Важно, на какие именно фигурки обратил внимание человек сразу же, как только поднял голову к расписанной изображениями скале. Этот вот парень будет всегда трудиться в большом коллективе, вокруг него всегда будет много людей. У него будет много еды и много детей.
Простенькое гадание, верно? Да, очень простенько. Люди вскинули руки – будет радость; в масштабе жизни – много радости. Перевернутый олень – еда, материальное благополучие. Особенно хорошо, если там сразу три оленя – есть и такие группы изображений. Бегущий лось – значит, еда, материальное преуспеяние достанется трудно, не сразу. Много маленьких красных человечков, взявшихся за руки – много детей. Летящая птица – значит, человек проживет жизнь интеллектуала, будет смотреть на мир, на жизнь немного с высоты полета. Если Солнце – тогда тем более человек будет жить жизнью, отрешенной от земли, от повседневности. А вот увидеть кресты – это плохо. Черные кресты – это к ранней смерти, в лучшем случае к болезни и страданиям.
Простенько? Да, никаких особых сложностей. Разве что знатоки начнут спорить, как понимать сочетания солнца, бегущего лося и лодки, полной людей – коллектива. Но и тут ведь выдвинут они от силы три-четыре очень похожие версии, не больше.
Только скажем по совести, так ли уж все это примитивно? Жизнь какого процента людей сложнее, чем такое гадание? Судьба многих ли не уложится в серию простейших формул?
Гадание первобытных людей? Но так ли уж далеки оценки первобытных людей от представлений нас, кичащихся своей "цивилизацией"?
Эвенки считают, что еда, материальный успех – это очень важно. Отличие от нас только в том, что для нас материальный успех меньше связан напрямую с едой. Для нас – это для горожан, знающих такие вещи, как банковские счета и пластиковые карточки. Русские крестьяне еще не так давно считали сытость основным признаком благополучия.
Эвенки убеждены, что прерывающие жизнь черные кресты – это как-то нехорошо. А мы разве думаем иначе? Разве наши собственные предки считали чем-то хорошим раннюю смерть?
Даже в более тонких, казалось бы, утверждениях эвенки больше похожи на нас, чем может порой показаться.
Например, они всерьез полагают, что парню увидеть летящую птицу или солнце – это хорошо. Они уважают таких людей, ценят их. Но считают, что видеть птиц и солнце девушкам совершенно незачем. Не их это дело – жить чем-то отрешенным от быта. Дело женщины, ее судьба – готовить пищу, шить одежду, убирать и стирать. Вот если увидит девица много детей или кучу еды – хорошо!
Но ведь и в нашей собственной, казалось бы куда более сложной, культуре, ходят бесчисленные вариации на тему "жена ученая – дом неметен". Это представление живет вовсе не только в разговорах бродяг, но и в поучениях Льва Толстого. Взять хотя бы его откровенную ненависть к женщинам, которые хотя бы пытаются думать. А рассуждения современных литераторов, от сочинений которых порой несет таким комплексом мужского превосходства! Таким комплексом, что за ним человек бывалый не может не почувствовать другого комплекса – неполноценности…
В общем, так ли далеко ушли мы сами от первобытных людей?
Более интересно другое… Тогда, на конференции, Анатолий предложил погадать нам, участникам конференции. Причем погадать, максимально приблизив действие к эвенкийскому традиционному гаданию: обещал пустить на стену слайд примерно такого размера, какой занимает сама писаница. Если люди согласны, он расскажет правила игры и не станет пока объяснять, какой значок что именно обозначает. Вы смотрите, а я только потом растолкую вам смысл.
– Ну что, хотите?
Дружное: хотим!!!
– Тогда не обижаться, если будет что-то плохое!
Такое же дружное: "Ха-ха-ха!".
В комнате гасят свет. Анатолий просит опустить головы и поднимать, только когда на стене уже будет проецироваться слайд – изображение той самой писаницы. Разумеется, это было и увлекательно, и весело. Мы все делились впечатлениями, но, судя по всему, многие врали о том, что видели, по разным причинам.
