- На кой тебе сдался этот Кавказ? - шептал он Ершову. - Будешь там вечным вторым пилотом. Великое дело - курортников возить: базар - вокзал! Разве это работа? Поехали к нам. Штаны не успеешь сносить - командиром станешь. А там, глядишь, и на лайнер попадешь. И по всему Союзу. Главное, чтоб командир хороший попался, от него многое зависит. За хорошим командиром как за каменной стеной.
В общем, уговорил. Махнул Ершов рукой на Северный Кавказ и покатил в Восточную Сибирь. Сразу же после приезда их заставили сдать зачеты, выдали форму, и на этом все застопорилось. То ли приехали не вовремя, то ли произошел перебор летчиков, но сажать их в кабины самолетов почему-то не торопились. Послонявшись по аэропорту и почувствовав, что до них нет никому дела, парни загуляли. Брали такси - и в город. Но очень скоро такси стало не по карману. Сто рублей в месяц - какие деньги! Прокрутившись немного, Ершов дал родителям телеграмму: срочно высылайте деньги на ремонт самолета. Но безобидная вроде шутка вышла ему боком. Дома решили, что произошло что-то серьезное, и на другой день в Иркутск прилетела мать. Пришлось объяснять, для чего ему нужны деньги…
- И в кого ты такой уродился, - расплакалась мать. - Денег попросить по-человечески и то не смог. Я думала, в училище ума набрался, а ты…
- Ну перестань, ну виноват, - морщился Ершов. - Начну летать, рассчитаюсь.
- Да не о том я, - качала головой мать. - Знаю, опять что-нибудь натворишь.
И - как в воду глядела. Вместо кабины самолета угодил он в колхоз.
После разбора Ротов решил устроить смотр вновь прибывшим молодым летчикам. Для начала учинил проверку формы одежды, приказал показать носки. По форме должны быть черные, а у Василия Ершова в тот день оказались красные в клетку. Недолго думая, он спрятался за спины товарищей, быстренько снял носки и сунул их в карман.
"Будь что будет", - решил он. И когда дошла до него очередь, поднял гачу.
- Что это такое? - оторопев, спросил Ротов.
- А я всегда так хожу, - улыбнувшись, сказал Ершов, - так ноги не потеют.
Ротов вернулся к столу, взял лист бумаги, на котором были отпечатаны фамилии для распределения по экипажам.
- У кого еще ноги потеют? - громко спросил он.
Вопрос повис в воздухе. По старой курсантской привычке летчики стояли молча и смотрели в пол.
- Хорошо-о-о-о, - громко протянул Ротов. - Ершова до полетов не допускаю. Поедет в колхоз. Поработает там месяц-другой, потом решим, что с ним делать. - Он сделал паузу. - В авиации мелочей нет, к летчикам у народа особое отношение. В нас хотят видеть свою мечту, а вы… по ней босыми ногами.
Ершов готов был провалиться сквозь землю.
Растерянным вышел он от Ротова и поехал в общежитие. Троллейбус, царапая провода, катил мимо зеленых тополей все дальше и дальше от аэропорта и самолетов. Ершов смотрел на серые, чужие дома, и хотелось ему собрать чемодан и уехать домой. И тут же с какой-то тоскливой обреченностью понял: нет туда дороги, нельзя ему, как и этому троллейбусу, на котором он ехал в общежитие, дать задний ход, повернуть назад. "Ну надо же, глупо-то как, вместо кабины самолета - в колхоз".
Вообще-то ему до сих пор везло. В училище попал с первого захода, хотя было десять человек на место. Затем угодил в первый экспериментальный выпуск с переучиванием на Ан-26. Обычно летчики начинают с Ан-2, пока до Ан-26 доберутся - половину волос растеряют. А он раз - и в дамки. Но здесь все застопорилось. Вместо полетов - одни неприятности. Н-е-е-т, не так мечтал он начать работу в авиации.
В колхозе Ершов пробыл до середины сентября. Приехав в отряд, угодил на техучебу, потом начались зачеты. Словом, все пошло наперекосяк, не так, как у Витьки Падукова. Тот уже налетал двести часов и ходил, поплевывая в потолок. Так прошло еще полмесяца. Наконец Ротов вызвал его к себе в кабинет.
