В этот момент дон Хуан вышел и пошел вокруг дома в кусты чаппараля. Вернувшись, он встал у двери. Я чувствовал себя отверженным, мне хотелось сказать ему что-нибудь отвратительное и уехать. Но я сообразил, что это не его вина, это был мой собственный выбор идти через всю эту чепуху. Я сказал ему, что побежден, что как идиот, катался всю ночь по полу и все еще не вижу никакого смысла в загадке.
Он рассмеялся и сказал, что это его не удивляет, поскольку я не пользовался глазами. Это было так, хотя я был уверен, что мне нужно, по его словам, "ощутить" разницу. Я сказал ему об этом, но он возразил, что глазами можно ощущать, когда не смотришь на вещи прямо. И раз уж я за это взялся, сказал он, то у меня нет другого способа решить задачу, кроме как использовать все, что у меня осталось, - глаза.
Он вошел в дом. Я был уверен, что он наблюдает за мной. Я думал, что иначе он не смог бы узнать, что я не пользовался глазами.
Я снова начал кататься, так как такой метод поиска показался мне самым удобным. Однако теперь, сложив руки перед собой и опираясь на них подбородком, я всматривался в каждую деталь. Когда я фокусировал свой взгляд на точке, находящейся прямо перед моими глазами, вся периферийная зона моего поля зрения становилась окрашенной зеленовато-желтым цветом. Эффект был поразительным. Держа глаза фиксированными на точке прямо перед собой, я начал ползти в сторону на животе, передвигаясь примерно на тридцать сантиметров за раз.
Внезапно, в точке, находящейся примерно на середине пола, я почувствовал перемену оттенка. В точке справа от меня, все еще на периферии зрения, зеленовато-желтый оттенок стал интенсивно пурпурным. Я сконцентрировал на этом свое внимание. Пурпурный цвет сделался более бледным и оставался таким постоянно, пока я удерживал на нем свое внимание. Я отметил место своим пиджаком и позвал дона Хуана. Он вышел на веранду. Я был очень возбужден. Я действительно видел разницу в оттенках. Он, казалось, не был удивлен этим, он предложил мне сесть на это место и описать свои ощущения.
Я сел туда, а затем лег на спину. Он стоял рядом, дожидаясь моего отчета о самочувствии. Я не чувствовал ничего особенного. Примерно в течение пятнадцати минут я пытался ощутить или увидеть разницу, в то время как дон Хуан терпеливо стоял рядом. Я чувствовал какое-то отвращение. Во рту появился металлический привкус. Внезапно у меня заболела голова. Появилось ощущение, что я заболел. Мысль о моем бессмысленном предприятии раздирала меня до ярости. Я поднялся.
Дон Хуан, по-видимому, заметил мое расстройство. Он не смеялся, но сказал, что мне следует быть несгибаемым с самим собой, если я хочу учиться. Лишь два выхода есть у меня, сказал он. Или сдаться и ехать домой - и в этом случае я никогда не буду учиться, - или решить задачу.
Он вновь ушел в дом. Я хотел немедленно уехать, но был слишком усталым для этого. К тому же ощущение разницы оттенков было столь явным, что я был уверен, что все же нашел разницу, хотя, возможно, могли бы найтись и какие-нибудь другие заметные изменения. Во всяком случае, уезжать было слишком поздно. Поэтому я снова лег на пол и начал все сначала.
На этот раз я быстро передвигался с места на место, минуя точку дона Хуана, до конца веранды, затем развернулся, чтобы захватить внешнюю ее часть. Когда я достиг центра пола, то понял, что произошло еще одно изменение в окраске, снова на краю поля зрения. Однообразный зеленовато-желтый оттенок, который я видел повсюду, превратился в одном месте, справа от меня, в яркий серо-зеленый. Я снял ботинок и отметил эту точку. После этого я продолжил ползать, пока не исследовал пол во всех возможных направлениях. Больше никаких изменений окраски не было.
