Эти подозрения поддерживаются историей совершенно анекдотичной, но в общем довольно характерной для нашего времени. Началась эта история с того, что некая фирма арендовала дом в самом центре Красноярска. В доме этом некогда жила семья некрупного купца, которого источники характеризуют так: "третий гильдии купец и бургомистр"; этот самый Мирсков занимался пушниной и снаряжением караванов на Север и на этом сделал состояние. Собственно, дом этот построили еще до 1817 года, но потомки отца-основателя как-то сохранили его за собой, хотя фантастическими капиталов так и не обрели, редко поднимаясь из третьей гильдии во вторую.
В эпоху исторического материализма в доме находилось, сменяло друг друга до десяти советских учреждений с самыми фантастическими названиями и под самыми длинными и непонятными аббревиатурами. Ну, что такое "Гортоп", еще нетрудно догадаться. А вот что такое "Крайпотребселдорторг"? Не знаете?! Ну что, сдаетесь? Так вот, это учреждение, которое ведает торговлей с машин – передвижных лавок на сельских дорогах Красноярского края и подчиняется "Крайпотребсоюзу". Вот такие учреждения занимали дом, в котором когда-то жила большая дружная семья, сгинувшая в сталинских лагерях до последнего человека.
После 1991 года последний владелец дома, "Лескраймоптопмусердор", разорился и стал сдавать помещения в доме. Частные фирмы стали арендовать "площади", а фирма "Лорелея" обогатилась на спекуляциях лесом, да и купила весь дом! В фирме было правило, по которому все сотрудники обедали здесь же, этот обед готовили специальные люди; расходились коммерсанты поздно, очень часто здание пустело только поздно вечером. Для многих сотрудников это здание быстро стало даже не "вторым домом", а скорее "первым", потому что в нем они проводили гораздо больше времени, чем в помещении, где жили их жены и дети.
История и развернулась среди сотрудников этой фирмы, которую я здесь назвал "Лорелеей". Секретарем фирмы служила некая Лидочка, фамилии которой называть я не буду. Лидочка считалась умопомрачительной красоткой, потому что ноги у нее были длинные, фигура тощая, безгрудая, почти что как у подростка, а лицо с правильными чертами, большущим ртом и почти дебильным выражением. Выражение не обманывало; люди вообще достаточно часто и являются тем, чем выглядят. Но природная тупость только прибавляла Лидочке популярности. Дур вообще очень ценят неуверенные в себе мужчины, а откуда же возьмутся уверенные среди бывшей комсомолии да беглых из райкомов "секретарей"?
Лидочка, понятное дело, цвела в атмосфере массового обожания. От непристойных предложений у нее не было отбоя, скоро она начала не просто мило кокетничать, а вести себя, что называется, "с позиции силы".
– Значит, так, Вовочка, – всерьез говорила она очередному поклоннику, – если хотите повести меня в ресторан, то только в "Сопку". На "Енисей" я не согласна. И подарите мне духи, я французские духи люблю.
Самое забавное в том, что поклонник, кидая обожающие взоры, покупал французские духи подороже, действительно вел Лидочку в "Сопку", причем с самого начала не рассчитывая ни на что, кроме поедания эскалопов. Тем же самым занимался не просто отдельно взятый болван; тем же самым занималась половина мужского населения фирмы, да еще и отталкивая друг друга, изо всех сил отбивая друг у друга Лидочку, добиваясь ее благосклонности. Холостые имели явные преимущества, потому что предлагали Лидочке выйти за них замуж, и набралось таких за год с полдюжины как минимум. У пожилых были другие преимущества в виде положения, больших денег и опыта; они этим тоже бессовестно пользовались. Иногда мне кажется, что мужики в фирме просто конкурировали друг с другом, что-то друг другу доказывали, а Лидочка сама по себе тут была вообще делом десятым.
Наивные люди всерьез считают, что красивые женщины глупы по некому "закону компенсаций". Ведь если женщина набитая дура, должна же она получить что-то в какой-то другой сфере? Вот и становится набитая дура ослепительной красавицей!