Очень веселым казалось "уличить" писаницу в явно "неправильном" гадании: "я – и вдруг куча детей?! В это кто-то верит, мужики!". В ответ, разумеется, дружный восторженный хохот.
Но вот что интересно… Я лично зафиксировал взгляд на изображении солнца, на толпе маленьких человечков, поднявших ручки, на здоровенном перевернутом олене. Про солнце я рассказал остальным, насчет человечков и оленя не стал рассказывать, что-то соврал; не хотелось это обсуждать. Потом я это напрочь забыл и вспомнил относительно недавно… В 1999 году, когда появление на свет моего четвертого ребенка стало чем-то совершенно реальным. Второй раз вспомнил в 2005 году, покупая квартиру в Петербурге.
А еще один парень рассказал, что видел, среди прочего, несколько черных крестов. Чем-то они очень привлекли его внимание, эти черные кресты, он буквально не мог от них отвести глаз. Гадание высмеивали, парень тоже смеялся вместе со всеми, хотя порой и довольно натужно. К концу банкета сделался он довольно мрачен.
Этот человек не погиб… В смысле, не физически погиб. Но как-то получилось так, что многие годы этот человек переводил с английского для шефа, а шеф изо всех сил тормозил его карьеру, не давал заняться самостоятельной темой, защитить кандидатскую. И в тридцать, и в тридцать пять взрослый дяденька оставался чем-то вроде студента-переростка.
В семье тоже что-то не ладилось, парень все активнее прикладывался к бутылочке. Шеф, конечно же, активно поощрял его в этом занятии, все наливал и наливал, активно спаивая дурачка. Последний раз я видел Мишу лет через двенадцать после гадания… Честно говоря, было трудно соотнести молодого, умного ученого и это существо с шамкающим ртом, трясущимися руками и пустыми глазами конченого человека.
Тоже гибель своего рода.
У тех, кому увиделось хорошее, сбылось, кончено, далеко не все. Так и не завела многих детей девушка, удел которой, оказалось, жить впятером в двухкомнатной квартире. Далеко не всем несли преуспеяния самые жирные олени в стране советской экономики очередей и сплошного дефицита на все решительно на свете.
Но даже то, что было, очень даже заставляет задуматься.
Можно, конечно, сказать, что "просто" шаманы хорошо рассчитали, люди какого типа будут обращать внимание на ту или иную форму и цвет; что они сумели ловко разместить фигурки на плоскости, чтобы люди с разными психологическими и даже физическими качествами фиксировали внимание на разных частях скалы, на разной высоте, глядящие под разным углом и так далее.
Но даже если все дело в этом, то, получается, шаманы-то были великими психологами, отлично разбиравшимися в людях, в особенностях их психики. Так хорошо разбирались в людях создатели писаницы, что сумели создать эдакий каменный тест ничем не хуже тех, которые сегодня достает из портфеля психолог с учеными степенями.
Шаманы вообще делали порой совершенно удивительные вещи. Видел я, например, оленью шкуру, на оборотной стороне которой веке в XV–XVI эвенкийские шаманы аккуратнейшим образом нарисовали карту. Географическая карта, на которой очень тщательно были показаны границы Азиатского материка и было прекрасно видно, что Сахалин – остров и отделяется от материка проливом. Стоит вспомнить, что еще в XIX столетии европейские ученые спорили до хрипоты, остров Сахалин или соединенный с материком полуостров. Что знаменитый Лаперуз не решился изучать до конца опаснейшие воды у побережья Сахалина и уплыл в полном убеждении: там пролив! Что только Невельской в 1849 году проплыл через пролив, которым Сахалин отделяется от материка, и доказал: Сахалин – остров!
Получается, шаманы и до Невельского это знали самым замечательным образом.
