В жизни случаются периоды, когда беды наваливаются одна за другой, когда чудится, что весь мир ополчился на тебя и твоих близких. Именно это происходит с Джулией, героиней нового романа Сэм Хайес, автора бестселлера "Моя чужая дочь". Джулия твердо решила развестись с мужем, которого многие годы искренне любила. Но вскоре крушение брака покажется ей мелкой неприятностью, на которую и внимания обращать не стоит. Сначала с ее матерью произошла таинственная метаморфоза: в одночасье всегда жизнерадостная и бодрая женщина превратилась в немощную старуху, пораженную необъяснимой немотой. А через несколько дней, выгуливая собаку, Джулия обнаружит на пустоши свою лучшую ученицу, изувеченную и исколотую ножом. Но это только начало сгущающегося кошмара… А корни истории уходят в прошлое, скрывающее страшную тайну, рассказать о которой словами невозможно. О ней можно только молчать. Иначе осколки прошлого располосуют настоящее, обратив его в призрачный туман…
Содержание:
Пролог 1
Джулия 1
Марри 3
Джулия 4
Мэри 6
Марри 7
Джулия 8
Мэри 10
Марри 12
Джулия 13
Мэри 14
Джулия 15
Марри 16
Джулия 18
Мэри 20
Марри 22
Джулия 23
Марри 26
Мэри 28
Джулия 29
Марри 31
Джулия 31
Мэри 32
Джулия 35
Марри 36
Мэри 38
Джулия 39
Марри 40
Мэри 42
Джулия 42
Марри 44
Джулия 46
Марри 48
Мэри 49
Джулия 50
Мэри 51
Марри 52
Джулия 52
Мэри 53
Марри 55
Джулия 55
Марри 56
Джулия 56
Мэри 57
Марри 58
Джулия 59
Марри 59
Джулия 62
Примечания 63
Моему брату Джо с любовью
Пролог
В детстве все мы рано или поздно узнаём, что на свете есть вещи, о которых нельзя говорить вслух, что некоторые слова способны породить ужас. Мне исполнилось четыре года, когда я пошла в детский сад и впервые узнала, что на свете бывают папы. Обнаружив, что у всех других девочек имеются отцы, я спросила маму: "А где мой папа?" До того момента я и не подозревала, что у человека должен быть папа. Ведь никто не упоминал о нем. Словно его никогда и не было.
Однажды воспитательница попросила нас нарисовать семью. И я нарисовала отца, о существовании которого до того дня понятия не имела. Высоченный, он горделиво смотрел на меня густо-синими глазами - того же оттенка, что и мои собственные. Он улыбался, а руки его были раскинуты, приглашая броситься к нему, вонзиться в него с такой силой, что он пошатнется, отступит назад…
- Смотри, это папа! - объявила я маме, размахивая еще непросохшим рисунком.
Мы шли домой. И вдруг она отбросила мою руку. Я подняла голову, но разглядеть выражение маминого лица не сумела, не заметила ее внезапной суровой угрюмости - меня слепило солнце. Тогда-то она и заговорила об отце, единственный раз в жизни. Я навсегда запомнила, как тем ясным сентябрьским днем мы возвращались на нашу ферму.
- У тебя нет отца, Джулия. Не говори о нем больше. Никогда. - Она прижала к губам указательный палец.
И я послушалась.
Я давно уже взрослая женщина, у меня свои дети, но та давняя прогулка по-прежнему свежа в моей памяти, и я по-прежнему не знаю, как сказать о том, чего у тебя никогда не было. Как найти слова, если ты их просто не знаешь?
Сама суть речи, звуки, соскальзывающие с губ и растворяющиеся в воздухе, делают каждого из нас уникальным. И когда слова начинают жить собственной жизнью, возникает история. Осколки непроговоренного прошлого тонут в тумане настоящего.
Джулия
Я обнаружила ее совершенно случайно. На заиндевевшем от мороза лугу. Мертвенное лицо, посиневшие губы в засохшей крови. Широко раскрытые глаза буравят зимнее небо. Она не двигалась. Бледная кожа тоже словно искрилась от инея, а красные ногти напоминали горсть рассыпавшихся бусин.
- Грейс…
Я упала на колени, лихорадочно нашаривая в кармане телефон. Стянула с себя куртку, укрыла ее. Голые ноги торчали из-под куртки, неестественно выгнутые, припорошенные снегом.
- Грейс, что с тобой? - Я никак не могла поверить, что она жива.
Она вывернула голову, и тонкая кожа на шее натянулась. Открыла рот, и я увидела, что губы подернуты белесой коркой.
- Грейс, что случилось?
В последний раз я видела ее, когда она положила на мой стол сочинение по английскому и стремительно, как водится у подростков, вылетела из класса. Семестр подошел к концу, и все мы с нетерпением ждали Рождества. Из-за целого вороха событий - я имею в виду и маму, и Марри - я до сих пор так и не проверила сочинение.