Ученые ничего не слыхали ни о каком "законе компенсаций", и могу уверенно сказать, что дело обстоит как раз совсем наоборот. Поскольку и красота, и умственные способности женщины зависят в основном от ее наследственности, то, как правило, умные женщины красивы, а красавицы умны. Из правила можно найти сколько угодно исключений, но правило именно таково. Самые большие дуры, как правило, просто устрашающе безобразны, а уродины – тупы как пробки.
Это правило блестяще подтверждала другая сотрудница фирмы, Светлана, то ли брокер, то ли кокер этой фирмы… Не помню, право, как называется эта должность. Или она была филером? Или киллером? Нет, хоть режьте, не припоминаю… американское что-то. В общем, заметное место в фирме играла эта очень красивая, яркая женщина, работавшая на глупо называвшейся должности.
– Великолепные мозги! – говаривал шеф про Светлану и был он совершенно прав.
Красавица Светлана соединяла умственные способности и яркую внешность, как и подобает хорошо кормленной в детстве, хорошо воспитанной женщине с хорошей наследственностью. Светлане шла даже некоторая полнота… Вернее, "полнота" – сильно сказано, но к тридцати появилось у Светланы некое подобие животика… Даже не животика, но книзу стал ее живот заметен, и стала потому Светлана носить более свободные одежды. Но умела их носить эта умнейшая женщина! Скажем, сверху облегающий лиф, выгодно подчеркивающий высокую грудь, а снизу, от груди – все свободно.
Масса сделок была заключена именно с помощью Светланы, не ценить ее оказывалось не то что глупо… Это было бы прямо-таки самоубийственно! Так что Светлану ценили, тем более Светлана в обращении была проста, умна, и в общении, в разговоре был у нее некоторый стиль… Единственная в этой фирме девочка из интеллигентной семьи, что тут поделаешь.
Но вот личная жизнь Светланы сводилась к тому, что несколько лет назад она недолго была замужем; от этого эпизода остался у нее ребенок, дочка лет пяти. Ухаживать за ней, конечно же, пытались, и не раз, но всякий раз начавшийся процесс ничем существенным не завершался. Что тут поделать! Со Светланой мужчины из фирмы и заглянувшие из других фирм чувствовали себя неуверенно, сковано… Потому что даже красота у этой женщины оказывалась уверенной, самодостаточной, а тут еще ум, чувство юмора, полная финансовая самостоятельность…
В результате, повертевшись короткий срок возле Светланы, мужики пулей бежали прямо к Лидочке! Отнестись к этому можно по-разному… Люди закомплексованные легко поймут этих бегущих и выразят свое понимание поджиманием губ, пожиманием плеч и удовлетворенным бурчанием. А в компании себе подобных припомнят соответствующие поговорочки – от "Ну какой же дурак хочет иметь жену умнее себя" и до "Зачем вообще бабе верхний чердак? Был бы нижний в порядке…". Люди опытные тяжело вздохнут, жалея умных и красивых женщин, прозябающих в компании недоносков. Люди опытные и умные посетуют на измельчание мужчин и механизм деградации народа, а опытные и одинокие поинтересуются, кого я вывел здесь под именем Светланы (а я им этого не скажу).
Но факт остается фактом: больше года в фирме Светлана играла роль своего рода камушка на входе в фирму, оттолкнувшись от которого, ручеек мужичков притекал к ассиметричной худосочной фигуре и дебильной мордочке Людимилы.
Что греха таить, характер у Светланы начал портиться. С мужиками она начала язвить, ехидно улыбаться, уже начиная разговор; в самой что ни на есть деловой беседе стала они высмеивать недостатки мужчин, тыкать их носами в сделанные ошибки и глупости. Из поведения Светланы, собственно, вытекает одно: и умные женщины порой ведут себя вовсе неумно. Ведь очевидно же: столкнувшись с грубостью Светланы, мужики еще быстрее побегут к Лидочке…
Лидочке Светлана дала кличку "Шкилет", несколько раз помянула поговорку про то, что "мужчины не собаки, на кости не бросаются", и, вероятно, думала, что этим кончатся ее проблемы! А проблемы и не думали кончаться.
