Трава достает нам до колен. Судя по разросшейся растительности, когда-то сад был нормальным, но все это в прошлом. В дальнем углу - поникшее старое дерево. Карл идет к нему, старательно пряча лицо. Начинает подбирать с земли подгнившие яблоки и с силой швыряет их об забор. Но после нескольких шлепков прекращает и просто стоит.
На мгновение мне кажется, что он вот-вот расплачется, и одна лишь мысль о том, как он плачет, пугает меня больше, чем все остальное. Уж лучше бы он на нас наорал. Или набросился с кулаками.
Отчасти я понимаю, что должен подойти и как-то подбодрить его. Реально же мне хочется совсем другого. Мне хочется запустить гнилым яблоком прямо ему в лицо и сказать, чтобы он проваливал на все четыре стороны и навсегда оставил нас с Олли в покое. Лучшего момента избавиться от него просто не придумать.
- Хорошая у тебя мама, - говорит Олли. - Очень приветливая.
Тело Карла остается таким же неподвижным, но голова поворачивается, и он смотрит на Олли как на законченного придурка. Повисает долгое молчание.
- А что это за отряд? - спрашиваю я.
Он не отвечает. Но я не унимаюсь:
- Что это - отряд?
Теперь он смотрит на меня, но по-прежнему молчит.
- Это там, куда ты ходишь в школу? Или это вместо школы?
Олли таращится на меня, словно я спятил. Карл не двигается и ничего не отвечает, но его дыхание заметно учащается, и я буквально вижу, как энергия все плотнее сжимается пружиной у него внутри. И вот-вот раздастся щелчок. Он либо сядет прямо там же на землю и разревется, либо у него сорвет башню. Я знаю, что надо остановиться, но уже не могу.
- Это что, спецшкола? Тебя туда определили?
- Замолчи, Бен, - вступается Олли.
- Это спецшкола для психов?
- Все, я ухожу.
Олли поворачивается и шагает к задней двери, но останавливается и ждет, наблюдая за нами.
- Значит, поэтому ты не в нашей школе, да? Значит, ты ходишь в школу для недоделков?
Карл наклоняется, подбирает с земли яблоко и резко швыряет мне в лицо. Я увертываюсь, и яблоко проносится прямо над моей головой. Затем еще одно. И еще. Они пролетают мимо, исчезая в кустах за моей спиной, так что мне совершенно нечем отстреливаться. Но одно все-таки попадает мне в щеку, взрываясь заплесневелой, коричневой пульпой. Лицо обжигает как от крепкой пощечины, и я ничего не вижу.
Я чувствую, что Карл идет прямо на меня, но не могу точно сказать, что у него в руке. Что-то длинное и прямое, и он держит это прямо над головой.
Через секунду это что-то едва не рассекает мне череп, оно довольно тонкое, но крепкое. Я плохо вижу и не могу защищаться, и эта штука, со свистом разрезая воздух, несется мне прямо в лицо. Бамбуковая палка. Она хлещет мне по уху, затем по щеке, и мне остается лишь упасть и свернуться в клубок, пока палка с силой опускается мне на спину, еще и еще.
Карл прекращает, лишь когда Олли толкает его сзади, с разгона врезавшись в него плечом, и, улучив момент, я вскакиваю и мчусь со всех ног, подгоняемый топотом Олли. Мы проносимся сквозь дом, не замечая ни мамы Карла, ни мужчины в прихожей, вылетаем на улицу и бежим, бежим, бежим до самого моего дома.
Мы стоим, согнувшись в три погибели, отчаянно хватая воздух широко раскрытыми ртами. Мы вырвались от Карла! Ощущение такое, будто нас отпустили с уроков пораньше. Я широко улыбаюсь, тело покалывает от облегчения, и я не сразу соображаю, что Олли не улыбается в ответ. Он испуганно таращится на мое лицо.
- У тебя кровь.
- Пойду домой.
Но я никуда не иду. Стою посреди улицы рядом с Олли и гляжу на него. Что-то не так. Чего-то не хватает. Мне надо знать, что он об этом думает. Я считаю, что мне удалось отвоевать его обратно. Теперь все опять будет как раньше. Но я должен услышать это от него самого. Что-то в выражении лица Олли подсказывает мне, что я не могу быть до конца уверенным, пока он не скажет это сам.