- Ну, как сельские харчи? - спросил он. - Не надоели? А то, может, продлить командировку?
- Вам виднее, - хмуро ответил Ершов. - Если считаете, что я там нужнее, сегодня же напишу рапорт о переводе в колхоз.
- Обиделся, значит. Не на меня, на себя обижайся. Запомни: театр начинается с вешалки, а летчик - с формы. Кто нарушает ее, тот и в полетах безобразничает. Вы сюда работать приехали, а не шутки шутить. Сегодня - носки в клетку, завтра на вылет опоздаешь, а там, глядишь, еще что-нибудь выкинешь.
- Что мне теперь, застрелиться?! - воскликнул Ершов. - Знаю, виноват, но обещаю: больше такое не повторится.
Ротов достал из стола серую папку, полистал ее.
- Кстати, за что у тебя в училище был выговор? - неожиданно спросил он.
- За самопроизвольный выстрел в карауле, - схитрил Ершов, пытаясь понять, что там еще записано в его личном деле.
- Вот как? - подняв брови, спросил Ротов. - Нельзя ли поподробнее.
- Дело, значит, было так, - начал рассказывать Ершов. - Вы же учились в училище, знаете, какие сумасшедшие дни бывают, особенно в самом начале. Порядка еще не знаешь, все тебя воспитывают, парикмахер, и тот, чуть что, кричит: отчислю! - Ершов сделал паузу. Ротов молча смотрел на него. - Назначили меня в караул. В двенадцати километрах от города приводную радиостанцию строили. Перед караулом инструктаж дали. Чапаева вспомнили - как часовые беляков проморгали, обрисовали сложное международное положение. В общем, напугали. Вечером привезли на объект. Вручили ружье, пять патронов, и стал я вокруг здания ходить. С одной стороны кустарник к самому зданию подходит, с другой - заросшая бурьяном лощина. Стемнело быстро, одна лампочка на столбе болтается туда-сюда, туда-сюда. Тут меня осенило: я же весь на виду, захотят снять, я как на ладони. Я за ящики. Присел на доски, оттуда все хорошо видно: и освещенную часть, и ту, которая в темноте. И тут же слышу: зашуршало что-то в кустах. Ползут, думаю. Зарядил ружье, взвел курок, не дышу. Тишина, только сердце бухает. И вдруг сзади мне на плечи кто-то бросился. У меня волосы дыбом, оглянулся, и тут щеку мою будто огнем обожгло. Я дернул курок, ружье бабахнуло. Тут, конечно, тревога. И только тогда я разглядел, что шарахнулась от меня наша собака. Ей, видите ли, надоело спать в караулке, она разыскала меня в засаде и на радостях бросилась лизать…
- Занятно, занятно, - барабаня пальцами по столу, проговорил Ротов. - Посажу-ка я тебя летать с Бакшеевым.
- Бакшеев так Бакшеев, - быстро проговорил Ершов. - Надоело пол топтать, пора и за дело.
- Это похвально, что летать стремишься, - щупая Ершова глазами, медленно произнес Ротов. - Не хотел я сажать вас вместе, но ничего, посмотрим, что получится. Как только Бакшеев выйдет на работу, так сразу и начнете. Но предупреждаю заранее, - Ротов погрозил пальцем, - будешь нарушать дисциплину - отберу пилотское свидетельство, напишу досрочную аттестацию, пойдешь самолеты обметать.
"Все-таки вырвал я себе командира, - довольно подумал Ершов. - Теперь наиважнейшая задача - наладить контакт с ним. Особенно в моем положении. А то и взаправду спишут на землю. Жалуйся потом дяде. Самолеты обметать! Как бы не так".
Витька Падуков, узнав, что Ершову дали Бакшеева, схватился за голову.
- Иди и откажись, - сказал он. - Пропадешь ты с ним.
- Так уж и пропаду, - подняв брови, возразил Ершов.
- Пропадешь, пропадешь, - махнул рукой Падуков. - Характер у него - не дай бог! С начальством не ладит, а с начальством воевать - что по лезвию ходить: солнышко высоко, Москва далеко, а колхоз рядом. Ты-то, наверное, это уже понял.
Ершову почему-то стало смешно.