Вообще, знания шаманов удивительно обнаруживают знания, которые никак не могли появиться у самого умного и наблюдательного человека при самом долгом и мудром всматривании в окружающую природу. Шаманы знали и то, что приобретается только долгим теоретическим учением, накоплением книжных сведений, размышлениями над тем, что сделали предшественники много лет назад.
Ну ладно, книги могла заменять память. В конце концов, и "Махабхарату", и "Одиссею" долгое время читали наизусть, записывали уже существующие в памяти тексты. Не было письменности – героический эпос приходилось запоминать. Но ведь даже и запоминание требует специального обучения; времени, потраченного уже на зазубривание текста, а уж тем более на понимание, на комментарии, на спор ученых о тайнах самого текста…
Невольно приходит в голову, что вполне может быть не только легендой Город шаманов. Или "крепость шаманов"? "Тайник шаманов"? Не знаю, как правильнее назвать это загадочное место. Раза два в общении с коллегами мне давали понять, что собеседник слышал о Городе, но, скорее всего, у этих людей есть только такие же неясные слухи, как и у меня.
Мне же о Городе шаманов рассказывали двое стариков; обоих уже нет в этом мире. Один из них – старый эвенк, совершенно спившийся, деклассированный тип. Это было задолго до того, как я стал археологом, – в конце 1960-х годов. Мне исполнилось 14 лет, и я летом работал в экспедиции своей мамы. А старик работал истопником в бане в одном поселке на Ангаре – в Манзе. Тогда это был совсем маленький поселок, состоявший из двух частей: Старая Манзя, крохотная русская деревня, построенная тут в незапамятные времена, как говорили, в конце XVIII века. И Новая Манзя – поселок леспромхоза, совсем молодой, где жило больше тысячи людей.
Платили в леспромхозе хорошо, прошлое рабочих никого не интересовало. Большая часть работников были "калымщики" разного рода, мечтавшие когда-нибудь уехать на "материк" и воспользоваться там заработанными десятками тысяч. Среди них было много "вербованных" – тех, кого сманили буквально у ворот лагеря. После годов, проведенных в заключении, родина стала неким полузабытым краем. Ехать туда нет особого смысла: жена неверна, друзья почти забыли тебя, и кому ты нужен, с твоим прошлым. Лучше остаться на лесоповале, но уже как "вольному" и через несколько лет продолжить путь с изрядной суммой денег. О нравах бараков, в которых жил этот контингент, можно написать целый детективный роман. Некоторые бывалые люди рассказывали интереснейшие вещи, но сейчас речь не об этом.
В леспромхозе была общественная баня; ее надо было топить; возил лес, пилил и колол дрова, топил печи красивый старик с сухим породистым лицом. У эвенков вообще часто бывают такие сухие лица, где кожа обтягивает почти что сразу кости черепа; такие лица красивы и вызывают ассоциации с лосем – у него тоже сухая морда. Еще возникают аналогии с поджарым, крепким и жилистым аристократом старой Европы.
Этот старик умел зарабатывать не только тем, что возил и колол. Еще он умел делать каменные орудия, особенно ловко получались у него наконечники для стрел. Геологи охотно ставили ему выпивку, лишь бы он показал им искусство. Тогда старый эвенк уходил на берег Ангары, искал подходящие камни. Потом он садился на корточки, брал в руки камень – окатанную водой гладкую гальку, – прицеливался по ней другим камнем – специально принесенным отбойником. И устремлял вопросительный взгляд на геологов.
Ему тут же наливали граненый стакан; старик медленно, степенно выпивал; он никогда не морщился и никогда не закусывал, пил водку, как воду. А потом он брал в руки камни, устремлял на них желтые орлиные глаза… Раз-раз-раз! Несколько неуловимо быстрых, по-орлиному стремительных движений, и галька, принесенная с реки, уже превратилась в несколько плоских, удобных для работы каменных заготовок.
