Передав Гордеева напарнику, он бросился к Порогову. Николай сделал вид, что готов подчиниться грубой силе, но, услышав, как эта сопля в милицейской форме материт его, сделал ложное движение и, подставив ногу, уложил представителя власти на газон. Но тут подоспели другие блюстители порядка, размахивая дубинками, окружили Николая, пару раз врезали ему по спине и, заломив руки, впихнули в милицейскую машину. По дороге в отделение Николай почему-то вспомнил Москву и разгон первомайской демонстрации, когда омоновцы, избивая дубинками ветеранов, загнали их во двор. И тогда, в свою очередь, озверевшие демонстранты, вспомнив революционные традиции своих предков, решили дать отпор, разобрали кирпичную детскую площадку и стали забрасывать ретивых преследователей. Не удержался тогда и Порогов. Остановил его знакомый журналист. Увидев возбужденного Николая, с ехидцей сказал: "Что, кирпич - теперь уже оружие депутата?"
"Ну вот, до седых волос дожил, а от дурных дворовых привычек не избавился, - почему-то вспомнив крик Антона в собачьем парке, начал ругать себя Николай. - Драться с милицией - последнее дело". Он бы и не стал, если бы не задели Гордеева.
В отделении он вновь столкнулся со знакомым майором. Николай подумал, что тот вновь, как и в прежние времена, одарит его своими виршами. Но у майора в этот день не было поэтического вдохновения.
- А-а-а! Это опять ты? - хмуро сказал он. - Рецидив! Приехал сюда людей баламутить, московские порядки устанавливать? Предупреждаю: не добили в Белом доме, добьют здесь. За сопротивление милиции триста восемнадцатая статья. Срок до пяти лет. Солидный человек, книги пишете, побывали в коридорах власти и такие выходки. В вашем возрасте больше о душе думают, а не устраивают беспорядки.
- Ну, это мое дело, о чем мне думать, - хмуро сказал Николай. - Устроили произвол да еще нотации читаете.
- Вот это не по адресу. Все вопросы властям. Наше дело маленькое - следить за законностью.
- Да здесь сплошное беззаконие!
- Такие вещи доказывают не здесь, а в других местах. Схлопочешь срок, и потом доказывай, что ты не верблюд.
Но и на этот раз ему повезло. После того как Николая запихнули в машину и увезли в отделение, во двор приехали корреспонденты, местные депутаты. Они начали звонить в администрацию, выяснять причину конфликта, задавать неудобные вопросы. Для городских властей ситуация была новой, они совсем не ожидали здесь, далеко в провинции, подобного поворота событий. Составив протокол, Николая вскоре отпустили. Видимо, поняли, что пока лучше не поднимать шум, поскольку дворовая эпопея перестала быть дворовой. И неизвестно, как еще повернутся события.
Из отделения милиции Николай поехал к Юрию Романову. Тот работал старшим следователем в областной прокуратуре. В последний раз они разговаривали с ним по телефону более года назад. Тогда Юрий звонил ему в Думу с просьбой выйти на контакт с кем-то из московских чеченцев и попытаться вызволить из чеченского плена Виталия Людвига. Николай вспомнил, что в той команде, где Юра Романов был капитаном, Людвиг был вратарем. В конце восьмидесятых благодаря его блестящей игре они стали обладателями городского приза "Кожаный мяч". Тренировал ту команду Порогов. По словам Романова, Людвиг попал в плен раненым и, судя по всему, был еще жив. Николай переговорил с бывшим председателем парламента Чечни Юсупом Сосламбековым, с которым был хорошо знаком и поддерживал дружеские отношения. Юсуп поднял на ноги своих людей, и через месяц Людвига обменяли на какого-то боевика.
- Какими судьбами, Николай Михайлович, - обрадовался Юрий, выходя из-за стола. - А я-то думал, вы навсегда в Москве прописались. Спасибо вам за Людвига. Он после того ушел из армии. Устроился в авиакомпанию охранником.
