- Но можно предположить и другое, - не унимается Норма, и это начинает его беспокоить: она заходит слишком далеко, она пытается завладеть всеобщим вниманием, что абсолютно неприлично. - Можно предположить, что противопоставление чистых нечистым призвано выполнять совершенно иную функцию: возможно, с его помощью определенные социальные группы стремятся выделить себя в качестве элиты, в качестве избранных и чистых. Мы, мол, воздерживаемся от продуктов А, Б, Ц и в силу этого ограничения считаем себя выше тех, кто их поедает. Это можно наблюдать в кастовом обществе Индии на примере брахманов.
Ее слушают молча.
- Запрет на мясо у вегетарианцев, - гнет свою линию Норма, - это всего лишь одна из наиболее явных форм ограничения в питании и для какой-либо группы людей являет собой самый простой и действенный способ заявить о своем превосходстве над остальными. Представители этой группы всегда могут сказать: мы не можем принимать пищу с такими-то и такими-то, потому что они едят нечистое.
Она перешла все границы, думает Джон. Люди начинают ерзать на стульях, чувствуется, что всем не по себе. К счастью, с горячими закусками покончено, и официанты начинают убирать тарелки.
- Норма, вы знакомы с автобиографией Ганди? - спрашивает мать.
- Нет.
- В очень юном возрасте Ганди отослали в Англию, чтобы там он выучился на юриста. Англия во всем мире славится своей приверженностью к мясу. Матушка взяла с Ганди обещание, что он не притронется к мясу, и на дорогу снабдила его большим плетеным сундуком, набитым овощами и фруктами. Во время путешествия морем Ганди потихоньку собирал с обеденного стола хлеб, а в остальном кормился материнскими запасами. Первое, с чем ему пришлось столкнуться в Лондоне, это поиск пристанища, а также места, где он мог бы получить пищу, к которой привык. Отношения с товарищами-англичанами складывались нелегко, потому что он не мог ни принять чье-то приглашение, ни ответить на него тем же. Ему стало легче лишь тогда, когда он сблизился с маргинальными обитателями Лондона - фабианцами, теософами и им подобными.
- К чему вы это рассказываете, Элизабет? - спрашивает Норма. - В чем смысл вашей истории?
- Хотя бы в том, что вегетарианство Ганди никак нельзя считать инструментом приобретения власти. Скорее наоборот - оно вынудило Ганди к сближению с теми, кого общество не принимало. А то, что он сумел воспользоваться своим опытом общения с маргиналами для создания своей политической философии, это просто проявление его гениальности.
- В любом случае Ганди пример не совсем удачный, - снова вступает в разговор блондин. - Его вегетарианство нельзя считать добровольным. Он не ел мяса, потому что дал обещание матери. Может, он сдержал обещание, но внутренне сожалел о том, что сделал это, и не был с ним согласен.
- Вы отрицаете, что мать способна оказывать положительное влияние на своих детей? - спрашивает Элизабет.
Повисает молчание. Самое время ему как любящему сыну вступить в беседу. Но он этого не делает.
- А ваша собственная приверженность к вегетарианству? - спрашивает Гаррард, пытаясь сгладить неловкость. - Вы воздерживаетесь от мяса по моральным соображениям?
- Думаю, нет, - быстро отвечает мать. - Я это делаю ради спасения своей души.
Теперь уже молчание становится просто гнетущим. Слышно лишь звяканье тарелок, официанты разносят десерт.
- Что ж, я лично отношусь к такой жизненной позиции с большим почтением, - произносит Гаррард.
- Я ношу кожаные туфли, и сумка у меня тоже кожаная. Так что на вашем месте я бы не стала переоценивать мою позицию.
- Последовательность… - негромко комментирует Гаррард, - последовательность есть пугало для узколобых. Есть мясо и носить кожаную обувь определенно разные вещи.
- Это просто разные степени цинизма - только и всего.
