Это была Любовь Ивановна. Она поздоровалась, спросила:
- Вы и есть Бородин?
- Я? Не-ет...
- Кто же вы будете?
- Полотер, убираю квартиру, хозяин попросил. Жена его приезжает, отдыхала на Украине. А у самого времени нет, у хозяина-то.
- Да-да, известное дело, - сказала Любовь Ивановна. Она взглянула на балкон, чему-то улыбнулась. Бородину показалось, что он раньше видел эту женщину, но где, никак не мог припомнить. И когда Любовь Ивановна спросила, можно ли ей сесть, он вспомнил: "Жена генерала Гросулова, ну и влип!" Он видел ее несколько раз здесь, в Нагорном, еще когда Гросулов работал в штабе артиллерии рядовым штабистом, лет пятнадцать назад.
- Жаль, что хозяина нет дома, - продолжала Любовь Ивановна. - Что-то мне ваше лицо знакомо. - Она снова улыбнулась.
Бородин съежился, провел рукой по плечу: "Погоны!" И чуть не вскрикнул.
- Вы посидите, посидите, я, может быть... то есть этот самый Бородин и придет... фартучек сниму...
- Постойте, что же вы меня обманываете. Вы же и есть Бородин!
Степан остановился, растерянно моргая глазами. "Ух и конспиратор! Полотер несчастный, придумал же!"
- Понимаете, авария произошла. Извините, я сейчас переоденусь.
Он еще раз извинился и присел на диван. Любовь Ивановна не знала, с чего начать, ей тоже было неудобно, что она в такой час появилась в квартире замполита.
Любови Ивановне не хотелось начинать сразу с письма, которое прислал Виктор и которое встревожило ее.
- Вы от Петра Михайловича? По поводу сына? - Бородин полагал, что генералу Гросулову доложили об обстоятельствах аварии и он сказал жене, что одним из виновников чепе является их сын Виктор. Но Любовь Ивановна совершенно не знала об этом. Она приехала по поводу письма Виктора, присланного отцу. Письмо это не попало к генералу: прочтя его, Любовь Ивановна решила не показывать мужу, а вначале поехать в Нагорное и поговорить с замполитом, которого немного знала.
- Нет, я сама приехала. Петр Михайлович ничего не знает...
- Сомневаюсь, - осторожно сказал Бородин.
- Вы полагаете, он все знает? Скажите, дело это серьезное?
- Разбираемся. Но мне думается, что особой вины вашего сына нет. Он просто оказался неподготовленным. За это спросим с других. Значит, генерал и в семье строг?
Она качнула головой и, немного погодя, сказала:
- Обмана не терпит. Вы представляете, что будет с Витей?
- Ничего не будет, Виктор - солдат, и мы за него отвечаем. Потребуется, защитим...
- Нет, плохо вы знаете Петра Михайловича, Степан Павлович...
- Я бы этого не сказал, - возразил Бородин. - Человек он, конечно, своеобразный, с характером. Но уж не такой, чтобы с ним не сладить.
Это прозвучало так просто, так естественно, что Любовь Ивановна невольно улыбнулась:
- Вам виднее, Степан Павлович, только хотелось, чтобы вы прочитали Витино письмо.
- Какое письмо? Я что-то вас не понимаю, Любовь Ивановна.
- Вот видите, а говорите, что Петр Михайлович знает о письме. Нет-нет, оно у меня, и я боюсь за Витю. Такое написать отцу! Он взорвется как порох! Прочтите, пожалуйста. - Она достала конверт, вынула из него сложенное вчетверо письмо. - Вот оно.
Бородин стал читать:
- "Дорогой папа!
Пишу тебе не как твой сын, а как солдат, как рядовой Советской Армии, и поэтому дальше обращаюсь к тебе по-уставному на "вы"...
Степан взглянул на Любовь Ивановну.
- Интересно, - сказал он. - Занимательное начало.
- "С тех пор как я в нетрезвом состоянии совершил самовольную поездку домой, прошло много времени..."
- Что такое?! - Бородин бросился к окну, словно желая убедиться, действительно ли тут так написано.
- "Историю эту вы хорошо знаете. Я тогда опоздал на вечернюю поверку, и мне все сошло. Старший лейтенант Малко, мой командир взвода, чтобы как-то загладить мой проступок, придумал версию, будто в тот вечер он занимался со мной у себя на квартире, в то время как он хорошо знал, где я был.
До сих пор меня это угнетает. Я думаю, что в части никто не виноват в моей безнаказанности, кроме вас, папа. Видимо, все же тогда вы позвонили в нашу часть. Звонок генерала Гросулова спас рядового Виктора Гросулова от дисциплинарного взыскания. Зная ваше отношение к "тузикам", так вы называете нарушителей порядка, вначале я сильно сомневался, чтобы вы (генерал Гросулов!) могли сделать скидку своему сыну. Теперь же, обдумав все варианты, пришел к выводу: ваш звонок спас меня.