В начале лета 1997 года совпало два важных события: начался ремонт в здании фирмы, и у Светланы кто-то появился!
Ремонт состоял в том, что перед старинным двухэтажным зданием разворотили землю, выкопали здоровенный ров, а стены начали ломать и делать из двух комнат одну, а в другом месте – две комнаты из одной. Это был так называемый евроремонт, поэтому удобную деревянную мебель выбросили вон (а сотрудники поумнее быстренько ее растащили). Вместо столов поставили что-то эдакое стеклянное, к чему и прикоснуться страшновато, а вместо удобных кресел поставили евростулья с ножками пауков, страдающих геморроем. Теперь там, где еще недавно вы сидели удобно, вольготно и вдыхали чудный запах старинного дерева, вам приходится балансировать, как на штурмовой лестнице, подведенной под стены Измаила. К тому же рассохшиеся поверхности евробезобразия чувствительно щиплют посетителей за филейные части. Зато модно!
Конечно же, сотрудников "Лореляи" очень волновала обстановка евроремонта… Но не меньше волновало их и происходящее со Светланой. Потому что последние несколько недель Светлана стала улыбаться загадочной улыбкой Моны Лизы, смотрела на мир вальяжно, спокойно, как потягивающаяся кошка. Она перестала делать замечания, нервировать мужчин демонстрацией своего превосходства… и вообще стала смотреть томно, но при этом буквально сквозь них. Видно было, что все мужчины, даже самые замечательные, ее больше не интересуют. Что вызывало у сотрудников "Лореляи" и облегчение, и все-таки чувство обиды… хотя сами же от нее бежали, как бес от ладана!
Впрочем, меньше работать Светлана не стала. Она и раньше задерживалась в фирме по вечерам, оставляя дочку на попечение прислуги, а тут стала работать еще больше. Редкий вечер сотрудники не оставляли ее трудиться одну, склонившуюся над кучей бумаг. Вот в фирму приезжать она стала поздно. По мнению всех заинтересованных лиц (то есть всех мужчин в фирме), именно в эти часы и встречалась с неизвестным счастливцем, когда ребенка уводили на все утро гулять.
Уже позже, много позже, сотрудники обратили внимание на две странности.
Во-первых, шеф фирмы, старый партаппаратчик Протерозой Мезозоевич, прилагал все усилия, чтобы поменьше времени проводить в своем кабинете, особенно по вечерам… Вообще, сидел Протерозой Мезозоевич в коридорах власти со времен совершенно незапамятных, в шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят и никогда ничего не говорил прямо…
Даже погоду прямо не ругал. Но за всеми его поступками и мельчайшими движениями сотрудники следили внимательнейшим образом, потому что знали: Протерозой Мезозоевич ничего не совершает зря. На каждую, самую мельчайшую особенность поведения шефа рано или поздно находилось самое серьезное объяснение….
Так вот, Протерозой Мезозоевич стал исчезать из здания фирмы гораздо раньше обычного. В своем же кабинете он бывал вообще неподолгу, даже перенес совещания на бойкие утренние часы, хотя всегда был сторонником неспешных заседаний и разборок в тихие вечерние часы. Ведь когда деловая активность стихает, наступает самое время подумать о чем-то неспешном.
Разумеется, поведение Протерозоя Мезозоевича истолковали: был сделан вывод, что старика утомляет шум компрессоров и отбойных молотков, а другие говорили, что он постепенно "сдает".
Во-вторых, в здании несколько раз слышалось пение старинной студенческой песни. Слова ее знали не все, а кто и знал, тот обычно не всё, а кусками, но постепенно практически все сотрудники "Лорелеи" могли прочитать наизусть и даже пропеть эти слова:
От зари до зари, как зажгут фонари,
Все студентов оравы шатаются!