Я вернулся к точке, отмеченной ботинком, и осмотрел ее. Эта точка находилась чуть более, чем в полутора метрах от той, что была отмечена пиджаком, в юго-восточном направлении. Рядом с ней находился большой камень. Совсем ненадолго я присел рядом, пытаясь найти отгадку, приглядываясь к каждой детали, но не смог почувствовать никакой разницы.
Я решил еще раз обследовать первую точку. Опустившись на колени, я собрался улечься на свой пиджак, но неожиданно испытал странное ощущение. Оно было похоже на ощущение чего-то физически давящего на мой живот. В один момент я вскочил и ретировался. Волосы на шее поднялись дыбом, ноги выгнулись, туловище наклонилось вперед, а пальцы согнулись, как клешни. Я заметил свою необычную позу и испугался еще больше.
Я невольно попятился и уселся рядом со своей туфлей. Я пытался сообразить, что вызвало у меня такой испуг. Я подумал, что должно быть причиной всему усталость. Уже почти наступило утро. Я чувствовал себя глупо и неудобно. Между тем, я никак не мог понять, что же меня так испугало, и никак не мог уразуметь, чего добивается от меня дон Хуан.
Я решил предпринять последнюю попытку. Я поднялся и медленно приблизился к точке, отмеченной пиджаком, и снова испытал то же ощущение. На этот раз мне пришлось сделать большое усилие, чтобы держать себя в руках. Я сел, а затем стал на колени, чтобы лечь на живот, но не смог заставить себя это сделать. Я опустил руки на пол. Мое дыхание участилось, желудок был неспокоен. Возникло острое ощущение паники и большое желание убежать прочь. Думая, что дон Хуан, возможно, наблюдает за мной, я медленно отполз на второе место и прислонился спиной к камню. Я хотел немного отдохнуть и привести в порядок свои мысли, но заснул.
Я услышал, как дон Хуан смеется и разговаривает, глядя на меня сверху. Я проснулся.
- Ты нашел точку, - сказал он.
Сначала я не понял его, но он вновь сказал, что это то самое место. Я ответил, что действительно не вижу никакой разницы.
Он попросил меня сравнить свои ощущения в этот момент с теми, которые были у меня, когда я обследовал первую точку. Тут мне впервые пришло в голову, что, пожалуй, я не смогу объяснить ощущения прошедшей ночи. По какой-то необъяснимой причине я действительно боялся места, отмеченного пиджаком. Он заметил, что только дурак может не почувствовать разницу.
Я спросил его, имеют ли эти места названия. Он сказал, что хорошее место называют "сиденьем", а плохое - "врагом". Он сказал, что эти два места - ключ к самочувствию человека, особенно такого человека, который ищет знания. Простой акт сидения на своем месте наполняет человека силой; с другой стороны, "враг" ослабляет человека и даже может вызвать его смерть. Он сказал, что я восполнил свою энергию, сильно потраченную минувшей ночью тем, что некоторое время спал на правильном месте.
Он сказал также, что оттенки, которые я наблюдал в связи с каждым из этих мест, имеют то же общее действие, придавая силы или уменьшая их. Я спросил его, есть ли для меня другие места, подобные тем двум, которые я нашел, и как мне следует искать их. Он сказал, что в мире есть очень много мест, похожих на эти два, и что лучший способ находить их - отмечать соответствующие им цвета.
Для меня осталось неясным, решил я в действительности задачу или нет. Я даже не был уверен, что проблема вообще была, и не мог избавиться от ощущения, что все это было натянуто и спорно. Я был убежден, что дон Хуан всю ночь следил за мной и затем стал шутить надо мной, говоря, что место, где я заснул, было местом, которое я искал. Я, однако, никак не мог найти логической причины для такого поступка, и когда он попросил меня сесть на второе место, я не смог этого сделать. Имелся странный пробел между моим практическим опытом боязни второго места и моими рациональными рассуждениями обо всем этом в целом.