- Я тоже глубоко чту принцип бережного отношения к жизни любого существа, - первый раз вступает в разговор декан Арендт. - Я готов признать, что табу, касающиеся пищи, не обязательно основаны лишь на привычках. Я готов согласиться и с тем, что из этических соображений мы обязаны считаться с ними. Однако следует заметить, что весь созданный нами свод правил, все наши убеждения для самих животных тайна за семью печатями. Объяснить молодому бычку, что его не убьют, возможно не в большей степени, чем дать понять букашке, что вы не собираетесь ее раздавить. В животном мире как плохое, так и хорошее просто происходит. Так что, если вдуматься, вегетарианство представляется мне довольно странным актом великодушия, - ведь сторона облагодетельствованная остается в полном неведении насчет оказанного ей блага, и надежды на то, что ей об этом когда-либо станет известно, нет, поскольку животное существует в ментальном вакууме.
Арендт замолкает. Все ждут ответа Элизабет, но она молчит. Вид у нее смущенный, лицо серое, усталое.
- У тебя был трудный день, мама. - говорит Джон, наклоняясь в ее сторону. - Пожалуй, нам пора.
- Да, да. Нам пора, - говорит она торопливо.
- Может быть, выпьете кофе? - вежливо осведомляется Гаррард.
- Спасибо, нет, а то я ночью не буду спать, - отзывается мать.
И затем, обращаясь к Арендту:
- Вы затронули очень важный момент. Да, у животного отсутствует самосознание в нашем понимании. Да, у животного отсутствует осведомленность о самом себе как о субъекте с собственной историей жизни - опять-таки по нашим представлениям. Меня волнует не это, а тот вывод, который мы делаем: "Они не осознают себя, следовательно…" Следовательно - что? Следовательно, мы вправе использовать их для своих нужд? Следовательно, мы вправе отнимать у них жизнь? Что такого особо примечательного в нашем самосознании? И почему убийство носителя этого драгоценного свойства считается преступлением, а убийство животного остается безнаказанным? Бывают такие моменты…
- А младенцы? - раздается голос Вундерлиха, и все головы поворачиваются в его сторону. - Младенцы не осознают себя как личность, и тем не менее убийство младенца считается самым тяжким злодеянием, гораздо более жестоким, чем убийство взрослого.
- Ну, и что отсюда следует? - вопрошает Арендт.
- Что вся дискуссия о сознании и о том, есть оно у животного или нет, не более как дымовая завеса. На самом деле мы просто выступаем в защиту себе подобных. Вот и получается: младенца не тронь, а теленок пускай идет под нож! Как вы думаете, госпожа Костелло, я прав?
- Не знаю я, что думаю. Что это такое - думать? Что значит понимать? Мне трудно объяснить это даже себе. Понимаем ли мы, каким образом устроена Вселенная, лучше животных? Иногда мне кажется, что понимание - это такая игра, вроде кубика Рубика: сложили вы всё как надо - и вдруг всё поняли! Это было бы вполне логично, если бы мы жили внутри подобного кубика, а иначе… Все молчат.
- Мне представляется… - начинает Норма, но тут Джон поднимается с места, и Норма, слава богу, умолкает.
Ректор, а за ним и все присутствующие встают.
- Великолепная лекция, госпожа Костелло, - говорит ректор. - Есть над чем подумать. С нетерпением будем ждать вашего завтрашнего выступления.
4
Жизнь животных
Сюжет второй: поэты и животные
Уже больше одиннадцати. Мать поднялась в спальню; Джон и Норма внизу, наводят порядок. После этого ему еще предстоит готовиться к завтрашним лекциям.
- Завтра пойдешь на семинар? - спрашивает Норма.
- Придется.
- Какая тема?
- "Поэты и животные". Во всяком случае, так обозначено в программе. Проводит встречу факультет английского языка и литературы. Предполагается, что будет много народу.