Дорогой папа! Прошу вас, впредь не делайте этого. Я солдат, и, что положено солдату, - пусть совершится!
Рядовой Виктор Гросулов".
Некоторое время Бородин ничего не мог сказать. Он ходил по комнате молча, будто не было Любови Ивановны. Само письмо он воспринял как мальчишескую шалость: взял да и написал, как следует не подумав. Однако, чем больше он думал об этой шалости, тем сильнее поражался поступку старшего лейтенанта Малко и рядового Гросулова: "Я солдат, и, что положено солдату. - пусть совершится!"
Он все ходил и ходил - от двери к окну, от окна к двери. Любовь Ивановна вкрадчиво посматривала на него и ждала, что он скажет: она понимала, если бы письмо попало в руки Петра Михайловича, Витя был бы жестоко наказан, а с этим старшим лейтенантом Малко бог знает что могло бы случиться!
Ома не выдержала, встала, взялась за сумочку.
Бородин сказал:
- Смелый он у вас, оказывается. "Я солдат, и, что положено солдату. - пусть совершится!" Хорошо сказано. Конечно, для Петра Михайловича Виктор не делает открытия, но все же эти слова понравились бы ему. Письмо вы нам оставьте, разберемся... Пожалуй, Виктору ничего не будет за давностью проступка. Возвращайтесь домой. Любовь Ивановна, и не волнуйтесь.
- Только не показывайте письмо Петру Михайловичу.
- Нет, нет, я вам его возвращу.
Она прошла в коридор. Дверь в кухню была открыта, и она заметила разбитую посуду, лужицу, из которой выглядывали осколки. Любовь Ивановна остановилась и, повернувшись к Бородину, сказала:
- Кто же учинил такой разгром?
- Нашелся такой слон...
- Вам помочь? У меня есть время.
- Нет, нет, спасибо...
Она с упреком посмотрела на пего, с неподдельной строгостью сказала:
- Все переколотили?
- Почти... два чайных блюдца уцелело, - вздохнул Бородин. - А сегодня приезжает жена... У меня ведь сын родился. - сорвалось с уст Степана.
Она, будто не слыша о сыне, потребовала халат, тряпку и полотенце. Бородин забегал по квартире. Наконец он нашел в шкафу теплый Еленин ночной халат.
- Вот. - сказал он.
- Ну и слон, ну и слон, - заулыбалась Любовь Ивановна. - Идите в комнату и сидите там, пока не позову.
Через час, в течение которого Бородин то ходил из угла в угол, то принимался бесцельно рыться в книгах, она позвала его в кухню. Там было убрано, порядок был наведен и в ванной комнате. Еленин халат висел на гвоздике, по-видимому, она его не надевала.
- Когда приезжает семья? - спросила Любовь Ивановна и, услышав ответ, всплеснула руками: - Боже мой, у вас не осталось ни одной тарелки! Идите сейчас же в магазин и купите несколько штук. Да не забудьте захватить что-нибудь поесть. - Она приказывала, а он стоял перед нею, громадный и притихший, и безропотно повторял:
- Спасибо, обязательно куплю, спасибо, обязательно.
- Деньги-то есть? - спросила она уже в дверях. Бородин заглянул в кошелек, там было два рубля, остальные деньги хранились на службе в сейфе, весело воскликнул:
- У-у, денег полно, Любовь Ивановна.
Он проводил ее до вокзала. Возвращаясь, забежал в хозяйственный магазин, купил две тарелки, затем заглянул в магазин игрушек и, обрадованный тем, что хватило денег на заводного, очень смешного мышонка, заспешил домой.
Едва вошел в квартиру, как позвонил Громов.
- Высылаю машину. - сообщил он. - Стол-то накрыл, приготовил?
- Конечно, командир. Только на столе одни рюмки. Ты когда-нибудь, Сергей, ел из рюмок суп или кашу? Нет? А вот мне придется из рюмок щи хлебать.
- Почему? Смеешься?..
- Натурально говорю. Черт меня дернул помыть посуду... Такой погром учинил, что от всех тарелок осталось одно воспоминание в виде мелких и крупных осколков. Целое ведро вынес на помойку.
- Это серьезно?
- Как на партийном собрании, командир, точно говорю: очистил кухню от посуды... Не можешь ли ты. Сергей, взломать мой сейф? У меня там лежат деньги. Понимаешь, от радости их забыл взять. А в кошельке моем сейчас пятнадцать копеек. Чувствуешь, какие дела у твоего комиссара...