- Док…тор, - прохрипела она едва слышно, через силу.
- Я уже вызвала "скорую", Грейс. Тише, тише. - Я прижала к себе изломанное тело, укрывая собой от ветра.
Через луг к нам мчался Мило; тяжело дыша, он остановился рядом и внезапно лег на голые ноги, торчащие из-под куртки, точно желая согреть. Его дыхание облачками пара обволакивало колени девушки.
Через двадцать минут у подножия холма, где заканчивалась тропинка, показалась карета "скорой помощи". Грозовая пустошь - обычное место для выгула собак, но мало кто взбирался до причудливой каменистой чаши, напоминавшей амфитеатр. В детстве я часто поднималась сюда, чтобы затем сбежать вниз, в вырытый человеком кратер, - колени подгибаются, волосы трепещут на ветру, собака заходится в отчаянном лае, не отставая от чокнутой хозяйки.
Марри притворялся, будто бежит со мной наперегонки, но всегда поддавался.
- Деточка, ты меня слышишь?
Врач осторожно высвободил Грейс из моих рук. Их было трое - двое мужчин и женщина. Следом спешили полицейские, двое, оставляя прерывистое стаккато на бело-зеленой траве.
- Я нашла ее в таком состоянии, - сказала я, неуклюже нащупывая объяснение. Все казалось нереальным. - Выгуливала собаку. - Холода я не чувствовала, хотя и просидела все это время без куртки. Вот только внутри все окоченело. - Мне показалось, что она не живая, пластмассовая.
Выброшенный манекен. Бесполезная кукла из магазина, засиженная мухами.
- Как тебя зовут, милая? - спросила докторша.
- Грейс. Грейс Коватта. Ее отец итальянец, - сказала я.
- Грейс, девочка, ты меня слышишь?
Пока докторша пыталась заставить Грейс заговорить, ее напарник завернул девочку в одеяло, обшитое теплозащитной фольгой, и открыл маленький чемоданчик с приборами. Грейс подсоединили к небольшому кислородному баллону, и чемоданчик пискнул, уловив слабые признаки жизни.
- Она рассказала вам, что случилось?
Я покачала головой.
- Я выгуливала собаку моей матери. Пес погнался за кроликом, я повернулась, чтобы позвать его, и тут… - Мир перед глазами вдруг размылся, я изумленно прищурилась, вглядываясь сквозь туман. - И тут увидела Грейс. Взгляните на ее ноги. С ними что-то не так.
- Ее осмотрят в больнице. Кровотечения уже нет. - Докторша снова склонилась над Грейс и заговорила, четко артикулируя слова. Так люди ведут себя с моей Флорой, будто она слабоумная. - Мы положим тебя на носилки, Грейс, потом отвезем в больницу. - У нее был большой, подвижный рот. Говорящая золотая рыбка.
Девочка все молчала. Просто смотрела на докторшу. Медленно, с трудом облизала неестественно распухшим языком губы, словно собираясь что-то сказать. И снова молчание.
- Боже. - Я с силой дернула Мило за поводок. Знакомое действие, напомнившее, почему морозным декабрьским утром я оказалась на этом лугу.
Медики суетились, полицейские огородили площадку, вызвали подмогу. Грейс уложили на складные носилки. Когда ее понесли по тропинке, я пошла рядом. Ее тело под одеялом подрагивало в такт шагам санитаров. Она молчала, слова застыли за пересохшими губами.
- Грейс, ты написала прекрасное сочинение. На высший балл. - Я коснулась укрытого фольгой плеча, словно надеясь, что смогу вернуть ее к реальности.
Своим ученикам я дала задание написать две тысячи слов о том, что они думают о зле. Сочинение почти на свободную тему - еще одна попытка пробудить вдохновение. Работы я так и не проверила, но хотела, чтобы Грейс и в самом деле получила высшую оценку.
- Что с ней случилось? - спросила я, когда мы свернули к деревне. - Есть какие-нибудь улики или… - Я не договорила, задохнувшись. Дыхание сбилось, потому что я почти бежала, стараясь не отставать; сзади одышливо трусил Мило. Его присутствие успокаивало.
- Ее осмотрят врачи. Вы родственница?
- Нет, ее учительница.
Вот и деревня. Грозовая пустошь перетекла в грунтовую дорогу, усыпанную осенней листвой. Дорогу, сколько себя помню, всегда так и называли - Грозовой. Мама рассказывала, что зимние бури выворотили здесь из земли три старых дерева.
Мама рассказывала.
Однажды она сказала, что зло любит троицу. Треугольники неприятностей. На мгновение забыв о случившемся, я думала о ней, о Марри, о себе. О нашем треугольнике боли.