Дон Хуан, с другой стороны, был абсолютно уверен, что я добился успеха, и, поступая в соответствии со своим обещанием, сказал, что согласен учить меня о пейотле.
- Ты просил учить тебя о Мескалито, - сказал он. - Я хотел узнать, имеется ли у тебя необходимый запас сил, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Мескалито - это нечто такое, с чем нельзя шутить. Ты должен уметь владеть своими ресурсами. Сейчас я понимаю, что могу принять твое желание за достаточную причину.
- Ты действительно собираешься учить меня о пейотле? - спросил я.
- Я предпочитаю называть его Мескалито. Делай и ты так же.
- Когда ты собираешься начать?
- Это не так просто. Сначала ты должен быть готов.
- Я думаю, что я готов.
- Это не шутка. Ты должен подождать, пока не останется сомнений, и тогда ты встретишься с ним.
- Мне следует подготовиться?
- Нет, тебе следует просто ждать. Ты можешь отказаться от всей этой затеи через некоторое время. Ты легко устаешь. Прошлой ночью ты был готов сдаться, как только почувствовал первые трудности. Мескалито требует очень серьезного намерения.
2
Понедельник, 7 августа 1961 года.
Я подъехал к дому дона Хуана в Аризоне в пятницу примерно в 7 часов вечера. На веранде вместе с ним сидели еще пятеро индейцев. Я поздоровался с ними и сел рядом, ожидая, что они что-нибудь скажут. После традиционного молчания один из мужчин поднялся, подошел ко мне и сказал: "Добрый вечер". Я поднялся и ответил: "Добрый вечер". Остальные мужчины тоже встали и начали по очереди подходить ко мне, здороваясь. Потом все снова расселись по своим местам.
Эти люди показались мне довольно застенчивыми - из-за молчаливости, хотя все они говорили по-испански. Должно быть, около половины восьмого все внезапно встали и направились к задней половине дома. Никто не разговаривал. Дон Хуан сделал мне знак следовать за всеми, и мы забрались в старенький грузовичок, стоявший там. Я сел рядом с доном Хуаном и еще двумя молодыми людьми. Там не было ни сидений, ни скамеек, а железный пол оказался болезненно твердым, особенно когда мы свернули с шоссе и поехали по грунтовой дороге. Дон Хуан прошептал, что мы едем к дому одного из его друзей, у которого есть для меня семь Мескалито.
- А у тебя самого нет? - спросил я.
- У меня есть, но я не могу предложить их тебе. Видишь ли, это должен сделать кто-то другой.
- Почему?
- Может быть, ты ему не понравишься, и тогда ты не сможешь встретить его с подобающим уважением, и наша с тобой дружба будет нарушена.
- Почему я мог бы ему не понравиться, ведь я никогда ему ничего не делал?
- Тебе и не нужно что-либо делать, чтобы понравиться или не понравиться. Он или принимает людей, или отбрасывает прочь.
- Но если я не понравлюсь ему, то смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы расположить его к себе?
- Нет. Я ничего не могу придумать, что тут можно сделать, - сказал дон Хуан. Он наполовину отвернулся от меня и я больше не мог с ним разговаривать.
Мы ехали, должно быть, по меньшей мере, час, прежде, чем остановились перед маленьким домом. Было совсем темно, и после того, как водитель выключил фары, я мог разобрать лишь смутный контур строения. Молодая женщина, судя по акценту, мексиканка, кричала на собаку, чтобы та перестала лаять. Мы вылезли из грузовика и вошли в дом. Мужчины пробормотали "Буэнос ночес", проходя мимо нее. Она ответила им и снова принялась кричать на собаку.
Комната была большой, она была забита множеством вещей. Слабый свет от маленькой электрической лампочки освещал помещение очень тускло. Тут было несколько стульев, со сломанными ножками и просиженными сиденьями, прислоненных к стене. Трое мужчин сели на диван, который был самым большим из всей мебели в комнате. Он был очень стар и продавлен до самого пола; в тусклом свете он казался красным и грязным. В течение долгого времени мы сидели молча.