Старик обводил глазами геологов – считал. Он изготавливал ровно столько наконечников стрел, сколько было заказчиков. Это он тоже делал очень быстро: брал в одну руку заготовку, из которой хотел сделать стрелу, в другую – удобный камешек, и… Раз-раз-раз! Мгновенными движениями, нажимая камнем на камень, старик придавал заготовке нужную форму – уже почти форму стрелы. Подносил камень к глазам и опять начинал нажимать в нужных местах – очень точно, очень быстро, очень надежно.
Не больше получаса сопели от нетерпения, пялили глаза зрители, когда старый эвенк раздавал им готовые стрелки, еще теплые от его рук и от ударов отбойника. Опять бежали за бутылкой, и старик, снисходительно усмехаясь, рассказывал, как в годы Гражданской войны тайгу отрезало от всего остального мира. Не плавали пароходы, не ехали купцы, не везли муку, патроны и железные вещи. Пришлось охотиться с луком и стрелами, а каменные наконечники стрел ведь дешевле – совсем не страшно, если зверь унесет в себе каменную стрелу… Сделать каменный наконечник стрелы может всякий, без всяких сложных инструментов, не то что твердый, металлический.
Геологи почтительно сопели, удивленно качали головами, иногда заказывали еще наконечники стрел или "вообще что-нибудь…".
Не могу сказать, что меня этот эвенк выделял и что я вообще был ему как-то интересен. Скорее можно сказать, что мальчик просто подслушал одну историю; в тот раз застал его в компании геологов и в особенно глубоком опьянении. На этот раз он не просто высокомерно ухмылялся и не рассказывал про охоту с луком и стрелами, а потребовал сразу ящик водки. За ящик он им сделает сразу… Нет, я не берусь воспроизвести сказанного стариком. Для меня это слово прозвучало примерно как "умулюхы"; оставалось совершенно непонятно, что это такое – предмет, изделие, книга, человек? Геологи тоже не знали, что это такое, и требовали объяснений.
– Сейчас…
Старик снял с шеи грязный-грязный, засаленный, наверное, за несколько десятилетий витой шнур. На шнуре болталась фигурка, искусно вырезанная из нефрита – человечек со слегка разведенными ногами, со странно разведенными руками китайского болванчика. Круглая башка человечка с огромными круглыми глазами навыкате вообще не имела никаких аналогий в эвенкийском искусстве. Да и вообще сколько живу – больше никогда не видел ничего подобного.
Тут надо сказать, что китайский нефрит, священный "небесный камень", ценимый больше золота, был белый. Из равнин Китая белый нефрит попадал в Сибирь, чаще всего в Прибайкалье, но воды Енисея несут нефрит другого цвета – зеленого. Поэтому всегда легко определить, откуда происходит нефритовая вещь. Этот человечек был из зеленого нефрита. Сибирского, местного.
Какое-то мгновение царила полная тишина. Потом она взорвалась гулом голосов:
– Нет, ну и вещь! Что, ящик?! Сейчас! Васек, у тебя сколько? Коля, давай-ка в магазин, тут дело такое! Слушь, а ты сам резал? Ну, класс!
Нашелся, наконец, один, подошедший практически к делу:
– Валя (Это эвенка так звали – Валентин)… Валя… Ты ящик за каждый берешь? Мне таких много надо…
Правда, что такое ящик водки? В эпоху "трех рублей двенадцати копеек" 20 бутылок – это 62 рубля сорок копеек. Нефритовый человечек стоит в любом случае в несколько раз больше, как ни ряди… Геологи приносили из тайги по 400, по 600 рублей в месяц, сделка была для них легкой.
Валентин повел себя довольно странно. Молча отнял человечка, присел, привалился к обшитой досками стене баньки.
– Думаешь, не сделаю?! Настоящего сделаю. Один будет, но настоящий.
– Нет, Валя… Мне много надо. Ты скажи, сколько тебе надо водки? И вообще чего? Ты сколько таких можешь сделать?
– Думаешь, зря учился, да?!
Валентин замотал головой пьяно, обиженно, лицо у него стало очень глупым.