Громов рассмеялся, потом сказал:
- Оставь ключ от квартиры соседям. Пока ты будешь встречать Елену, я что-нибудь придумаю. Не беспокойся! - И он положил трубку.
Громов вообразил беспомощно суетящегося Бородина в квартире, потом приезд Елены с сыновьями, стол, на котором стоят одни рюмки. "Придется из рюмок щи хлебать", - повторил он. Наверное, расхохотался бы, но в кабинет вошел майор Савчук.
- Петр Захарович, как у тебя дома с посудой?
- С какой посудой? - недоуменно спросил Савчук.
- Главным образом с тарелками под первое и второе блюда? Понимаешь, Петр Захарович, комиссар наш отличился: переколотил всю посуду в доме. - Он громко засмеялся и хохоча продолжал: - Говорит, придется из рюмок щи хлебать... Через час приезжает Елена с сыновьями, а в доме ни одной тарелки. Как-то надо помочь Степану Павловичу. Возьми машину у Рыбалко, попроси Устинью Александровну что-нибудь придумать. Бородин сейчас на вокзале, но ключи от квартиры он оставил у соседей. Поезжай, секретарь, это тоже важное дело и, главное - срочное. Сделай так, чтобы приятно было Елене и Бородину. Вот тебе пятьдесят рублей, может, потребуются.
- Деньги у меня есть, - отказался Савчук. - Неужели так случилось?
- Только что по телефону разговаривал. Поезжай, поезжай, - торопил Громов.
XI
Поезд еще не остановился, когда Бородин вскочил на подножку седьмого вагона. Проводница, молодая украинка, в темном форменном костюмчике, закричала на Степана:
- Да куда же вы, дядько, на ходу, погодите! Oй, ненормальный, - шарахнулась она в сторону, пропуская Бородина.
В узком коридоре пассажиры с чемоданами и узлами в руках преградили ему дорогу. Но он, сопровождаемый недоуменными взглядами и сердитыми окриками, протиснулся до середины вагона и, увидев возле окошка черноголового мальчика, закричал:
- Павлик, Павлик!
Но ошибся, это был не Павлик. Мальчуган, задрав головенку, скривил в усмешке загорелую мордашку.
- Я не Павлик. Меня зовут Саской... А Павлик во-он там, - показал он ручонкой на крайнее купе.
Бородин открыл дверь и разом увидел всех - Павлика, сидевшего верхом на чемодане, Елену, склонившуюся над корзиной, и меньшого, закрученного в пестрое одеяло так, что виднелись лишь маленький розовый носик и глаза - две темные блестевшие пуговки.
- Па-апа! - Павлик бросился к отцу, повис у него на шее. Бородин целовал его в горячие, пахнувшие чем-то знакомым щеки и тянулся к Елене, придерживая рукой Павлика. Елена повернулась, и он прижал ее к груди.
Она, покорная и вдруг обмякшая, повторяла:
- Степан, ты посмотри, посмотри. Посмотри..
Бородин поднял пестрый сверток, придвинул к окошку и долго вглядывался в носик, розовенькие щечки и в пуговки-глазки. Он искал знакомые черты и, найдя их, подмигнул Елене:
- Вот это парняга! Сколько килограммов?
- Сейчас уже восемь.
- Восемь? - Он покачал на руках, определяя вес. - Ну, конечно, восемь! - радостно воскликнул он. Ребенок повел глазенками, зачмокал маленьким ротиком, и Бородину показалось, что он улыбается. - Здравствуй, сынок, здравствуй. Я твой папа, узнаешь? Улыбаешься... Значит, узнал, парняга, своего отца.
- Он ничего не понимает, - заметил Павлик. - Он еще маленький, он даже и не разговаривает, только две буквы выговаривает - "а" и "у". А я знаю всю азбуку... Мама научила...
Степан бросил взгляд на Елену. "Мама... Он привык к ней, мамой называет. Это очень хорошо", - мелькнула мысль.
Елена поняла мужа, качнула головой.
Уже в машине Павлик, сидевший рядом с шофером, сказал:
- Папа, а у нашей мамы тоже есть мама. Ее зовут - бабушка!
Бородин нащупал руку Елены, пожал ее, спросил:
- Не устала?
- Есть немного, - призналась она и, в свою очередь, сказала: - Ну, а как ты тут жил?
- Нормально. Мне что, я все время с людьми. На службе полный порядок...
- Дома как? Небось запустил квартиру? Питался-то где? В военторговской столовой?
Бородин не сразу ответил. Когда машина проскочила "Голубой Дунай" и на пригорке замаячили корпуса офицерских домов, он сказал:
- Питался нормально, Елена. А вот в доме у нас не все в порядке. Посуду сегодня всю перебил.
- Как же это случилось? - удивилась она.