Один из мужчин внезапно поднялся и вышел в другую комнату. Он был лет пятидесяти, темный и высокий. Минуту спустя он вернулся, неся в руке кофейник. Открыв крышку, он вручил кофейник мне; внутри было семь странно выглядевших предметов. Они различались по размеру и форме. Некоторые были почти круглыми, другие - продолговатыми. На ощупь они походили на пасту из земляного ореха или на пробку. Коричневая окраска заставляла их выглядеть наподобие твердой сухой ореховой скорлупы. Я вертел их в руках, ощупывая поверхность в течение некоторого времени.
- Это надо жевать, - сказал дон Хуан шепотом.
Пока он не заговорил, я не замечал, что он сел рядом со мной. Я взглянул на других мужчин, но никто не смотрел на меня. Они разговаривали между собой очень тихими голосами. Это был момент острой нерешительности и страха. Я чувствовал, что почти не могу собой владеть.
- Мне нужно выйти в туалет, - сказал я дону Хуану.
Он протянул мне кофейник и я положил туда батончики пейотля. Когда я встал, мужчина, принесший кофейник, обратился ко мне и сказал, что туалет в соседней комнате. Туалет был почти напротив двери. Рядом с ним, едва не вплотную, стояла большая кровать, занимавшая чуть ли не половину помещения. На ней спала женщина. Некоторое время я неподвижно стоял возле двери, а затем вернулся в комнату, где находились остальные мужчины. Хозяин дома заговорил со мной по-английски:
- Дон Хуан сказал, что вы из Южной Америки. Есть ли там Мескалито?
Я ответил ему, что никогда даже не слышал об этом. Они, казалось, интересовались Южной Америкой, и мы некоторое время говорили об индейцах. Затем один из них спросил меня, почему я хочу принимать пейотль. Я сказал, что хочу узнать, что это такое. Они все застенчиво засмеялись.
Дон Хуан повернулся ко мне и сказал: "Жуй, жуй". Мои ладони были влажными, живот сжался. Кофейник с батончиками пейотля стоял на полу возле моего стула. Я наклонился, взял один наугад и положил его в рот. Он имел затхлый привкус. Я раскусил его пополам и начал жевать один из кусочков. Во рту появилась сильная вяжущая горечь, через минуту весь рот у меня онемел. Горечь усиливалась по мере того, как я продолжал жевать, борясь с невероятным притоком слюны. По ощущениям десен и внутренней поверхности рта казалось, будто я ем соленое сухое мясо или рыбу, и это вынуждало жевать еще сильнее. Спустя какое-то время, я разжевал вторую половину, и мой рот так онемел, что я перестал чувствовать горечь. Батончик пейотля напоминал теперь волокна мякоти апельсина, или сахарного тростника, и я не знал, проглотить ли мне эти волокна или выплюнуть их.
В этот момент хозяин дома поднялся и пригласил всех на веранду. Мы вышли и сели в ряд возле стены. Сидеть там, в темноте, было очень удобно. Я был крайним справа. Хозяин принес бутылку текильи. Дон Хуан, который находился рядом со мной, поместил кофейник с батончиками пейотля у меня между ног. Потом он протянул мне бутылку, которая передавалась по кругу, и сказал, чтобы я отхлебнул немного, чтобы смыть горечь.
Я выплюнул остатки первого батончика и взял в рот немного напитка. Дон Хуан предупредил, чтобы я не глотал его, а только прополоскал рот, чтобы остановить слюну. Со слюной это помогло мало, но горечь действительно уменьшилась.
Дон Хуан дал мне кусочек сухого абрикоса, а может это была сухая фига - я не мог ничего разглядеть в темноте и не мог разобрать вкус, - и велел разжевать его основательно и медленно, не торопясь. Мне было трудно глотать. Казалось, проглоченное не пойдет вниз.