- Он сумасшедший, - говорю я.
Олли не отвечает. Он поворачивается и пристально смотрит вдоль улицы, в сторону дома Карла.
- Он совсем спятил, - добавляю я.
Олли по-прежнему стоит отвернувшись.
- Если б не ты…
Но Олли перебивает:
- Ты сам его вынудил.
- Неправда. Он псих. Почему, по-твоему, он в той школе?
Олли долго не отвечает. А затем едва слышно бормочет:
- Ты сам его вынудил.
- Ты вообще о чем-нибудь другом можешь думать?
Теперь я действительно злюсь. Не на Карла. На Олли.
Но он лишь пожимает плечами. И в конце концов говорит:
- Ты просто не знаешь, каково это.
- Каково что?
Он снова пожимает плечами, вперившись в землю.
- Что каково?!
- Я пошел домой.
И Олли уходит.
Он медленно шагает посередине дороги. И не оборачивается. А возле угла вдруг подпрыгивает и с силой пинает камень. С грохотом камень отлетает от дверцы стоящей на другой стороне машины.
Моя комната
Увидев свое отражение - точнее, яблочное пюре вперемешку с кровью - в зеркале, я понимаю, почему Олли так таращился. Даже я таращу глаза, а ведь это мое собственное лицо. Но долго стоять в коридоре нельзя. Надо срочно умыться и переодеться, иначе вопросов не оберешься.
Иду прямиком к себе, но у ванной меня перехватывает Донни. Сперва он, как обычно, смотрит сквозь меня, но затем взгляд резко фокусируется и он хватает меня за локоть.
Я выдергиваю руку и бегу к себе в комнату, но не успеваю захлопнуть дверь. Он пропихнул ногу, и я отчаянно лягаю его башмак. Бесполезно. Обычно он разгуливает по дому в носках, и я наверняка победил бы его, как следует врезав по ноге, но сегодня Донни, как назло, влез в свои "мартенсы".
Дверь медленно поддается. Я держусь еще секунд десять, а потом сдаюсь, и он проникает внутрь. Как это типично для Донни! Раз в жизни удостоился его внимания, и то в тот момент, когда оно мне совсем ни к чему.
Донни разглядывает мое лицо и слегка морщится. Он тянется потрогать, но я шлепком отбиваю его руку. Он между мной и дверью, так что сбежать невозможно.
- С тобой все в порядке?
От его тона слезы подкатывают к глазам, я едва сдерживаюсь. Бессильно оседаю на краешек кровати. Донни и доброта - вот уже чего я точно не ожидал. Я так потрясен, что вся моя защита трещит по швам.
- Кто это сделал?
Теперь в голосе Донни явно слышится гнев.
Я качаю головой.
- Кто это сделал?
- Никто. - Мой голос дрожит.
Он садится рядом и обнимает меня за плечи. Сначала это кажется странным, но потом становится приятно. Я рад, что он рядом. Я уже и забыл, когда Донни в последний раз дотрагивался до меня по-дружески. Наверное, когда я был еще в пеленках. Стараюсь не заплакать, и у меня почти получается.
И вот когда я уже начинаю привыкать к мысли, что Донни хороший и добрый, он вдруг встает и молча выходит из комнаты.
Я слышу, как открывается и закрывается кран, а затем он возвращается с влажным полотенцем и снова садится возле меня.
- Только маме не говори, - прошу я.
- Потерпи, сейчас будет больно.
Он начинает промакивать яблочное пюре и кровь. Руки у меня трясутся, и приходится сунуть их под себя, чтобы Донни не заметил. Я невольно дергаюсь, когда он дотрагивается до раны на щеке, но Донни очень осторожен. Дважды он возвращается в ванную и прополаскивает полотенце.
Время от времени он говорит мне, что я молодец и что я веду себя как настоящий мужчина. Раньше я такого от него ни разу не слышал.
Когда все уже позади, он снова спрашивает, на этот раз очень спокойно:
- Кто это сделал?
Я качаю головой.
- Это тот парень с нашей улицы?