- Случилось... Готовился тебя встретить, решил помыть... Два чайных блюдечка осталось. Ну ты скажи: не медведь ли я! И вроде бы осторожно обращался. - Она слушала его с улыбкой, ей было приятно, что он готовился встречать ее, что он помнил о ней. Бородин рассказал и о курсантах-гусариках, которых он приютил в квартире и которые тайком от него пили вино, и что он собирается прищучить их письмом, которое обязательно пошлет в училище.
- Не делай этого, Степан. Ребята молодые, повеселились, ну и ладно, бог с ними.
- Бог-то с ними, а бутылки оставили замполиту, мол, пусть комиссар свою долю употребит. А я его, черта вонючего, не пыо, организм не принимает. Может, и посуду я не перебил бы, да эти бутылки на глаза попались.
- Ничего, - заметила Елена. - не обеднеем.
"Ничего, - подумал Бородин, - вот если Громов не выручит, из рюмок будем щи хлебать". Он вспомнил, что в доме и продуктов-то никаких нет, и с еще большей злостью снова напустился на курсантов-гусариков, а потом засмеялся:
- Вот так и познал я женскую долю. Не гожусь я в кухарки, хоть ты меня кнутом пори!
Елена зажала ему рот рукой, показывая взглядом на уснувшего сына. Она с минуту не отнимала ладонь, чувствуя, как Степан шевелит горячими губами, целуя ее пальцы.
Они подъехали к дому. Павлик, выскочив из машины, побежал к стайке таких же карапузов, как и он, и начал что-то говорить нм, показывая на родителей. Степан выгрузил узлы и чемоданы, попросил шофера помочь снести вещи, позвал сына:
- Павел Степанович, ты как, останешься здесь или с нами пойдешь?
- Немножечко поиграю, папа.
- Пусть остается, -- сказала Елена. - Управимся с вещами, потом позовем. Хорошо, сынок?
- Немножечко, мама, - просяще повторил Павлик и побежал с мальчишками за угол дома.
Они жили на втором этаже. Бородин хотел было позвонить соседям, чтобы взять ключ, но Елена нетерпеливо толкнула дверь. Она открылась. Бородин просветлел: значит, Громов что-то сделал. Елена вошла в коридор и сразу направилась в спальню, чтобы положить на кровать малыша. Она переступила порог и остановилась.
- Степан, что это такое? В свою ли квартиру попали? Иди сюда, - позвала она, прислонившись спиной к притолоке двери.
- Конечно, в свою. - шагнул к Елене Бородин и тоже остановился изумленный.
На столе, накрытом белой скатертью, он увидел несколько тарелок, маленьких и больших. В трех больших еще дымился парком не то борщ, не то суп. В плоских, с красивым орнаментом и золотистыми поясками по краям, лежали котлеты, от которых тоже шел парок. В салатнице - нарезанная колбаса, а посреди стола возвышались торт и бутылка цинандали. На этажерке, там, где стоял будильник, красовался пышный букет садовых цветов.
- Это ты? - прошептала Елена.
- Нет, - покачал головой Бородин.
- Кто же?
- Не знаю.
- Шутишь! - Ей хотелось, чтобы это было сделано руками Степана, ее мужа... Но он, качая головой, все отрицал и отрицал.
- Посуду я перебил, а это не знаю кто постарался.
- Добрые люди, - сказала Елена.
Она уложила сына, осматривала квартиру и опять не верила, чтобы кто-то посторонний так мог приготовить стол и убрать...
- Степушка, - подошла она к нему. - скажи, что ты пошутил, ну скажи.
Он понял ее, понял, что ей необходимо сейчас узнать, как он относится к ней, еще раз услышать, что он любит ее, очень ждал и для нее так постарался. Он закрыл глаза и зашептал:
- Скажу, скажу... Я люблю тебя, Елена, очень люблю... Я бы точно так же накрыл стол, приготовил бы эти цветы. - Он умолк, все еще стоя с закрытыми глазами.
- Говори. Степушка, говори. - Ее руки лежали у него на плечах, и она любовалась им, таким громадным и застенчивым, как ребенок, его скуластым лицом, которое так светлеет, когда он улыбается. Она вспомнила, как он сватался. Вкатился этакой глыбой, весь промокший под дождем. После гибели мужа она собралась уехать совсем из Нагорного. "Не уезжай, Елена!" - отобрал билеты, крикнул: "Елена, я ждать умею!" Он дал ей время подумать... Она приняла предложение, только немножечко побаивалась, привыкнет ли Павлик к ней. Привык, полюбил, зовет мамой. А теперь и общий сын появился, его и ее.
- Ну, говори, говори, - поторопила она Степана и, поняв, что он сказал все, повела его к столу...