- Чего ты смеешься? - взорвался Падуков. - Не веришь, да? Ты вон сходи посмотри, на доске приказ висит. Твоему командиру там строгий выговор. Но это еще не все. Бакшеев недавно второго пилота Гришку Фонарева из кабины выгнал. Взял за шиворот и - в дверь. У Гришки-то батя в управлении работает. А Бакшеев начихал, выгнал - и все. Такого в отряде еще не случалось. Гришка жалобу в министерство написал. Прилетали разбираться. Понял, какого командира тебе подсунули? Но ты сам виноват, сам себе все напортил.
- Спасибо, утешил.
- Да ты не огорчайся, - уже сочувствующим голосом проговорил Падуков. - Другим, наоборот, Бакшеев нравится. Говорят, его только понять надо.
- Поживем - увидим, - ответил Ершов. - Сам знаешь, не мы выбираем…
Падуков, сам того не желая, посеял у Ершова в душе тревогу. За что Бакшеев выгнал из кабины Фонарева? Если за дело, то полбеды, а может, просто нашла на него блажь, может, встал не с той ноги. Этого он боялся больше всего. Ершов знал, на него в первое время будут смотреть глазами Бакшеева. Мнение Бакшеева о нем как о летчике, а оно будет обязательно высказано вслух, - самое важное. При случае на него будут ссылаться. Это вроде ярлыка, который придется носить долго.
После разговора с Падуковым Ершов еще неделю ходил по отряду - Бакшеев не появлялся. Наконец ему надоело караулить командира, надоело встречать и провожать друзей в полет, и он снова зашел к Ротову.
- Вот что, съезди к нему домой, - побарабанив пальцами по столу, сказал Рогов. - Узнай, что он тянет. Я вас тут в командировку послать думаю.
В штурманской Ершов спросил у Падукова, не знает ли он, где живет Бакшеев.
- Михалыч в старых домах на Ушаковке живет. Ты вот что, - Падуков понизил голос, - зайди в магазин и возьми бутылку. Он сейчас в трансе - с женой своей Лидией Васильевной разошелся. Я думаю, не помешает.
- Да ты что!
- Вот чудак-человек! Насколько я знаю, он этот напиток уважает. Мордовии, с которым я летаю, рассказывал: раньше для борьбы с обледенением спирт выдавали. Так вот Бакшеев спирт зря не расходовал. Перед вылетом зайдет в кабину - на стеклах лед. Он обмакнет палец в спирт, проделает в лобовом стекле дырку с пятикопеечную монету, на взлете вставит туда глаз - и поехал. Высший пилотаж. После рейса зайдет на метеостанцию, девки в задании штамп поставят, что по трассе было обледенение. Спирт спишут, ну а летчики спирт сюда, - Падуков постучал себя по горлу.
От аэропорта Ершов спустился к Ушаковке. Отыскать дом Бакшеева было непросто. Добрый час ходил он по кривым улочкам. Было холодно, дул ветер, вдоль заборов качалась высохшая полынь, на деревьях трепыхались редкие, чудом уцелевшие листья. Свинцовая пустота неба изредка напоминала о себе гулом высоко летящего самолета да реденьким осенним дождем, который то прерывался, то вновь принимался за дело, срывая последние листья. Прикрываясь от дождя воротником куртки, Ершов вполуха ловил этот гул, удивляясь про себя, кто и куда летает в такую погоду. Впереди по дороге замаячила фигура мужчины. Он шел, что стреноженный конь, то убыстряя, то замедляя ход, на голове чуть держалась выцветшая авиационная фуражка.
Ершов приободрился: "Свой брат - уж он-то наверняка подскажет, как найти Бакшеева".
- Вы, случаем, не знаете, где живет Иван Михайлович Бакшеев? - догнав мужчину, спросил он.
Мужчина резко остановился, фуражка качнулась и поползла на лицо, но он перехватил ее на ходу и усадил на прежнее место.
- Кто такой? - повернувшись всем телом к Ершову, спросил он. - Почему я тебя не знаю?
- Какая разница, кто, - улыбнувшись, ответил Ершов. - Мне сейчас Бакшеев нужен.
- Бакшеев всем нужен. Но ты кто такой? Неужели тебя не научили: прежде чем задавать вопросы, нужно представиться. Вот я, например, Петр Сергеевич Короедов - пилот первого класса. А ты кто? Ответишь - проведу к Ивану Михайловичу, не ответишь - пеняй на себя.