- Это хорошо, что все у него обошлось, - сказал Порогов. - Кинули пацанов в пекло, а сами в кусты. Я-то сейчас свободный художник, перелеты совершаю. Вот опять приземлился в Иркутске. Приехал к бабуле, тут-то меня и разыскали. Помнишь футбольную площадку возле нашего дома? Ее обнесли бетонным забором, хотят, не спрашивая жильцов, во дворе элитный дом для "новых русских" построить. Люди, конечно, начали возмущаться. Но куда ни сунутся - везде стена почище бетонной. Уже снесли деревянный дом, которому полторы сотни лет. Это же история города. Но строителям наплевать. И на жильцов им наплевать, людей с милицией гоняют. Пробовали обратиться к депутату Тену, так он и слушать не захотел.
- Знаю я эту историю, - нахмурившись, ответил Юрий. - Кстати, в число пайщиков, для которых строят дом, входят ваши бывшие коллеги - авиаторы. В этот дом они вложили деньги, и немалые. Место строительства им было объявлено заранее. Пайщиков это устроило. Ну а нынешние депутаты - это уже всем известно - представляют и защищают интересы крупного капитала. Или сами, как Тен, являются таковыми. Строительство дорог, мостов, домов - это бюджетные деньги. Но там крутятся и теневые. Под благовидным предлогом идет отмывание и "грязных" денег. Кто же сегодня, когда все стоит, будет против строительства новых домов? В вашем случае они совсем не рассчитывали, что кто-то может встать поперек дороги.
- Ну пусть бы строили там, где есть свободная площадка, - сказал Николай. - Зачем рыть котлован в нашем дворе?
- Сейчас найти другое место для дома - это дополнительные расходы. А сюда уже вложены деньги. Их им никто не вернет. К тому же здесь центр города, рядом автобус, трамвай плюс коммуникации. Теновщина - это новое явление в нашей жизни. Смесь демагогии, обещаний и жесткого прагматизма. Если им выгодно, пообещают и кинут. Потом иди жалуйся ветру в поле. Такие, как он, депутаты не останутся в Белом доме, чтобы защищать закон. Ваше время, время политического романтизма, ушло в прошлое. Все идет, как идет. А народа хватает только вот на такие дворовые бунты.
Порогов смотрел на Юрия и не мог возразить ему. Романов говорил то, о чем он сам в последнее время думал не однажды. Он вспомнил, как в октябре девяносто третьего, когда Белый дом обнесли колючей проволокой, Юра Романов со своим товарищем приезжал в Москву на защиту депутатов. Встретив его среди ополченцев, Порогов поинтересовался, знает ли о том, что он здесь, Романова.
- Нет, не знает, - ответил Юрий. - Я приехал сам. Ельцин нарушил Конституцию. Если другим все равно, то мне не безразлично, в какой стране я буду жить. Мы с ребятами из прокуратуры спорили. Они говорят: раз ты получаешь деньги, то должен служить той власти, которая тебе их платит. Когда я им говорю, что я служу прежде всего государству и закону, то они говорят: тогда нужно уходить. Я им в ответ, что в них живет неистребимое желание служить хозяину, каким бы он ни был. Вот и вся их жизненная философия.
- Прежнюю власть сметали с лозунгом защиты прав человека. И сегодня отнимают у людей последнее, - сказал Николай. - Вот я и решил прийти к тебе. Если можешь, помоги.
- Мы хвосты ментам прижмем, - подумав немного, ответил Юра. - Но надо бы задействовать средства массовой информации. Хорошо бы в какой-то центральной газете статью опубликовать. Кстати, чем закончился ваш инцидент с Марком Бондом?
- Да ничем. Составили протокол, я его отказался подписывать. Нажрались и давай в самолете права качать. Марк к бортпроводнице начал приставать. Да ты ее знаешь, Юлька Солуянова.
- Она у меня была, рассказывала. Испугалась она, ей же пригрозили с работы уволить. Наши аэропортовские, освободившись от своих начальников, пригласили управлять собой американских хозяев. Бонд прихватил московских помощников. На всех ветках уселись прожорливые обезьяны. Как председатель совета директоров авиакомпании Марк Бонд брал на себя обязательства инвестировать в авиакомпанию финансовые средства. На Кипре, подальше от наших глаз, была создана компания, куда перечислялись все средства, заработанные летчиками авиакомпании, работающими в Китае. Из тех денег Марк Бонд часть долларовой выручки перечислял на счет компании в виде инвестиций. Другая часть уходила неизвестно куда. Еще один филиал компании был создан в Узбекистане. Схема хищений была та же. Кроме того, была создана компания "Арфик". Через нее взяли в лизинг "Боинг-757", оформили его на временный ввоз. В Москве была открыта дочерняя компания "Дакона". На "боинге" мы выполняли рейс из Иркутска до Москвы. Чтоб самолет там не простаивал, его заряжали ночным чартерным рейсом до Барселоны. Доход от этого рейса перечислялся на счета "Даконы". Иркутские летчики тех денег так и не видели. В аэропорту не нашлось толковых юристов-международников, сумевших разъяснить, как следует оформить договоры, просчитать все последствия, гарантии. Вернее, договоры и заключались, но так, чтоб было легче украсть. Но ничего, и им хвост прижмем. Уж больно вольготно им здесь живется. Попали в страну непуганых идиотов. За Марком это уже не первый такого рода скандал. Недавно в "Интуристе" напился, устроил дебош, разбирались. У себя в Америке он бы такое не позволил. Там они смирные. Полицию за версту обходят. А здесь можно все. Вот и выкобениваются. Они здесь хозяева, хотя и понимают, что ненадолго. Так что передайте соседям: прокуратура на вашей стороне, то есть на стороне закона. Держитесь! Если бы у нас все вот так же отстаивали, защищали свои права, то такого беспредела в стране не было бы.
С этого момента по вечерам у недостроенной бетонной стены стали собираться жильцы ближайших домов. На собрания приходил Гордеев, приносил схему двора, другие бумаги и сообщал последние новости, показывал ответы на те заявления, которые он рассылал по разным инстанциям. Затем разворачивал снятую на ксероксе схему и показывал на ней коварные замыслы строителей. Женщины поглядывали на его орденские колодки, обсуждали, что предпринимать дальше. И решили: на возведенной стене от имени детей, живущих и играющих в футбол на дворе, написать обращение к городским властям. Напомнить, что не за горами и выборы. А уж они-то сделают все, чтобы испортить властям настроение. Утром все жильцы дома, окна которых выходили во двор, увидели, что вся стена стала напоминать плакат, с которым хоть сейчас можно было идти на демонстрацию. Но власть отреагировала на это спокойно. Она ее просто не заметила.
Но те, кто уже вложил деньги в строительство дома, не прекращали попыток добиться своей задачи. Только теперь они решили действовать похитрее: вскоре ночью кто-то сжег вагончик-бытовку, которую успели притащить строители во двор. Приехали из милиции и начали опрос жильцов. Порогову передали, что кое-кому очень хотелось связать поджог с возвращением Николая в Иркутск: мол, по его наущению сделал это кто-то из дворовых пацанов.
Порогов позвонил Романову, рассказал о поджоге и визите милиционеров. Тот уже знал о случившемся и просил не предпринимать никаких действий, которые могли бы обострить ситуацию.
- В прокуратуре готовится постановление о приостановке строительства дома, - сказал он. - Многие разделяют вашу позицию. Но не надо давать противной стороне козыри в руки.