Они горькую пьют, на законы плюют
И еще много чем занимаются.Сам Исаакий святой, с золотой головой,
На студентов глядит, усмехается!
Он и сам бы не прочь провести с ними ночь,
Да на старости лет опасается.
А кончалось, конечно же, тем, что:Не стерпел тут старик,
С колокольни он прыг!
Он к студентам на площадь спускается,
Он и горькую пьет, и ведет хоровод,
И еще кое-чем занимается!
По упоминанию "Исаакия Святого" видно, что события песни происходили в Петербурге. Но пели ее, конечно же, не в одном Петербурге и вовсе не только студенты. Студенческие песни вообще в старой России были примерно тем же, что песни экспедиционные – в СССР.
Сотрудники же "Лорелеи", слушая эту песню в летних сумерках, относили ее на счет рабочих, долбивших стены и натягивавших потолки. Правда, неслась эта песня очень часто вовсе не из тех мест, где рабочие что-то ломали или натягивали. Потом вообще выяснилось, что заключал-то договор русский мастер, но вся остальная бригада состояла из этнических китайцев… Но это выяснилось тоже намного позже. Пока что сотрудники, посмеиваясь, делились впечатлениями о поведении Светланы и кто мог бы быть ее любовником, с удовольствием подпевали лихой старинной песне в золотистых теплых сумерках июня.
Мне даже называли дату, когда это все произошло… Дата запомнилась, потому что именно в этот день несколько сотрудников фирмы вдруг заключили совершенно фантастическую сделку с фирмой "Золотой попугай" и испытали мощную потребность ее отпраздновать. Где? Да конечно же, в здании "Лореляи"! Берем "пузыри" и погнали, мужики, погнали!
Стояло часов 11 вечера, когда народ подъехал к старинному зданию, бывшему родовому гнезду Мирсковых.
Улицу перекопали так, что подъехать можно разве что метров за 200, войти удобнее всего стало через черный ход, довольно далеко от парадного фасада. Тишина и полумрак невольно навевали желание пройти потише, сесть поскорее в уже отремонтированных комнатах. Двое проникли в здание несколько раньше других и попытались проникнуть в кабинет шефа: в предбаннике кабинета Протерозоя Мезозоевича всегда водились стаканы, вилки и тарелки, все знали, где их можно взять. Эти двое – назовем их Фановым и Полещуком ровно потому, что их зовут совсем не так, – уже на лестнице уловили странные звуки. Сперва им показалось, что где-то урчит огромных размеров кошка. Потом – что кого-то в кабинете шефа прижали к стенке и душат. Так им, по крайней мере, послышалось.
Душить Протерозоя Мезозоевича они позволять не хотели, но все же была в этих звуках некоторая странность. Потому услышавшие их приближались к кабинету шефа совсем не в боевом задоре, снявши ботинки и на цыпочках.
…Ох…
В кабинете шефа стоял огромный крайкомовский диван советских времен, и на этом диване Светлана стонала, выгибалась, тоненько повизгивала, вращала тазом под каким-то пожилым, массивным, утробно ворчавшим не в такт. Как ни глупо звучит, но оба вломившихся так и остолбенели, так и замерли по стойке "смирно!", вжавшись в стенку, пока не вырос перед ними этот огромный, массивный, не бросил Светлане:
– Дитя мое, прикройтесь, на вас смотрят эти стрекулисты…
И уже двоим, так и стоящим с башмаками в руках, вращая кустистыми усами:
– ГХМ!!!!
Тут только Фанов с Полещуком с топотом выломились из кабинета. Отнюдь не прихватив вилок и тарелок, зарысили они обратно по коридору. До конца своих дней запомнили они это тяжелое лицо, эту массивную фигуру, и можно спорить, что произвело на них самое сильное впечатление: перекинутая через спинку стула золотая цепь килограмма на четыре, налитые кровью мрачные глаза или полотняные исподние длиной до колена.