Карета "скорой помощи" и полицейская машина перекрыли дорогу. В сумраке мельтешили голубые всполохи полицейского маячка, привлекая зевак. Рябь новостей наверняка уже добралась до соседних деревушек, оттуда перекочует в города и на первые полосы газет. Через несколько часов вечерние газеты выстрелят заголовками с именем Грейс.
Командой полярных исследователей мы потянулись к машинам, и вот перед нами именно те, кого я и ожидала здесь увидеть. Пожиратели новостей. Тотчас вспомнилось, почему мы уехали из деревни: надоело это сарафанное радио, которое работает быстрее, чем электронная почта. Если бы Грейс не лежала сейчас на носилках, я бы попросту ушла, порадовавшись, что больше здесь не живу. Двадцать восемь миль - не расстояние, но, перебравшись в соседний городок Или, мы обрели анонимность.
Я накинулась на зевак. Словно волнорез, противостоящий приливу, я защищала Грейс от непрошеного внимания и в результате пропустила момент, как ее внесли в машину. Не пожелала ей удачи или доброго пути, не сказала, что надеюсь вскоре увидеть в школе.
Спустя несколько секунд "скорая помощь", воем сирены разгоняя толпу, рванулась по дороге. Ее место тут же заняла еще одна подоспевшая полицейская машина. Без сил я опустилась на ледяную траву, ко мне подошел полицейский и попросил рассказать все, что я знаю. И я рассказала, и он все записал, включая единственное слово, сорвавшееся с губ Грейс.
===.
Пятница, а я все еще на ферме, занимаюсь мамиными делами. А что мне остается, верно? Отправиться выгуливать Лабрадора, обнаружить жертву жестокого нападения, вернуться домой и засесть за газеты. Реальность, в которую проскользнул кошмар.
- Мама, - ласково говорю я, беру ее ладонь и подношу к губам. - Грейс по-прежнему в больнице.
Девушка там уже четыре дня. Не может ни ходить, ни говорить. Никто не знает, сколько времени займет выздоровление, никто не рискнет даже предположить.
Мама смотрит на меня, и я пытаюсь понять: она слегка повернула голову? Во взгляде мелькнул интерес? Она не знакома с Грейс, но я сообщила ей, что девочка - моя ученица. На прошлой неделе я много рассказывала маме - в основном всякую чепуху о том, чем занимаются ее внуки, что поделывают два подростка, мамины воспитанники. Из-за случившегося я временно взяла их под свою опеку. Я полагала, что мой шок передастся и маме, но ничего не произошло. Мама пуста. Ее глаза остались сухи, а тонкая ниточка рта вялая, как и прежде. Мама шевелится, лишь когда я подаю ей чашку с чаем или тарелку. Я буквально слышу, как скрипят ее суставы, когда она ест, словно кто-то перешептывается за ее спиной.
- Говорят, что бедняжка Грейс много лет проведет в инвалидной коляске. Ей предстоят долгие месяцы реабилитации. Врачей беспокоят травмы головы. - Я вздыхаю, и мне чудится, будто мамина грудь чуть вздымается - эхо моего вздоха, дуновение печали за хрупкой грудиной. - Хочу навестить ее. - Целую маму в макушку.
В кухню влетают дети, и я выкладываю на тарелки приготовленные для них сэндвичи. Алекс запихивает мягкий хлеб в рот, не успев сесть за стол. Провожу рукой по волосам Флоры и подвигаю ее стул к столу. Мамины подростки опаздывают.
Апельсиновый сок? - показываю я Флоре.
Она кивает и улыбается. Я готовлю сэндвичи для наконец объявившихся подростков, и они выскальзывают из кухни, прихватив бутерброды с собой. В последние дни они держатся поодаль, мудро избегая смятения, окружающего маму.
- Спасибо, - оборачивается в дверях девочка и нервно взглядывает на меня, нерешительно улыбаясь.
Ее брат молчит. Он меня беспокоит. Иногда пропадает на несколько часов, сплошь и рядом возвращается весь в грязи.
Со стуком ставлю на стол стаканы и замираю, оглядывая кухню. С годами в доме мало что изменилось. Окно по-прежнему дребезжит на ветру, а если дождь сопровождается северным ветром, то на подоконнике собирается лужа. Вдоль стен выстроились старинные буфеты из сосны, забитые фамильным фаянсом, стеклом, щербатыми столовыми сервизами, детскими рисунками, кружевными салфетками, коробками с веревками, тюбиками клея, тесьмой, сломанными ручками и старыми счетами. Каменные плиты на полу, пожалуй, темнее, чем мне запомнилось, а стены пожелтели, но пахнет здесь по-прежнему: дымом, стряпней и любовью.