О том, что Порогов, едва прилетев, уже пару раз побывал в милиции, в аэропорту узнали сразу же. Говорят, такие вести сорока на хвосте носит. Не знали только одного, что этого меньше всего хотел сам Порогов. Но что случилось, то случилось. Узнав, что Николай в Иркутске, ему начали звонить те, кто еще вчера готов был поставить его к стенке. По телефону они сливали ему свои обиды на начальство, кляли себя за доверчивость, припоминали какие-то незначительные, но приятные эпизоды из прежней летной жизни, при этом, словно снимая с себя грехи, материли Плучека, Полищука. Николай узнал, что в авиакомпании уже почти не осталось самолетов, все продали и проели, из семидесяти единиц техники остались считаные единицы, что многие пилоты отправлены на пенсию, что в службах началась грызня из-за того, чтобы усидеть, сохранить всеми правдами и неправдами свое место, что самолеты в последнее время падают чаще, чем взлетают, что Иркутск стал чуть ли не Бермудским треугольником.
"Где же вы, мои милые, раньше были? Чем думали, когда вам предложили разделиться? - думал Порогов. - Теперь каждый пытается спастись в одиночку. Интересно получается. Одни бьются, чтобы вновь построить АНТ-25 и как бы переписать историю отечественной авиации заново, поднять к ней общественный интерес, другие, сами себе отрезав голову, плачут по волосам. Вот уж, действительно, к плохому, как и к хорошему, привыкают быстро. Когда-то из обломков храма Христа Спасителя в Москве построили Дом на набережной. В Иркутске похожая история произошла с кафедральным собором. Но никого и ничему эти истории не научили. Может статься, что из обломков еще летающих самолетов и воссоздадут еще одного "Илью Муромца", сделают из него балаган или пивнушку, и он так и не увидит неба. Тогда зачем ломать копья и говорить, что человек не свинья и не может смотреть только в подставленное ему корыто".
За последнее время у него была всего одна хорошая новость: из Боснии позвонил его черногорский друг поэт Зоран Костич и сказал, что у Николая в Баня-Луке выходит книга на сербском языке.
Неожиданно Николаю позвонил Полищук и, поговорив о том о сем, сказал, что ему как бывшему работнику авиакомпании он готов выписать до Москвы бесплатный льготный билет. Что ж, с его стороны это был хороший ход. Оставаться здесь и выслушивать стенания коллег Николаю надоело, подумав немного, он решил: пока не посадили в кутузку, надо брать билет и улетать отсюда.
Порогов шел по знакомому коридору, по которому ходил тысячу раз. Но вместо полетного задания в руках у него было требование на выдачу льготного билета. Уже не было прежней страны, поменялась вывеска на здании, теперь здесь размещался не авиаотряд, а компания "Байкал". Лишь линолеум в коридоре был прежним, каким его положили еще в последние годы советской власти. Он потрескался и задрался по краям. Его не меняли, скорее всего, из-за отсутствия средств на ремонт. Как и везде в брошенных на произвол судьбы организациях, на него глядело лицо перестройки и приватизации. Николаю было известно: дела компании шли плохо, но, только запнувшись о торчащий край линолеума, убедился, что дела шли хуже некуда. Подписывая требование на билет у внешнего управляющего, он встретил в приемной многих своих старых знакомых, тех, с кем летал прежде. Они жаловались, что когда их выталкивали на пенсию, то пообещали по пятнадцать тысяч рублей. Сейчас им приходилось днями обитать в приемной в надежде вызволить обещанное. Николаю затевать разговор на эту тему не хотелось, он пришел сюда, чтобы подписать требование у бухгалтера, сходить в кассу, получить билет. И разбирайтесь вы со своими проблемами сами! Каждого в семье с детства учили, что наказания без вины не бывает.
Его раздражало, что они по-прежнему готовы были винить всех, только не самих себя. И больше всех доставалось тем, кто сумел как-то и чем-то зацепиться в этой жизни. Поглощенный своими думами, он добрался до кабинета главного бухгалтера и, удивившись, что к такому важному и всегда нужному человеку нет очереди, толкнул дверь. Глаза ослепило солнце.
За столом сидела та, кого он меньше всего ожидал и больше всего не хотел бы сейчас видеть, - Шура Романова. Она разговаривала по телефону. Николай всегда поражался умению женщин делать вид, будто они тебя не видят, хотя знал: когда надо, они могут видеть затылком. Порогов смотрел на нее и старался определить, заметила она его или нет. Из обрывков разговора понял: кто-то на кого-то наезжает, и это каким-то образом касается Романовой.
Наконец-то она перестала говорить, положила трубку, но продолжала сидеть так, будто Николая вообще не было в комнате. Тогда он решил напомнить о себе и, сделав шаг, положил на стол требование. Она мельком глянула и раздраженно произнесла:
- Я же сказала, что никаких бумаг я подписывать не буду. Компания летит ко всем чертям, а тут лезут с этими требованиями. Неужели непонятно - всё, отлетались. Или вы считаете, что вы исключение из правил?
Честно говоря, до этих ее слов Порогов считал, что он как раз исключение. Неужели Сергей не согласовал с нею этот вопрос? Тогда чего было переть на рожон.
- Вообще-то по отсутствию посетителей я должен был догадаться, что соваться сюда не следовало, - спокойным тоном сказал Николай. - Вы, видимо, не тот человек, за которого я вас принял. Я думал, здесь сидит бухгалтер, но, по всему видно, попал в антикризисный штаб по спасению компании. Извините. Не подскажете, где мне найти бухгалтера?
Романова подняла на него глаза. Глаза у нее были прежними, усталыми и чем-то недовольными.
- Извини, я тут совсем зарапортовалась, - она пододвинула к себе требование и размашисто подписала. - Когда собираешься улетать?
- Да вот, если позволите, побуду еще немного и улечу, - по инерции пробурчал Порогов. - Чего доброго, еще скажете, что это я развалил компанию.
- Да ты, Коля, не обижайся. Мы сейчас здесь все как ошпаренные. Мне надо с тобой встретиться и поговорить.
- Так мы вот встретились, в чем вопрос?
- Нет-нет, только не здесь. Ты вечером свободен?
- Для тебя я всегда и везде свободен.
Голос его прозвучал фальшиво.
- Ты знаешь бар "Охотничий домик"? Это на Цимлянской. Давай встретимся там. У меня к тебе очень важный разговор.
- Я не помню, чтобы там был какой-то бар, - стал припоминать Николай. - Но домик так домик. Найду. Во сколько мне там быть?
- В семь вечера.
Даже пообещав Шуре прийти в бар, Николай не знал, правильно он поступил или надо было отказаться. Но, подумав, решил: раз пообещал, надо идти. Все-таки для него Романова по-прежнему кое-что значила в этой жизни. Тогда, после девяносто третьего, когда он впервые остался без работы, она по-настоящему выручила его. К тому времени у него в издательстве лежала рукопись книги. Но не было денег, чтоб оплатить типографские расходы. Он знал: просить деньги - портить отношения. Но у кого и под что просить? Один раз дать могут, второй - вряд ли, да и просителей развелось - раком до Москвы не переставишь. С помощью книги он надеялся поправить пришедшие в полный упадок финансовые дела.
Узнав о его денежных затруднениях, Шура нашла ему богатого армянина, который, как она говорила, имел в городе сеть шашлычных и ресторанов и который, по ее словам, знал, что Николай, сочувствуя армянам в Сумгаите, чуть не проиграл выборы. Встретившись с ним, Порогов сказал, что для рекламы фирмы и имени мецената он на первой странице поблагодарит его за оказанную помощь и поддержку, более того, пообещал, что в случае успешной распродажи вернет деньги. Бизнесмен, поглядывая на Шуру, спросил, сколько будет стоить книга, и попросил привезти счет.