Через некоторое время бутылка снова пошла по кругу. Дон Хуан дал мне кусочек волокнистого сухого мяса. Я сказал, что не хочу есть.
- Это не еда, - сказал он твердо.
Вся эта процедура повторилась шесть раз. Я помню, что разжевал уже шесть батончиков, когда разговор стал очень оживленным, хотя я и не мог понять, на каком языке говорят. Тема разговора, в котором все участвовали, была очень интересной, и я старался слушать внимательно, чтобы самому принять участие. Но когда я попытался говорить, то понял, что не могу. Слова бесцельно крутились у меня во рту.
Я сидел, опершись спиной о стену и вслушивался в разговор. Все говорили по-итальянски, вновь и вновь повторяя одну и ту же фразу о глупости акул. Мне казалось, что это логичная и понятная тема. Я как-то рассказывал дону Хуану историю о том, как первые испанцы назвали реку Колорадо в Аризоне "рекой затопленного леса" ("El rio de los tizones"), но кто-то неправильно написал слово "tizones", и реку стали называть "El rio de los tiburones" (река акул). Я был уверен, что все обсуждали именно эту историю, и мне не приходило в голову, что никто из них не говорит по-итальянски.
Я очень хотел подняться, но не помню, сделал ли это. Я попросил кого-то дать мне воды, так как испытывал невыносимую жажду.
Дон Хуан принес большую соусницу, наполненную водой. Он поставил ее на землю у стены. Также он принес маленькую чашку или банку, зачерпнул ею из соусницы и вручил мне, сказав, что я не должен проглатывать воду, а могу лишь прополоскать рот, чтобы освежить его.
Вода выглядела странно сверкающей, стеклянной, как тонкая слюда. Я хотел спросить дона Хуана об этом, и старательно пытался выразить свои мысли на английском, но вспомнил, что он не говорит по-английски.
Я испытал очень затруднительный момент, когда понял, что хотя в голове совершенно ясные мысли, высказать их невозможно. Я хотел сделать замечание относительно странного качества воды, но то, что за этим последовало, не было речью. Я ощущал, что мои невысказанные мысли выходили у меня изо рта в жидком виде. Было ощущение рвоты без усилий и без сокращения диафрагмы. Это был приятный поток жидких слов.
Я прополоскал рот и чувство, что меня рвет, исчезло. К тому времени все звуки пропали, и я обнаружил, что мне трудно фокусировать на чем-либо свои глаза. Я посмотрел на дона Хуана, но когда повернул голову, выяснилось, что мое поле зрения уменьшилось до круглого участка посередине. Чувство не было пугающим, не было неприятным, наоборот в нем была какая-то захватывающая новизна. Я мог буквально сканировать землю, остановив свой взгляд на одной точке и поворачивая затем голову в любом направлении. Когда я выходил на веранду, мне показалось, что на улице совсем темно, виднелось только зарево огней города. И, однако же, в поле моего теперешнего зрения все было ясно видно. Я забыл о доне Хуане и обо всех остальных и полностью отдался обследованию земли лучом своего зрения.
Я увидел соединение пола веранды со стеной, затем медленно повернул голову правее, и, скользя взглядом по стене, увидел дона Хуана, сидевшего возле нее. Я сместил голову влево, чтобы посмотреть на воду и наткнулся взглядом на дно соусницы. Я медленно приподнял голову и увидел среднего размера собаку, черную, которая приближалась к воде. Собака начала пить. Я поднял руку, чтобы прогнать ее от воды. Чтобы выполнить это, я сфокусировал взгляд на собаке и внезапно увидел, что собака стала прозрачной. Вода же была сияющей, тягучей жидкостью. Я видел, как она идет по горлу собаки в ее тело; я видел, как затем вода равномерно растекается по всему ее телу, а затем изливается через каждый из волосков. Я видел, как светящаяся жидкость движется по каждому волоску и затем выходит из них, образуя длинный, белый, шелковистый ореол.