- Рада, что на этот раз она собирается говорить о том, что знает. Потому что ее философствование трудно переварить.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, хотя бы то, что она говорила относительно человеческого разума. По-видимому, она пыталась порассуждать о природе рационального, убедить аудиторию в том, что рациональное мышление есть всего лишь произвольная конструкция, созданная мозгом человека, и что у животных тоже есть свой "рациональный аппарат", созданный их мозговой деятельностью, однако у нас нет к нему доступа, потому что мы не владеем их языком.
- Ну и что здесь нелепого?
- Это все очень наивно, Джон. Все это упрощенный и уплощенный релятивизм, который может поразить разве что первокурсников. Ах ты боже мой! Уважение к коровьему представлению о мире; уважение ко взгляду на мир белки и так далее и тому подобное - до полного помрачения рассудка. Столько энергии тратить попусту, на возню вокруг уважения "взглядов" животных! Откуда же возьмется время на серьезные занятия?
- А тебе кажется, что у белки нет своего видения мира?
- Отчего же? Есть. Ее мир - это деревья, травы, погода, кошки, собаки, машины и белки противоположного пола; это оценка того, как все перечисленные объекты соотносятся с их главнейшим стремлением - стремлением к выживанию. И всё. Это и есть беличий взгляд на мир.
- И мы это знаем наверняка?
- Настолько, насколько позволяют сотни лет наблюдений. За весь этот период ничто в поведении белок не позволило нам прийти к иным выводам. Если белка и обладает еще какими-то интеллектуальными возможностями, то в ее поведении они не отражены. По своей сути мозг белки очень несложный механизм.
- То есть Декарт был прав, утверждая, что животное всего лишь биологическая машина?
- В широком смысле - да, прав. Теоретически мозг животного и механизм, стимулирующий работу мозга животного, - это одно и то же.
- А люди устроены иначе?
- Джон, я устала, а тут еще ты с дурацкими вопросами. Людям доступна высшая математика, они создают телескопы, делают сложнейшие расчеты, строят космические аппараты. Нажал кнопку - и бац! - робот уже на Марсе, точно там, куда его и рассчитывали посадить. Вот почему рациональное мышление отнюдь не игра, как полагает твоя мать. Разум дает нам реальную возможность познать реально существующий мир. Его действенность подтверждена на практике. Ты же физик, кому как не тебе это знать.
- Согласен, сила разума доказана. И все же можно предположить существование другой позиции, и согласно ей наше придумывание всяких вещей, включая и посылку робота на Марс, ничем не отличается от прыжка белки с целью ухватить орех. Может, мать имела в виду именно это?
- Но подобной позиции не существует. Знаю, я рискую показаться тебе сторонницей устаревших теорий, но ты меня к этому вынуждаешь: нельзя разглагольствовать по поводу разума и судить о нем, игнорируя его законы. Это еще не удавалось никому.
- Никому, кроме тех, кто принципу разумного не следует.
- Это уже из области французского иррационализма. Подобную мысль может высказать лишь человек, никогда в жизни не переступавший порога психиатрического лечебного заведения и понятия не имеющий о том, что такое субъект, который действительно принципу разумного не следует.
- Хорошо. Но сделай исключение хотя бы для Господа Бога. Он-то вправе занимать отстраненную позицию.
- В том случае, если Он и есть Высший Разум, то нет, не вправе. Ибо Высший Разум не может пребывать за гранью разума.
- Ты меня удивляешь. Ты и вправду высказываешься с платформы замшелого рационализма.
- Ты меня неправильно понял, Джон. Эту платформу изобрела твоя мать. Таковы условия, ею предложенные. Я всего лишь пытаюсь их соблюдать.
- Ты знаешь, кто не явился на ужин?
- Имеешь в виду пустой стул? Это Стерн, довольно известный поэт.
- Он не пришел в знак протеста?
- Уверена, что так. Ей следовало бы крепко подумать, прежде чем упоминать концентрационные лагеря и евреев. Я сразу почувствовала, как аудитория насторожилась.
Пустое место за столом действительно означало протест. Утром, отправляясь на занятия, Джон обнаруживает в почтовом ящике письмо на имя Элизабет Костелло. Перед тем как отвезти мать на семинар, он вручает ей конверт. Она быстро проглядывает письмо и со вздохом отдает ему.
- Кто этот человек? - спрашивает она.
- Авраам Стерн, поэт. Очень уважаемая личность. Он живет здесь с незапамятных времен.
Джон читает написанный от руки текст:
Уважаемая госпожа Костелло, прошу извинить, что не явился на ужин в Вашу честь. Я читал Ваши книги, знаю, что Вы человек серьезный, и у меня нет оснований сомневаться в искренности того, о чем Вы говорили на лекции. В ее основе лежит мотив "преломления хлеба" - древнейший библейский символ примирения. Ваш тезис, если не ошибаюсь, состоит в следующем: отказываясь "преломить хлеб" с теми, кто истреблял нас в Аушвице, мы не должны разделять его и с теми, кто истребляет животных. Для доказательства собственной позиции вы использовали расхожее сравнение судьбы евреев, уничтоженных в Европе, со скотом, который везут на бойню. По Вашей логике, евреи умирали словно скот, следовательно, можно сказать, что скотину уничтожают как евреев. Такую подмену понятий, такую игру слов я не могу и не хочу принимать. Вы неверно понимаете природу сходства; более того, я подозреваю, что Вы делаете это намеренно, а это уже святотатство. Человек сотворен по образу и подобию Божию, но это отнюдь не значит, что Бог имеет облик человека. Если с евреями обращались как с животными, это не означает, что с животными обращаются как с евреями. Подобная подмена понятий оскорбляет память погибших. Зарабатывать себе популярность на ужасах холокоста - прием дешевый и Вас недостойный.
Простите за прямоту. Вы сами сказали, что слишком стары для того, чтобы тратить время на пустую светскую болтовню. Я тоже человек далеко не молодой.
С уважением Авраам Стерн.
Джон доставляет мать на семинар, а сам отправляется на собрание. Оно тянется бесконечно, и на семинар в Стаббс-Холле Джон добирается лишь к половине четвертого. Когда он входит, мать как раз говорит, и он, стараясь не шуметь, усаживается возле самых дверей.
"В поэзии такого рода, - слышит он, - животные выступают как носители определенных качеств человека: лев олицетворяет мужество, сова - мудрость и так далее. Даже в данном стихотворении пантера у Рильке важна не сама по себе, а как определенный символ. Она неразличима, вся она - пляска вращающегося вокруг одного центра заряда энергии - образ, заимствованный из элементарной физики. Дальше этого Рильке не идет. Для него пантера - живое воплощение силы, которая высвобождается в результате атомного взрыва. Пантеру удерживают не прутья клетки, а то, к чему эти прутья ее принуждают, - бесконечный бег по кругу, который притупляет волю, словно укол наркотика".
Пантера у Рильке? Что еще за пантера, недоумевает Джон. Видимо, это отражается на его лице, потому что сидящая рядом девица сует ему программку: да, действительно, там упомянуты названия трех стихотворений: "Пантера" Рильке и два стихотворения Теда Хьюза: "Ягуар" и "Еще один взгляд на ягуара". У Джона не нашлось времени их прочесть.
"Хьюз - противник позиции Рильке, - продолжает мать. - Место действия у него то же, что и у Рильке, - зоопарк. Однако на этот раз завороженной, загипнотизированной оказывается толпа зрителей. Среди этой толпы и сам поэт. Он потрясен, он вне себя от ужаса, ибо он способен понять больше и глубже, чем кто-либо другой из зрителей. Взгляд ягуара не мутный, как у пантеры. Напротив - его глаза сверлят мрак пространства. Для него не существует клетки, он везде и повсюду. Везде и повсюду, потому что его самосознание не абстрактного, оно кинетического порядка. С помощью мускульной энергии он перемещается в пространстве, по своей природе принципиально отличном от трехмерной коробочки Ньютона, - это круговое пространство, не имеющее начала и конца.
Итак, если не касаться этической стороны заточения в клетки больших по размеру животных, мы можем сказать, что Хьюз инстинктивно нащупывает свой путь к совершенно иному пониманию сути существования. Этот опыт понимания не совсем чужд и нам с вами, поскольку переживаемое людьми перед клеткой сродни тому, что испытывает на бессознательном уровне спящий. В этих стихотворениях мы узнаём ягуара не по внешним его признакам, а через то, как он двигается. То есть его тело представлено через его движения, через жизненные силы, заключенные в его теле. Оба стихотворения призывают нас представить себя двигающимися в ритме животного, телесно отождествить себя с ним.
Я хочу особо подчеркнуть, что в стихотворении Хьюза речь не о том, чтобы осознать себя ягуаром, а именно о том, чтобы ощутить себя в его телесной оболочке. Сегодня я как раз намерена говорить о поэтической композиции, целью которой не является стремление воплотить свою идею посредством описания животного; это стихотворение не о животных, а повествование о связях с ним человека.
Особенность подобных поэтических опусов состоит в том, что независимо от прочности и глубины этих связей объекту изображения они глубоко безразличны. В этом их главное отличие от любовных стихотворений, цель которых - растрогать предмет страсти.
Дело не в том, что животному все равно, что мы о нем думаем. Дело в другом: облекая поток наших чувств в словесную форму, мы не оставляем животному шансов на понимание. Потому стихотворение о животном нельзя считать подношением ему, в отличие от любовного стихотворения, обращенного к предмету страсти. Последнее существует в системе человеческих отношений, куда животным путь заказан. Вы удовлетворены моим ответом?"
Кто-то тянет руку. Это молодой человек в очках. Он заявляет, что не очень хорошо знаком с поэзией Теда Хьюза, но недавно слышал, что тот где-то в Англии завел овечью ферму. Спрашивается, он выращивает овец, видя в них предмет поэтического вдохновения (веселый шумок в зале), или же он, как всамделишный фермер, выращивает их на мясо?
- Как увязать ваше отношение к Хьюзу с вашим вчерашним высказыванием по поводу того, что вы против уничтожения животных ради пищи?
- Мне не довелось встречаться с Хьюзом, и я не знаю, чем он занят у себя на ферме. Позвольте мне построить свой ответ в несколько иной плоскости. У меня нет причин полагать, что Хьюз считает свое пристальное внимание к животным чем-то уникальным. Напротив, я почти уверена, что он убежден в другом, а именно в том, что, относясь к животным подобным образом, он возрождает чувство почтения, с которым относились к ним нагни предки и которое мы утратили, - правда, он рассматривает эту утрату скорее в эволюционном, чем в историческом аспекте. Я бы сказала, что с его точки зрения от относится к животным так нее, как охотники эпохи палеолита. Это ставит Хьюза в один ряд с писателями и поэтами, которые воспевают первозданное и осуждают Запад за его склонность к абстракциям. В этом ряду такие как Блейк и Лоуренс, а в Америке - Гэри Снайдер и Робинсон Джефферс. Сюда же можно отнести и Хемингуэя того периода, когда он писал об охоте и бое быков.
Бой быков, пожалуй, предоставляет нам важный ключ. Что здесь главное? Да, ты убиваешь, но преврати убийство в соревнование с животным; преврати его в обряд и воздай должное сопернику за его силу и мужество. После этого можешь употребить его в пишу, дабы сила и храбрость его перешли к тебе. Взгляни ему прямо в глаза, перед тем как убить, и затем возблагодари его. Сложи песнь в его честь.