В это время сзади хлопнула калитка, и на дорогу вышла женщина. Короедов схватил Ершова за рукав и потащил в переулок.
- В воздухе противник, - приглушенно зашептал он. - Давай, парень, прибавим газу. И вираж покруче. А то не видать нам Ивана как своих ушей.
- Ты это куда, Петечка? - ласково протянула женщина. - Я тебя жду-жду, а ты мимо дома норовишь проскочить.
- Жена-сатана, - пробормотал Короедов, - уследила-таки. Вот всегда так, соберешься друга попроведывать, а тебя приконтрят.
- Вы не знаете, как пройти к Бакшееву? - спросил Ершов у женщины, больше не надеясь на пилота первого класса.
Некоторое время она молча смотрела на Ершова.
- Маша, он правду говорит, - залепетал Короедов. - Ивана на работу вызывают. Нас вот послали за ним.
Но она так глянула на него, что он осекся.
- Спуститесь к речке и выйдете к огородам. Там увидите - на крыше пропеллер крутится. Это его дом.
Ершов поблагодарил женщину и пошел вниз к реке. Дорога, не доходя до воды, забралась на бугор и раздвоилась. Ершов остановился, не зная, куда идти дальше. Дома походили один на другой: все сложены из бруса, покрыты шифером. "Какой же из них Бакшеева?" Если бы он зашел с лицевой стороны, все было бы проще, в кармане у Ершова лежал адрес. Но попробуй угадай со стороны огородов.
"Надо искать пропеллер", - вспомнил он слова женщины. Пошарив по крышам глазами, заметил над одним из домов прозрачный диск вращающегося винта. Приглядевшись, понял, что это молотил воздух хвостовой винт со списанного вертолета. От винта к настилу, где был закреплен покрашенный в черный цвет топливный бак, шел привод.
"Вон в чем дело, винт воду в бак качает!" Походив вдоль забора, Ершов отыскал калитку, повернул щеколду. "Есть собака или нет?" - гадал Ершов, направляясь к дому.
- Собаки нет, иди смело, - неожиданно услыхал он глухой голос.
Ершов вздрогнул и остановился. На крыльце, расставив ноги, стоял высокий, широколицый, заросший густой щетиной мужчина лет сорока. На нем была синяя, выгоревшая на солнце демисезонная куртка и такие же синие, с карманами на коленях хлопчатобумажные брюки. Смотрел он исподлобья, и, может быть, от этого его темные, наполовину прикрытые бровями глаза казались обрезанными.
- Ну-ну, смелее, - сказал мужчина. - Я не кусаюсь.
- Вы Бакшеев?
- Попал точно. Небось Ротов прислал.
- Он, он! - с необъяснимой поспешностью ответил Ершов. - Спрашивает, когда вы на работу выйдете. Я с вами вместо Фонарева летать буду. Заблудился я тут, хорошо женщину встретил, она рассказала, куда идти.
- Летчику блудить не следует, - сказал Бакшеев. - Начинающий летчик должен со своего чердака узнавать соседний двор, а дом командира - тем более. Ну да ладно, на первый раз прощаю.
Бакшеев сунул гаечный ключ в брюки, спустился с крыльца, открыл калитку.
- Заходи в дом, - все тем же ровным голосом пригласил он.
Первое, что бросалось в глаза в доме Бакшеева, - так это огромная полетная карта. Она занимала полстены. Точно такую же видел Ершов в аэропорту в штурманской комнате. Рядом с картой на тонком ремешке висел планшет, левее, на подоконнике, стояли авиационные часы, а снаружи, за стеклом, торчал самолетный термометр.
После того как ушла жена, Бакшеев жил вдвоем с дочерью. Вообще-то поначалу он остался один, жена забрала и дочь. В свое время в аэропорту было много разговоров: одни осуждали Бакшеева, другие оправдывали его. Но через некоторое время дочь вернулась к отцу, и разговоры смолкли.
- Вот что, не в службу, а в дружбу, пока магазин не закрыт, слетай, возьми бутылку, - Бакшеев, как бы извиняясь, развел руками. - Приятель должен прийти. Я сам хотел сходить, да тут у соседки несчастье - трубу прорвало, дома, кроме ребятишек, никого.