– Я правильно учился… Я тебе "умулюхы" сделаю. Сказал – и сделаю.
Еще сколько-то длился спор. Валентин с пьяным упрямством вопил, что сделает "правильного" "умулюхы"; геологи хотели много фигурок, хотя бы по штуке на каждого. Валентин злился, что они не понимают, какой "умулюхы" будет "правильный". Но он и сам ничего не объяснял, только все твердил про "правильного".
Потом галдящая толпа отхлынула, и пьяный старик остался полулежать у стены баньки. Пытался подняться – не получилось, ноги подкосились. Встал на четвереньки – наверное, кружилась голова, потому что быстро снова сел, привалился спиной и плечами.
– Парень… Бутылку подай… Сам глотни, только подай.
"Глотать" я не стал, просто передал ему бутылку, из которой уже не раз "глотнули", попросил еще раз посмотреть этого, ну, которого он носит на груди. Заворожила меня эта фигурка, очень чувствовалось в ней что-то весьма необычное.
– В Городе шаманов тебе каждый дурак такой сделает… Там умеют… Думаешь, я учился плохо, да?! Я хорошо учился… – под такой вот пьяный аккомпанемент я еще раз рассмотрел "умулюхы". И переспросил: как же он точно называется?
Валентин замер на мгновение, даже не донес бутылку до жаждущих губ. Вдруг, уставясь на меня, он начал отвратительно смеяться. Старик издавал просто омерзительные звуки, тщедушное тельце подбрасывало, передергивало. Он даже засучил ногами от полноты чувств, но сразу же потерял равновесие и больше ногами не двигал. Только глаза оставались трезвыми и не смеялись: широко раскрытые, не мигающие, они уставились на меня в упор; светились в них жестокость, ум и еще что-то неприятное.
– Самый умный хочешь быть, да? Хи-хи-хи! – противно хихикал старик. – Думаешь, я тебе скажу, и все, да?! Какой хитрый! Сразу ему скажи, и он все себе сделает, как хочет, хи-хи-хи!
Еще раз повторю: чувствовалось, стоит за этим всем не просто алкогольный бред, а что-то совсем, может быть, и не известное мне, но очень хорошо известное Валентину. Стало страшно и противно, я быстро пошел прочь от почти лежащего старика. Вслед все неслось хихиканье и бормотание, какой я хитрый и как у меня ничего не выйдет.
Назавтра Валентина нашли мертвым. Он так и лежал возле баньки, только перевернулся на живот и вытянулся, как струна. В груди торчал самодельный нож, примитивнейшая заточка с деревянной грубой рукояткой. Кто-то подошел к нему вплотную, зарезал пьяного эвенка. Зачем? Непонятно, потому что никакого имущества у Валентина отродясь не было. За что? Еще непонятнее, потому что Валентин никому не мог стать поперек дороги, даже в маленьком лесном поселке. Кто? Совсем непостижимо.
Убийцу так и не нашли. Никто не опознал этого ножа: то ли его сделали совсем недавно, специально для такого дела, то ли где-то хранили в секрете. Непонятен остался мотив. Непонятно было даже, знал ли Валентин убийцу; то ли знал, и потому подпустил вплотную, то ли убийца подошел уже к совсем пьяному, который ничего вокруг не видел.
Вот что могу точно сказать, так это что на трупе не было "умулюхы" – геологи обещали за такую вещь, что называется, любые деньги. Куда пропал амулет, кто позарился, никто не знал тогда, и я тоже этого не знаю.
На много лет я совсем забыл об этой истории, до 1981 года. В этом году я познакомился с другим прелюбопытнейшим стариком, который трудился завхозом в одном, как принято говорить, "детском учреждении". Был он долговязый, длинный, с большими кистями рук, сильно покореженными от артрита и с таким же длинным, искореженным мерзкими страстями лицом.
Иван Иваныч – назовем его так – очень любил выпить, охотно принимал всякие участия в застольях и вел беседы – все больше о всяческих мрачных сторонах человеческой жизни.