных, белых изображений. Чего тут только нет! И лодки с множеством гребцов, целые флотилии лодок; и бегущие лоси, и олени, перевернутые вверх ногами, и черные кресты, и красные человечки, раскинувшие, вздевшие над головой руки.
– Так что, на этой писанице – краска?! Современная краска?!
– Да, и краску постоянно подновляют. Вы же видите, вот какие они яркие, эти кресты, и вот птица, и красные человечки… Краску положили только что.
– Кто же это делает?
Анатолий хмуро усмехается. Дело в том, что вот это – кто подновляет писаницу – есть страшная тайна. Не в том смысле страшная, что раскрывших ее тут же режут. А в том, что деревенские наверняка знают разгадку, но не все… Из знающих никто этого не скажет тому, кому не полагается. Даже непонятно, подновляет ли краску кто-то из жителей деревни или где-то отдельно от людей живет тот, кто заботится о священном месте. Сами эвенки только отшучиваются на прямые вопросы, заявляют: ты же понимаешь, что за писаницей следят страшные злые духи?!
Тайна же "благополучно" остается, а новичка тогда же, едва он успел поднять голову, быстро спрашивают:
– Что увиделось?
– Лодка… Вот, где много гребцов. Еще олень – вон, кверху ногами. Человечки – видишь, руки подняли.
– Человечки, – это которые маленькие, где их сразу много? – уточняют взрослые ведущие.
– Они…
– А что еще заметил?