- А я уже взял, есть у меня, - сказал Ершов, подивившись проницательности Падукова, и достал из портфеля приготовленную бутылку.
- Ох, и летчики пошли, - с какой-то неприятной интонацией произнес Бакшеев. - Тебя надоумили или сам догадался?
Ершов приподнял голову и увидел темные холодные глаза. На миг ему показалось, что на него навели двухстволку.
- Да что вы! У меня случайно в портфеле оказалась, - начал выкручиваться Ершов. - Вот я и подумал, чего бежать в магазин, когда есть.
- Ну ладно, коли так, - смилостивился Бакшеев.
Едва Ершов выставил на стол бутылку, как на улице хлопнула калитка, запели на крыльце ступеньки, и в дом влетела молоденькая девушка. Быстрыми глазами она оглядела незнакомого летчика, улыбнулась, затем взгляд прыгнул на стол, на бутылку с водкой, улыбка тотчас же погасла. Молча повернувшись к вешалке, она стала снимать плащ. Бакшеев предостерегающе заморгал Ершову глазами, показывая, чтобы он убрал со стола бутылку. Девушка, резко обернувшись, глянула, как влепила пощечину.
- Танюша, познакомься, - проговорил Бакшеев. - Это мой новый второй пилот.
- Василий Ершов, - представился летчик.
- Очень приятно, - ответила Таня. - Ты мне, папа, что обещал? Сам за сердце хватаешься, а все туда же.
- Сердце не от нее болит, - нахмурившись, проговорил Бакшеев.
Он вышел в сени, принес велосипедную камеру, отрезал кусок, аккуратно свернул его, сунул в карман.
- Ты посиди, - обратился он к Ершову, - я сейчас быстро вернусь, поговорим.
Проводив взглядом отца, Таня ушла к себе в комнату.
Минут через пять появилась снова, переодетая в спортивный костюм.
- А вы что стоите? Садитесь, - уже мягче сказала она.
- Ничего, постою, - ответил Ершов.
Некоторое время она молча смотрела на него, видимо, решая, как поступить - казнить или миловать?
- Значит, вы будете с моим отцом летать?
- С вашего позволения, начнем, - улыбнулся он.
- Так не начинают, так заканчивают, - быстро проговорила она, кивнув на бутылку. - Или у вас врожденная наклонность к алкоголю?
Разговор принял нежелательный оборот, и Ершов решил его не поддерживать. На улице вновь потемнело, полил дождь, оставляя на стеклах тонкие водяные царапинки. Некоторое время Таня стояла, облокотившись на спинку стула, и смотрела в окно.
- Послушайте, а вы знаете десять летных заповедей? - неожиданно спросила она. - Отец говорит: без них лучше не подниматься в воздух.
Ершов удивленно посмотрел на нее:
- Нет, не знаю.
- Неужели отец не спросил? Странно. Обычно он с этого начинает. Первая, - Таня загнула палец, - держи фонарь в чистоте. На посадке можешь не увидеть землю. Вторая: не шуруй ногами - не дрова возишь. Третья: кто хозяин высоты, тот хозяин боя. Четвертая: увидел точку в небе - считай, условный самолет противника.
- Какой противник? Сейчас же не война, - улыбнувшись, перебил Ершов.
- Ничего. Полетаете с отцом - поймете. У него всегда война, всегда боевые действия.
- Ну, это ты зря.
- Не перебивайте, я еще не все сказала, - Таня на секунду задумалась. - А волшебное слово из двадцати букв знаете?
- Нет, - признался он.
- Тогда совсем пропали. Слово это "предусмотрительность". У отца это главная заповедь. Он хочет все предусмотреть, но обычно все наоборот получается.
Ершов скосил глаза на дверь, где на листе бумаги красным фломастером было крупно написано:
"Уходя, проверь:
1. Выключен ли свет, утюг и другие электроприборы.
2. Закрыт ли кран.
3. Есть ли мелочь на автобус.
4. Лежит ли в кармане ключ от квартиры.
5. Открыта ли форточка для кота Васьки".
Пункт пятый приписан чернилами - видимо, постаралась дочь. "Настоящая контрольная карта, как в самолете!" - подумал Ершов.