– Ну, давайте!
– Да понимаете… Да мы…
– Где же стаканы?!
– Да там… В общем…
Единственно, в чем удалось убедить остальных, так это что там, наверху, Светка не одна и что в кабинет шефа будет куда правильней не лезть. По этому поводу было тоже много веселого шуму. Как исчезла Света из здания, не замеченная остальной компанией, никому не известно. Или она оставалась наверху, пока народ не ушел? В общем, в этот вечер ее никто не видел. К чести сотрудников "Лорелеи", разговоров на эту тему никто с ней не вел (притом что между собой обсуждений было, разумеется, выше крыши).
Уже не к чести сотрудников будь сказано, кое-кто из них теперь вдруг обнаружил, что у него очень много работы в здании по вечерам. Но теперь Светлана стала брать с собой нужное, уходила работать домой, и подсмотреть не удавалось.
Но вот точило, точило что-то Фанова с Полищуком, заставляло их беспокоиться; независимо друг от друга, они предприняли похожие шаги. Фанов обратился в Краеведческий музей, попросил подыскать ему все что только возможно про Мирсковых. У Пилипчука троюродный брат давно работал в КГБ. Была встреча с братом, была просьба примерно того же рода. Но оба они получили один и тот же портрет; разве что Фанов увидел написанный маслом в запасниках музея портрет "купца второй гильдии и коммерции советника Василия Ивановича Мирскова" и сделал с него фотокопию. А Пилипчук нашел уже плохую фотокопию портрета, сделанную где-то в начале 1930-х годов, но со всеми комментариями: кто тут изображен, в каком году и какого рода вражескую деятельность вел вплоть до расстрела в 1926.
Что характерно, оба деятеля пытались поговорить со Светланой отдельно, независимо друг от друга. Не менее характерна истеричная реакция Светланы.
– У меня же крест на шее! – вопила она, прикрывая рукой этот крест. Женщина искренне верила, что неверующая может носить крест и это ей поможет… в том числе не даст приблизиться к ней никакому решительно призраку.
Впрочем, утаить шила в мешке не удалось, шум по фирме прошелся немалый. Припомнилась и залихватская песня, и выяснилось, что рабочие-то сплошь китайцы, никак не смогут исполнить старинную студенческую песню.
Припомнили и кое-какие рассказы Лидочки: якобы бегает тут за ней мужик… Выходит из стенки такой, прямо из шкапа, с бородищей!!! Но коэффициент интеллектуального развития Лидочки был в фирме общеизвестен, никто ничего плохого не подумал про ее нового поклонника. Мало ли что может почудиться Лидочке… Так думали все, даже ее поклонники и даже те из них, кто не прочь был бы на Лидочке жениться.
Тут, совсем даже не к чести сотрудников, сразу же нашлись любители выяснять, не общалась ли Светлана с купцом Мирсковым уже после того, как их накрыли в кабинете шефа. Раздавались голоса, что здание фирмы необходимо освятить. Отдать должное следует как раз Протерозою Мезозоевичу, который праздные разговоры самым свирепым образом пресек и заперся со Светланой в кабинете почти что на час. По истечении беседы Светлана вылетела из него, рыдая; слезы лились по ее щекам, смывая макияж, и почти так же текли струи пота по лицу отдувавшегося, сопевшего изо всех сил Протерозоя Мезозоевича.
Здание освятили, на что Протерозой Мезозоевич безнадежно махнул рукой, но сам участия не принимал. Что поделать! Протерозой Мезозоевич относился к поколению, которое очень активно учили, что нет бога, кроме ЦК КПСС, а КГБ пророк его. Что ничего-то на свете нет; чего ни спохватишься, ничего и нет – ни Бога, ни дьявола.
Не знаю, к лучшему это или к худшему, но больше никто не поет по вечерам в старинном здании и никто не появляется из стен, не пытается схватить за попу ни ценных интеллигентных сотрудников, ни жердеобразных по моде секретарш.