- Это вышло случайно, - отвечаю я.
- Так это был он?
- Мы просто играли.
- Чем он тебя ударил?
- Мы просто баловались.
- Так, значит, ты с ним играешь? Вы дружите?
- Мы не играем. Мы просто тусуемся вместе. Я и Олли.
- Ты, Олли и он. Так вы друзья?
- Да.
- И давно?
Я передергиваю плечами.
- Не будь идиотом, Бен. Он же дурной. Психованный. И если ты будешь играть с ним и дальше, это повторится снова.
- Мы не играем.
- Прости, забыл.
По лицу Донни проскальзывает легкая усмешка, но уже через миг он опять становится совершенно серьезным.
- У этого парня проблемы с мозгами.
- Он мой друг.
- Он тебя избил.
- Я сам виноват. Наговорил всякого.
Донни качает головой, затем берет меня обеими руками за плечи и разворачивает к себе. Рядом с ним я чувствую себя совсем крошечным. С высоты своего огромного роста он смотрит мне прямо в глаза.
- Хочешь, я с ним разберусь?
Я не припомню случая, чтобы за всю свою жизнь Донни хоть раз с кем-то подрался, но по тому, как он это произносит, ясно: Донни не шутит. Он реально готов это сделать.
А что, мысль, вообще-то, интересная. Воображение уже рисует, как все происходит на самом деле, и это просто супер. Донни возвышается над Карлом, он в два раза крупнее, он месит его кулаками, и для него это так легко, что мне даже не весело. С абсолютно непроницаемым лицом Донни лупит Карла еще и еще, а я молча наблюдаю с противоположной стороны улицы. Все происходит прямо перед нашим домом. Карл что-то кричит, лицо у него покраснело и перекосилось, он умоляет меня заставить Донни прекратить, но я просто стою, скрестив на груди руки, и созерцаю эту замечательную сцену.
- Нет, - отвечаю я. - Не надо.
Донни поднимается и идет к двери.
- Переоденься, - говорит он. - И прими ванну.
- Ты ведь никому не скажешь, правда?
Он качает головой:
- Нет. Тем более что это все равно ничего не изменит. Разве что ты всю неделю проходишь в вязаном шлеме.
Я направляюсь в ванную и разглядываю в зеркале рубец на щеке - длинный и слегка вздувшийся, наполовину рана, наполовину синяк. Дотрагиваюсь мизинцем, и рубец тут же отзывается болью, резкой и сильной, и мне сразу хочется потрогать снова.
Я запираю дверь и открываю краны на полную. Краны у нас старомодные, и вода вырывается мощной струей пополам с паром.
К ужину отмазка готова. Поединок на палках у Олли в саду. Олли нечаянно меня зацепил. Предки проглатывают басню, даже не подавившись. И не замечают, как мы с Донни переглядываемся.
Через стенку Рейчел
Проходит какое-то время, прежде чем я снова вижу Карла или даже слышу его имя. Мы с Олли больше о нем не говорим. Как будто ничего и не было.
Он вообще исчез с нашей улицы. Я больше не вижу ни его самого, ни его маму. Их машина припаркована все время в разных местах, из чего я заключаю, что они никуда не девались, приезжают и уезжают, но увидеть кого-то из них мне так и не удается. Хотя это еще ничего не значит. Родители Карла не из тех людей, что прогуливаются по улице. Отец Карла здесь даже не живет. А если и живет, значит, он Человек-невидимка.
Так что теперь мы опять только вдвоем: я и Олли. Но почему-то все не так, как было до Карла. Странное чувство. Без него все кажется каким-то бесцельным, каким-то пресным. Мы с трудом придумываем, чем бы заняться.
До Карла мы с Олли просто играли. В самые разные игры. Но теперь мы, похоже, из них выросли. Проблема в том, что остальные развлечения - которые в основном сводятся к тому, чтобы слоняться по торговому центру в ожидании, когда хоть что-то подвернется, - без Карла превращаются в дикую скуку. Поскольку не подворачивается ничего. Поскольку именно благодаря Карлу вокруг творились интересные вещи.