- Может, вам с Флорой одеться потеплее и сходить после обеда к "тарзанке"? - предлагаю я Алексу, но останавливаюсь на полпути к раковине. - Впрочем, нет, слишком уж холодно. Посмотрите лучше кино, вы же захватили с собой какие-то диски.
Кто-то надругался над Грейс. Сломал, изрезал ее тело и оставил голой на поле. Я обнимаю детей. Нельзя им играть на улице, пока мы живем в доме бабушки.
- Нет, мы хотим пойти на луг! Там вовсе не холодно. И Грэдин вечно там пропадает. Почему ему можно, а нам нельзя?
Алекс не ноет, но излагает свои доводы. Научился этому у отца? И так же, как и отец, понимает, что доводы не помогут. Решено - значит, решено. Я строго смотрю на него, потом снова подхожу к матери.
- Мама, - спрашиваю мягко, - хочешь сыра?
Ответа я не жду, но все равно всегда спрашиваю. Уже не помню ее голос, хотя с тех пор, как она замолчала, и прошла-то всего неделя. Никто не знает, почему мама не говорит.
Ставлю ей на колени тарелку с сэндвичем.
- Если придвинешься к огню еще ближе, то превратишься в тост. - Ловлю себя на том, что разговариваю с мамой, будто воспитательница в детском саду. - Алекс, вы погуляете с папой, но позже. Он придет в пять. - Я словно извиняюсь за запрет играть на улице.
Алекс расцветает в улыбке и тотчас превращается в маленького Марри. У него круглое живое личико, а предвкушение, горящее в глазах, несоразмерно предстоящему событию. Он так похож на моего мужа, которого, как мне кажется, я знаю как облупленного. Флора тянет меня за руку и вздыхает.
Что? - раздраженно чертит она в воздухе пальцем, сдвинув брови.
Папа, - рисую я в ответ. - Заберет вас в пять.
Флора, забыв о сэндвиче, бежит к бабушке и уютно устраивается у нее на коленях, потеснив тарелку. Похоже, Флора не рвется на прогулку. Со вздохом натягиваю резиновые перчатки, собираясь вымыть посуду. У мамы нет посудомоечной машины. А также стиральной машины, сушилки, телевизора и даже электрического чайника. Когда мы приезжаем к ней в гости, то влезаем в теплые свитера, а дети берут с собой переносной DVD-плеер.
- А куда мы с папой пойдем? - спрашивает Алекс, расправляясь с сэндвичем.
- Не знаю, но надеюсь, не на его ужасную лодку. Тем более вечером. - Я погружаю руки в мыльную пену, представляя, как Флора соскальзывает в реку, не в силах даже позвать на помощь. Ее рот наполняется водами Кема. - Наверное, поедете играть в боулинг или лакомиться пиццей.
Мысль о том, что вечер они проведут в городе, успокаивает. Там с ними ничего не может случиться.
- Или в гости, - добавляет Алекс.
- В гости? - быстро повторяю я. Надеюсь, Алекс ничего не заметил. В гости к мужчине или к женщине? Наши жизни уже расходятся.
Алекс пожимает плечами. Я оставляю эту тему, потому что раздается звон. Это Флора сбросила мамину тарелку на пол.
Ничего страшного, - машу я руками в желтых перчатках, в стороны летят хлопья пены.
Флора прячет улыбку, уткнув лицо в бабушкино плечо, а та нерешительно обнимает ее. Давно я не видела маму такой оживленной.
===.
Марри опоздал на час. Бросаю ему ключи от машины - ожесточеннее, чем собиралась. Он ловит их у груди - удивленный, обиженный, - но по выражению лица я вижу, что он прекрасно меня понимает. Его машина в мастерской, ждет ремонта. Наверняка еще долго там пробудет. Я молюсь о том, чтобы он не посмел катать детей на лодке или пить за рулем моей машины. Нет, конечно, я могу ему доверять.
- Извини, я…
- Дети! - Мне не интересно, почему он опоздал и почему на нем лишь тонкий свитерок, когда на дворе вся земля в инее. - Входи и закрой дверь, а то замерзнешь.
Входи в мой детский сад, думаю я. И все-таки мне хочется укутать Марри одеялом, а потом и самой забраться под него. Я вздыхаю, сознавая, что такие моменты минули навсегда.
- Как ты поживаешь? - спрашивает он. - После того как…
- Будешь чай? - перебиваю я, сразу пожалев, что спросила. Потребуется вечность, чтобы чайник закипел, а я не хочу, чтобы дети вернулись в ночи. Кроме того, нам придется вести неловкую беседу, прихлебывая обжигающий чай и пуская камешки по поверхности светской беседы, только бы не сказать того, что нужно сказать. Слишком поздно для слов. - У меня все хорошо, спасибо. О Грейс пока никаких новостей нет.
Марри задумчиво кивает: