V
Наташа слышала, как Громов умывался под краном, громко фыркая и отдуваясь. Потом оделся, вышел на балкон, загремел спичками, закуривая. "Что же он так?"-рассуждала Наташа, лежа в кровати и прислушиваясь к каждому движению мужа: она уходила на работу значительно позднее, но всегда провожала его до калитки. Будильник еще молчал (как только он зазвенит, она поднимается). "Что же так? Похоже, чем-то расстроен, неужели приездом мамы?.. Не может быть".
Галина Петровна все эти дни заботлива и внимательна и к Громову, и к ней, и особенно к Алеше. Сшила внуку красивый костюмчик, отвезла его в пионерский лагерь.
"Мама, пожалуй, тут ни при чем. Неужели ревнует к Степану?" От одной этой мысли Наташе сделалось страшно. "Надо уезжать, предлагают новое место - соглашайся... Ты слышишь? Курит, молчит, одна служба в голове... Как сложна жизнь, сколько скрытых подножек таит она в себе! Курит, да что же это он так, на голодный желудок?" Она вскочила с постели, взяла будильник: он показывал шесть часов, для нее это было очень рано, чтобы собираться на работу.
Наташа решила приготовить завтрак. Набросив халат, пошла на кухню, но там у электрической плиты уже хлопотала Галина Петровна.
- Не спится? - Мать посмотрела на нее исподлобья. На раскаленной сковородке уже шипел, потрескивая, жир. Раньше, когда Галина Петровна работала заместителем председателя горисполкома, она сама никогда не готовила ни завтраков, ни обедов, ни ужинов, все это делала домашняя работница тетя Настя, прожившая в их бакинском доме четыре года. Наташа удивилась умению матери готовить.
- Ой, мама, как вкусно получилось! - И, не подумав, напомнила: - Без тети Насти справляешься.
Галина Петровна опустилась на табуретку. Ее глаза затуманились, нижняя губа задрожала мелкой дрожью.
- Мама, тебе плохо? - испугалась Наташа, кладя руки на ее плечи и заглядывая в лицо.
- Нет. - она отстранила Наташу, сняла сковородку с плиты и сказала: - Вот что. Наталья, да, была я на руководящей работе. Да, избирали меня депутатом не раз, это ты знаешь. Знаешь ты, что я ошиблась, приняв доверие народа и партии за княжеский титул. Это навсегда мое, как сберегательная книжка! Но ты же знаешь и другое: я была до этого ткачихой, орден Ленина мне дали за те тысячи метров ткани, которые я выткала вот этими руками. И может быть, я никогда не знала бы домработницы тети Насти, если бы не потащили меня на трибуну, если бы не кружили мне голову люди похвалами. Я была тогда почти неграмотной... Прошу тебя, Наталья, никогда не напоминай мне о тете Насте. Я скоро уеду, есть у меня квартира, пенсия приличная. Посмотрю на вас, умных, хороших - я это говорю искренне, - и к себе, домой... - Галина Петровна открыла дверь и, чтобы не слушать дочь, которая пыталась извиниться, крикнула Громову: - Сергей Петрович, завтрак готов!
- Мама! - Наташа была удивлена словами матери, ей хотелось объясниться, сказать, что она не хотела обидеть ее. - Мама!
Галина Петровна зажала уши руками, отрицательно закачала головой. Она не убирала рук до тех пор, пока Наташа не умолкла, почувствовав свое бессилие. У Наташи на глазах выступили слезы, и, когда вошел Громов, она, чтобы скрыть их, начала умываться. Умывалась долго, а Громов сидел и ждал, пока она сядет за стол. Обыкновенно завтрак проходил в разговорах, в шутках, особенно когда за столом находилась Галина Петровна. Она любила рассказывать бакинские были и небылицы. Рассказывала с юмором, и Громов от души смеялся, все больше проникаясь уважением к этой пожилой женщине, знавшей столько веселых историй. Даже о своем фиаско теща рассказывала с юмором, как будто не о себе, а о постороннем человеке.
На этот раз завтрак прошел молча, лишь перед чаем Галина Петровна напомнила, что она сегодня уедет в лагерь к Алеше и, видимо, заночует там, чтобы провести еще один день с внуком, и чтобы ее не ждали к ужину. Громов посоветовал взять с собой фотоаппарат и сфотографировать Алешу. Он сам отыскал именной "Зоркий" - награда командующего войсками округа генерала Доброва, отдал Галине Петровне. Он знал, что теща когда-то увлекалась фотографией, но спросил:
- Получится?
- Попробую. Он заряжен? - Галина Петровна осмотрела аппарат, наведя объектив на Громова, щелкнула кнопкой, затем нацелилась на Наташу, стоявшую у окна уже одетой, с портфелем в руке.
- Подвези меня на работу. - сказала Наташа мужу, надевавшему у зеркала галстук.
- Сегодня я пешочком, машина в ремонте. Почему ты собралась, тебе еще рано?
- Много дел, боюсь, со всеми не управлюсь.
Они вышли за ворота. Наташа взяла Громова под руку, тихонько прижалась к мужу, чувствуя его крепкое плечо. Солнце еще не взошло, кругом было пустынно. В лицо дышал теплый ветер. Наташа поправила сползшие на глаза волосы, вздохнула.
- Что так? - спросил Громов.
- Ты чем-то расстроен, Сережа? Может быть, ты недоволен приездом матери?
- Откуда ты взяла?
- А почему ты сегодня встал так рано и курил, курил?
- Галина Петровна мне нравится, без нее мы будем скучать.
- Это правда? Она тебе нравится?
- Конечно, правда. Она теперь совсем другая, просто не узнать!
- А что же тебя волнует? Я же вижу, чувствую, - настаивала Наташа.
- Служба, зайчонок, служба...
- И только?
- Да, только служба. А что еще меня может волновать. Остальное все в порядке...
- А почему ты, Сережа, такой?
- Какой?
- Только служба, только служба. Неужели все военные такие? Я не верю. Ведь вы же люди!
- Верно, - улыбнулся Громов. - Люди.
- А ты?
- И я - люди. - засмеялся он и, взяв Наташу за плечи, повернул ее лицом к дороге, ведущей на завод. - Тебе сюда, а мне сюда, - показал он на бетонку, убегающую в лес.
- Я не пойду, мне еще рано. Я хочу с тобой...
- Как со мной? Пойдешь в городок?
- Да.
- Не пропустят, часовой задержит.
- А ты для чего?
- Да я сам по пропуску прохожу.
- А-а... - Она потупила взор. - Значит, только служба тебя волнует. А я тебя не беспокою? Конечно, я не служба и не ракетная установка... - Она покачала головой и выпустила его руку из своей.
- Что с тобой?
- Ты меня любишь?
- Разве ты сомневаешься. Наташа?
- Ну, а я люблю тебя? - Ей было страшно произнести эти слова, а теперь, сказав их, она ничего не боялась.
- Любишь, конечно! - невесело сказал Громов.
- Почему ты об этом не спрашиваешь?
- Разве о любви спрашивают? Вот не знал! По-моему, ее чувствуют, живут ею, дышат, как воздухом. Где много слов, там нет любви. Так, я полагаю?..
- Значит, любят молча?
- Молча.
Она прислонилась к нему, посмотрела в лицо.
- Сережа, мне кажется, что генерал Гросулов дело тебе предлагает... третью звездочку получишь... Товарищ полковник! - Наташа приложила руку к голове. - Ох, как красиво звучит. Соглашайся на переезд.
- Чудачка, - сказал Громов. - Сейчас не могу, вот освоим новую технику, поставим часть на крепкие ноги, тогда можно и о переводе подумать.
- А сколько потребуется времени, чтобы, как ты говоришь, поставить часть на крепкие ноги?..
- Несколько месяцев, а может, годик.
- Это очень долго, можно измучиться, - прошептала она и вновь опустила глаза.
Сначала Громов понял ее слова как шутку, как розыгрыш. Потом, уловив, в ее глазах тревогу, сморщил лоб. Но это длилось лншь мгновение: "Что я, чудак, просто мне показалось". И он легонько подтолкнул ее:
- Ну иди, иди, не держи меня, в части по горло дел.
- Хорошо, Сережа, я пошла. - И, не оглядываясь, спросила: - Сегодня опять задержишься?
- Не знаю, как сложатся дела.
"Задержится, - решила она. - Задержится. Ничего ты не понял, ничего..."
Она обернулась, увидела Бородина, догонявшего Громова. Степан бежал легко, будто бы летел. Он махал руками и что-то кричал Сергею. Чтобы не слышать его голоса, Наташа попробовала ладонями закрыть уши, но руки почему-то не слушались, стали вдруг вялыми, будто парализованные, и она побежала под горку. Громов, глядя ей вслед, заметил: "Третья звездочка, товарищ полковник!.. Это ли тебя волнует?"
Вчера он получил письмо от Гросулова, не служебную записку, а именно письмо. Оно-то и явилось причиной, что он поднялся так рано и так много курил. Сейчас он покажет его комиссару, и тот рассудит по-своему, по-бородински, и пусть его суждение не совпадет с его собственным, все-таки ему будет немного легче...
Лицо Бородина сияло, да не только лицо - весь он, подбежавший, выражал восторг, торжество: он выглядел так молодо и свежо, что Громов не мог воздержаться от восхищения:
- О-о! Какой ты нынче славненький! Наверное, хорошо поспал.
- Я всегда хорошенький. - пошутил Бородин. - Даже тогда, когда ругают. Но сегодня я чувствую себя и богом и царем на земле, правителем всего мира. - Он выпятил грудь, поднял громадные ручищи и азартно, по-мальчишески начал боксировать так, что Громов, опасаясь быть задетым, отскочил на обочину дороги.
- Слонище, перестань!.. Что за привычка с кулаками бросаться на командира...
- Давай поборемся. - не остывая, предложил Бородин, - давай, кто кого... - И он схватил Громова под мышки. - Ну, сопротивляйся, иначе через кювет переброшу.
Громов поднатужился, схватил за ремень, грудью напер так, что Бородин попятился назад, потом с силой рванулся назад.
- Чертяка! - закричал Степан. Но он не упал, извернувшись, опустился на ноги. - Ничья. Однако ты цепкий, ловко швырнул девяносто пять килограммов. Вольной борьбой, что ли, занимался?
- В молодости баловался, так, иногда, от случая к случаю. Потом забросил.
- Хорошо поступил.
- Что ж тут хорошего?
- То, что сейчас не было бы ничьей, лежал бы я на лопатках. Умение любую силу побеждает.
- Но и сила чего-то стоит, - возразил Громов. - Тебе ее не занимать. Наверное, пудов десять поднимаешь?
- Не пробовал. Правда, как-то раз пошел в парк культуры, смотрю, народ гогочет возле одного спортивного снаряда, знаешь, такой, с чашечкой кожаной и рейкой с отметками. Бьют по этой чашечке кулаком, и штуковинка подпрыгивает, показывает силу удара в килограммах. Вот тут я попробовал, но так и не узнал силу своего удара - все к черту разлетелось: и чашечка и рейка. Пришлось штраф платить за поломку, жаль стало хозяина - старикашку, застонал он: "Как же теперь, мне не поверят, и придется платить за снаряд". И на меня с упреком: "И откуда ты явился? Мыслимо ли с такой силой ходить по земле! Ну, а если бы по голове ты так кого-нибудь?.. Судили бы, в тюрьму законопатили". А я ведь и не знал, за всю жизнь пальцем никого не тронул, не то что в драку лезть. Дома приходилось мешки ворочать, а сколько в них пудов было, не интересовался, в голову как-то не приходила такая мысль... Знал бы свою силу, пошел бы по боксерской части. Иногда колочу "грушу", она висит на крыльце, и сегодня молотил ее до тех пор, пока шнур не оборвался.
- От этого ты и весел? - спросил Громов, все еще любуясь свежестью, которую исторгало скуластое лицо Бородина. Степан поправил фуражку, улыбаясь, молча покрутил головой и, заложив руки за спину, зашагал по бетонке. Громов достал из кармана письмо Гросулова, поравнялся со Степаном. Он полагал, что Бородин сразу заинтересуется письмом. Но тот спросил, от кого оно, положил к себе в карман, сказал:
- А знаешь, отчего я сегодня бог и царь?
- Ты прочитай письмо Гросулова, бог!
- Успеется.
- Оно касается нашей службы, прочитай...
- Сергей Петрович! - Бородин остановился, и Громов снова обратил внимание, как серые глаза Степана лучисто светятся. Он даже позавидовал, что Бородин, в сущиости-то неказистый - скулы, нос картошкой, брови неопределенной окраски, - может быть порой таким интересным и притягательным. - Сергей Петрович! - Он, как бы стесняясь чего-то, наконец продолжил: - У меня родился второй сын. От Елены получил письмо. Нас теперь четверо: Павлик, я, Елена и он! Мы его назовем знаешь как?.. Андреем... В кумовья позову, пойдешь? Парень будет во! Краснеть не придется.
- Генералом станет, - пошутил Громов, настроение Бородина начало передаваться и ему. - Конечно, генералом будет.
- Нет, сейчас за лампасами очередь большая. Чтобы их получить, надо пройти три войны, Сергей Петрович. Вон Петр Михайлович Гросулов двадцать лет ждал. А ведь мужик он неплохой, знает свое дело. Была бы на то моя власть, я бы присвоил ему генеральское звание еще раньше.
- И мне бы присвоил? - пошутил Громов.
- Ты опоздал, командир, теперь генеральские должности все заняты. За ними очередь образовалась - голова в Москве, а хвост этой очереди здесь, в Нагорном. И замыкают ее два чудака - ты и я! - Он азартно засмеялся и вытащил из кармана гросуловское письмо.
Они находились неподалеку от шлагбаума, как раз напротив герба из живых цветов. Бородин сошел с дороги, сел у клумбы. Громов тоже опустился на сухую, но еще зеленеющую траву, следя за выражением лица замполита.
"Товарищ Громов! - писал Петр Михайлович. - Прошло много времени с того дня, как мы с вами разговаривали по поводу взаимозаменяемости в боевых расчетах. Вы понимаете" о чем я веду речь? Думаю, что понимаете. У меня еще до сих пор нет ясности, от кого же исходило это начинание - лично от вас, человека (я в этом убежден), хорошо знающего порядки, организацию и структуру жизни войск, или это желание какого-либо комсомольца-энтузиаста, решившего позвать солдат к чему-то прекрасному, в чем он сам разбирается весьма смутно? Весь вопрос в том, насколько сие - квалифицированная постановка вопроса, насколько оно продумано и с точки зрения важности, и с точки зрения могущих быть недоразумений, неприятностей и для части в целом, и для нас с вами лично, ибо в конечном счете ответ держит командир. Я знаю, что твой комиссар подполковник Бородин - человек весьма энергичного нажима, такого надо ценить, но в то же время никогда не забывать, что ты командир. Степан, как вы называете своего заместителя по политической части, может увлечь и своими знаниями (они у него довольно прочные), и своей простотой суждения. Но, однако же, последнее слово должно быть за вами.
Напишите, пожалуйста, мне, как идут дела в этом направлении, что уже выявилось ценного, что можно обобщить v и порекомендовать другим частям. Пишите подробно, с указанием фамилий лиц, которые заслуживают к себе внимания как передовики учебы.
Пользуясь случаем, еще раз напоминаю: должность в моем штабе остается открытой для вас.
И поклон всей вашей семье, а также, если увидите, Михаилу Сергеевичу Водолазову, скажите ему, что я вернулся на круги своя.
Кланяюсь и жду ответа.
П. Гросулов".
- Ну как? Что скажешь? - с нетерпением спросил Громов...
- С первого взгляда в письме - всем сестрам по серьгам: я - энергичного нажима, ты - верх совершенства как командир, избавлен от всех ошибок. Николай-чудотворец! Но непонятно пишет!
- А мне кажется, очень понятно, - возразил Громов. - Самое главное, Степан, поддерживает, открыто поддерживает наши начинания.
- Пожалуй, ты прав. - подумав, согласился Бородин. - Но тогда что же тебя взволновало в этом письме?
- Отголоски старого. Понимаешь, нехорошо звучат слова, что ты - человек энергичного нажима с довольно прочными знаниями, но последнее слово должно быть за мной. Вроде бы и правильно - командир принимает решение. Но для чего эти оговорки, разве мы идем не в одной упряжке, разве мы тянем в разные стороны? -
- Лебедь, рак и щука...
- Вот-вот. Нет, мы не лебедь, рак и щука. Я так понимаю. Вот поэтому и показал тебе это письмо, чтобы ты знал мое отношение к тебе, Степан, вернее, к твоей работе и к тем людям, которые зовут к прекрасному, новому - ко всему доброму.
Бородин, скрестив на груди руки, задумался, потом тихо сказал:
- Серега, быть тебе крупным политработником, членом Военного совета округа, а может, и главного Военного совета...
- Ты все шутишь.
- Сейчас нет, не шучу... И знаешь, я рад, что Гросулов доверяет тебе. Это замечательно! Меня он пусть называет и антабкой и хоть "тузиком", я от этого не сверну в бурьян, не стану по пустякам разбрасывать силы. Мы будем молотить одну "грушу"...
- Кто это "мы"? - спросил Громов.
- Я и ты...
- Вдвоем? А коллектив - другую "грушу"?
- Быть тебе крупным политработником! - воскликнул Бородин. - Конечно же, мы - это вся часть.
VI
После многодневной жары с гор потянуло прохладой. Иссиня-черные тучи, клубившиеся на вершине центрального хребта, начали сползать вниз. Птицы, до этого притаившиеся в тени, поднимались в воздух. Зашептались иссушенные листья деревьев, сначала робко, потом все сильнее, и наконец, дружно зашелестели на влажном ветру.
Вздохнули и ракетчики, изнуренные не только жарой, но и напряженной учебой. До этого им казалось, что неимоверный зной, палящее солнце и душный лесной воздух изморят их раньше, чем они произведут боевые пуски. Сложная техника не пугала: в учебных классах, в парке и на полигоне они открыли ее тайны и уже управляли ею с уверенностью мастеров своего дела.
Малко спешил на полигон. Оператор рядовой Гросулов проходил кратковременную стажировку во взводе Узлова. За последние дни Виктор заметно подтянулся, даже получил благодарность от Шахова за хорошее знание техники. Это и радовало, и в то же время злило: Малко все еще переживал, что не удалось перетащить к себе Цыганка.
Лес кончился, и Малко увидел машины, подготовленные к первой операции - поднятию болванки ракеты на пусковое устройство. Виктор стоял рядом с Цыганком в готовности принять команду. Малко знал слабые стороны своего оператора, знал, что как оператор Виктор справится с любым темпом команд, но при выполнении обязанностей направляющего запаздывает и теряется. "Не дай бог, Узлов подаст команду специалистам поменяться местами! Виктор может споткнуться и подвести Узлова и весь его взвод, - подумал вдруг Малко. Неприятный холодок прошелся по телу. - Надо предупредить Дмитрия". - решил он.
Он вспомнил о специально разработанной им системе тренировок для Виктора по выполнению обязанностей направляющего. Система была рассчитана на запоминание, но отнюдь не на быстроту. "Узлов потребует время, черт знает что может случиться!" Он знал, что может произойти авария, и еще вчера хотел, чтобы именно так и случилось. "Получит Узлов подножку, покатится вниз... Тогда посмотрим, чей взвод будет лучшим". Сейчас, вспомнив об этом, он почувствовал, как его охватило жаром. Но слишком велико было желание увидеть посрамленного Узлова. "Получит подножку. - прошептал он, уже не испытывая неприятного ощущения. - Погаснет маячок".
...Накрапывал дождик, команды Узлова слышались звонко, как выстрел. Солдаты молча делали свое дело. Малко нравилось, как сержант Добрыйдень выполнял сложные операции. В перерыв, отойдя в сторонку, он сказал Узлову:
- Дает твой сержант. Димочка. Готовый командир взвода.
- Угу... Толковый парень... У тебя есть сигареты?
- Пожалуйста, "Лайка", из дому прислали...
- Значит, есть кому присылать?
~ Отец еще при деле и мать тоже, - скороговоркой ответил Малко. - Поменяемся операторами? - тоном шутки напомнил он.
Узлов промолчал.
Малко улыбнулся:
- Хорош "маячок", сам светит, а другие пусть в темноте прозябают.