И хотя мы о нем больше не упоминаем, его отсутствие постоянно чувствуется, как будто в комнате всегда кто-то третий. Видимо, поэтому никто из нас и не хочет произносить его имени, и от ощущения, что он с нами, все теперь по-другому, точно кто-то нашептывает нам, что мы страдаем детской ерундой, тогда как могли бы заняться чем-то стоящим.
Нет, я не могу сказать, что мне не хватает Карла. Я не хочу, чтобы он вернулся. Но, глядя на Олли и понимая, что тот беспрестанно думает о Карле, я чувствую себя по-настоящему гнусно. И мне начинает казаться, что я какой-то недоделанный, неинтересный и скучный, и вот в такие минуты я начинаю жалеть о том, что Карла с нами нет, - ведь если бы он был рядом, эти глупые мысли попросту бы улетучились. И про скуку можно было бы забыть. А ведь именно в самые скучные моменты я и начинаю задумываться о том, что до смерти надоел своему другу Олли.
И вот как-то вечером сижу я в своей комнате, делаю уроки, и вдруг внизу вспыхивает ссора. Судя по крикам, довольно неслабая, но мне не слышно, о чем это они. А еще через секунду по лестнице взлетает Рейчел и с грохотом хлопает дверью своей комнаты. И тут же за ней - мама. Она врывается к Рейчел и тоже хлопает дверью. По топоту и хлопанью двери можно догадаться, кто и что делает. Когда дело доходит до хлопанья дверьми, у каждого в нашем семействе свой особый почерк.
В комнате они снова заводятся, а поскольку это прямо через стенку, теперь я слышу каждое слово.
- Не надо убегать от меня, Рейчел, - говорит мама. - Я тебе уже сказала: не смей с ним больше встречаться.
- Я САМА БУДУ РЕШАТЬ, С КЕМ МНЕ ВСТРЕЧАТЬСЯ!
В плане громкости Рейчел перекрывает маму примерно вдвое.
Пока ты живешь в моем доме, этого не будет.
- ТОГДА Я УЙДУ ЖИТЬ В ДРУГОЕ МЕСТО.
- Ты не сможешь, Рейчел. Тебе всего тринадцать.
- А ТЫ… ТЫ… ФАШИСТКА!
- Рейчел, послушай, ты еще многого не понимаешь в жизни.
- ТЫ САМА НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ И НИКОГДА НЕ ПОЙМЕШЬ.
После долгого перерыва мама продолжает:
- Чего, Рейчел? Чего я не понимаю?
- НИЧЕГО.
- Например?
- НАПРИМЕР, ЧТО Я ЛЮБЛЮ ЕГО.
- Не говори ерунды.
- ДА, ЛЮБЛЮ.
- Нет, Рейчел. Ты еще не можешь знать, что такое любовь.
- ЭТО ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ. ТЕБЕ ПЛЕВАТЬ НА МЕНЯ. ТЕБЕ НА ВСЕХ ПЛЕВАТЬ. ТЕБЕ ПРОСТО ХОЧЕТСЯ УКАЗЫВАТЬ МНЕ, ЧТО ДЕЛАТЬ.
- Да, Рейчел, я указываю тебе, что делать, но на то есть причины. Пойми, он проблемный мальчик. Он не тот, с кем следует встречаться девочкам вроде тебя.
- ПОТОМУ ЧТО ОН ПРОБЛЕМНЫЙ?
- Да.
- А ТЫ, ЗНАЧИТ, ВСЯ ИЗ СЕБЯ ТАКАЯ ХОРОШАЯ? ДЕРЖИШЬСЯ ПОДАЛЬШЕ ОТ ТЕХ, У КОГО ПРОБЛЕМЫ? ПРЕЗИРАЕШЬ ТЕХ, КТО НЕ ТАКОЙ СЧАСТЛИВЫЙ, КАК ТЫ? ОТЛИЧНАЯ ПОЗИЦИЯ, ПРОСТО СУПЕР! СПАСИБО ТЕБЕ, МАМА. ЗА ТО, ЧТО ПОМОГАЕШЬ МНЕ СТАТЬ ХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ. ЧТО ДЕЛИШЬСЯ СО МНОЙ СВОЕЙ ПОТРЯСАЮЩЕЙ ЖИТЕЙСКОЙ МУДРОСТЬЮ. ОГРОМНОЕ ТЕБЕ СПАСИБО.
- Я говорю вовсе не о том, счастливый он или нет. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я говорю о том, что он опасен.
- СО МНОЙ - НЕТ. СО МНОЙ ОН ОЧЕНЬ НЕЖНЫЙ.
- Он опасен, Рейчел. Ты же сама видела, что он чуть не сделал с папой.
Вот теперь я знаю наверняка, о ком они говорят. Я подозревал об этом с самого начала, но лишь сейчас окончательно расстался с надеждой, что речь о ком-то другом. Рейчел и Карл. Сладкая парочка. Охренеть!
- ОН ВОВСЕ НЕ ТАКОЙ.
- Пойми, Рейчел. Если он сделал это один раз, без всякого повода, он сделает это еще и еще.
- А КТО СКАЗАЛ, ЧТО БЕЗ ВСЯКОГО ПОВОДА?
- То есть ты хочешь сказать, что во всем виноват папа?
- А МОЖЕТ, И ВИНОВАТ. МЫ ЖЕ НЕ ЗНАЕМ, ЧТО ОН ЕМУ СКАЗАЛ. БУДЬ У МЕНЯ ПИЛА, Я БЫ САМА ЕГО РАСПИЛИЛА УЖЕ СТО РАЗ.
- Не говори ерунды, Рейчел.
- МНЕ ПЛЕВАТЬ НА ТВОИ ЗАПРЕТЫ. Я ВСЕ РАВНО БУДУ С НИМ ВСТРЕЧАТЬСЯ.
- В таком случае я не разрешаю тебе выходить из дома. Ни с кем не будешь встречаться! Все, разговор окончен.
- МАМА! ОН АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНЫЙ. А ТЫ… ТЫ ПРОСТО СНОБКА!
- Снобизм здесь вовсе ни при чем. Он психически неуравновешенный. Его мать - пьяница. А отец вообще черт знает где…
- ОНА НЕ ПЬЯНИЦА. ТЫ ВЕДЬ ЕЕ ДАЖЕ НЕ ЗНАЕШЬ.
- Она пьяница, Рейчел.
- ТЫ ГОТОВА СКАЗАТЬ ВСЕ ЧТО УГОДНО, ЛИШЬ БЫ ЗАСТАВИТЬ МЕНЯ ДЕЛАТЬ ПО-ТВОЕМУ СЧИТАЕШЬ МЕНЯ ПОЛНОЙ ДУРОЙ, ДА? ДУМАЕШЬ, Я ПОВЕРЮ ЛЮБОМУ ТВОЕМУ СЛОВУ?!
- Рейчел, пойми, я желаю тебе только добра. Он плохой мальчик. И совершенно неуправляемый.
- ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ.
- Что ж, юная леди, у тебя будет достаточно времени обо всем хорошенько подумать, потому что с этой минуты ты никуда не выйдешь, пока не дашь мне слово, что больше никогда не будешь встречаться с этим мальчиком. Ты поняла?
- В ЭТОМ ДОМЕ НЕ ЗНАЮТ, ЧТО ТАКОЕ ПРАВА ЧЕЛОВЕКА. А ТЫ - НАЦИСТКА! УБИРАЙСЯ ВОН ИЗ МОЕЙ КОМНАТЫ. ИЛИ ТЫ ТЕПЕРЬ И КОМНАТУ У МЕНЯ ОТБЕРЕШЬ?
Я слышу, как щелкает замок, но проходит еще некоторое время, прежде чем до меня доносится звук маминых шагов по лестнице.
Следующие две недели в доме довольно шумно. Мама, папа и Рейчел либо совсем друг с другом не разговаривают, либо кидаются друг на друга будто помешанные, а порой начинают орать во всю глотку, что они друг с другом не разговаривают, - на мой взгляд, полная бессмыслица. Рейчел вроде как запрещено выходить из дома, но запретать ей выходить вообще они не могут, а она, естественно, никогда не признается, куда идет. Вот, собственно, из-за чего весь сыр-бор.
В течение этого периода разговоры за обедом в среднем сводятся к следующему. (См. Рис. 8.)