V
"На этот раз не обойдет, заглянет и к нам черная тварь". - вслушиваясь в сильные порывы ветра, рассуждал Водолазов. Признаки песчаной бури наметились еще вчера. И хотя она теперь была не так страшна (хлеба поднялись на метр, и из трубочек выглядывали колосья), Михаил Сергеевич опасался града: пролетит черная пыль, а вслед, как раньше бывало, бог весть откуда, придут взлохмаченные облака с белым отливом, полыхнет жирная молния, ударят раскаты грома и начнется сечь, иногда с голубиное яйцо градины падают...
Сон был тревожный: едва смежив веки, тотчас просыпался. Потом, где-то за полночь, поднялся с постели, накинув армейскую плащ-накидку, вышел на крыльцо.
Ветер как будто слабел, но был еще крепок. Тонкий серпик луны никак не мог зацепиться за верхушку высокого дерева: лохматая голова кружилась в лихой пляске, и серпик то и дело соскальзывал с веток, вспархивал и вновь опускался, но не падал, а, казалось, болтался, будто привязанный невидимой веревкой к чему-то там, в темном и мглистом бездонье.
В соседнем дворе горласто пропел петух. Серпик луны, скользнув вниз, скрылся в набежавшем облаке. Потянуло сыростью, и Водолазов облегченно вздохнул: кажется, пройдет стороной.
Кто-то стучал в ворота. Михаил Сергеевич отозвался:
- Не заперты, входите.
На крыльцо поднялся Савушка. Он подошел косолапой походкой, молча сел напротив Водолазова, спросил:
- Не спится?
Савушка поискал что-то в карманах. В руках его Водолазов увидел конверт.
- Мне, что ли? - спросил он и сбросил с плеч плащ-накидку.
- Дед Горбыль захворал, умирает в городской больнице, - наконец заговорил Савушка. - Сто двадцать пять лет прожил Горбылев... Неужели Дроздов его поднимет?
- Тебя-то хворого поднял...
- Я молодой, мне двадцать один год... Меня еще в армию возьмут. Я бы в танкисты пошел. Возьмут, товарищ полковник?
Было уже светло. Водолазов стоял перед Савушкой в нижнем белье. "Полковник", - скривил рот в горькой усмешке. Он быстро оделся, умылся во дворе под краном. Вешая плащ на гвоздик, вбитый на крыльце в почерневший стояк, сказал:
- А что с Горбылевым?
- Шастал по лесу, говорят, отравился какими-то ягодами. Ломает его, как в молотилке. Стонет: "Вот и смерть моя пришла... Сколько было дарено жизнью, столько и отгрохал". Дроздов ему капли, а он требует стакан зверобойки. Посинел весь... А доктору хочется спасти. И чего он, Владимир Иванович, возится с этими стариками? Говорят, доктор каждый год во время своего отпуска в горы поднимается, ищет там стариков и в Москву сообщает, кто сколько лет живет из них... Только пусть он не ходит в горы...
- Это почему же?
- Разобьется... Без проводника разобьется...
- Он науку разрабатывает о долгожительстве людей на земле...
- Все равно пусть не ходит в горы... Разобьется.
По крыше слабо пробарабанил дождик. Водолазов насторожился, сбежал с крыльца. Тощее облачко, подгоняемое ветром, уходило к лесу. Михаил Сергеевич смотрел на него просящим взглядом: остановись, полей наши земли.
Савушка, поняв его мысли, помахал конвертом:
- Михаил Сергеевич, от папани, для вас...
Дмитрич писал:
"Здравствуй-живешь, товарищ председатель колхоза! Пишет вам из заключения Дмитрич, знакомый ваш шабашник, кулак и вор колхозных гусей. Припоминаете? Жизня моя тут идет чисто, в кандалах не хожу, валим лес, плоты гоняем по реке, доски даем государству. Вначале мысля тревожила: заключенный, арестант! Потом рубли пошли - аж чудно: в тюряге платят деньги. Даже тоска по Дарьюшке притупилась - высылаю ей переводы, этим и сшибаю с себя тоску по ней. Однако же хочется вытребовать ее сюда, но начальники не позволяют, говорят: это отбывка, а не Ялта-курорт...
Такова моя жизня, товарищ председатель.
Теперь о деле. Получил от Савушки письмо. Оказывается, все у вас по-прежнему, как и было: Дарьюшка на колхозной ферме, военные палят по-прежнему по мишеням, изничтожают государственную фанеру и доски, вы гоняете "газика" по степи, командуете бригадами. Признаюсь, не думал, не гадал, чтобы вы могли задержаться в нашем колхозе. Меня это аж заинтересовало: пенсия свыше ста рублей в один месяц, а он, этот отставной погониик, тянет груз председателя колхоза! Знать, руки у вас работящие, знать, душа у вас крестьянская, знать, с вами можно иметь дело. И Савушку приучили управлять автомобилем.
Вы просили через Савушку, чтобы я открыл вам секрет Лохматого кургана... Вот оно что! И как это пришло вам в голову. Подумать только, какие мысли могут посетить человека!
Могу коротко, могу длинно написать об этом вопросе. Длинно будет так... Был я мальчишкой, ходил еще без штанов, приютил меня Савва Дикой, бездетный кулак, потому что отец и мать мои умерли с голодухи. Дикой относился ко мне как к родному сыну, даже одевал меня по-барски. Но и мытарил тоже по-господски: я был крепким и сильным, на мои плечи взвалили самые тяжелые работы. Наши поля граничили с полями такого же богатея, как и Савва Дикой, с Басько Кубышкой. На меже был громадный родник, вода из него била. Задумал Савва приспособить этот родник для полива своих земель. Басько Кубышка встал на дыбы, и началась тяжба долгая, на разор. Басько Кубышка не жалел денег. И уже дело клонилось в сторону Кубышки: он позабористей был Дикого.
И вдруг в одну ночь совершилось чудо - на месте родника вырос курган. Спустя недели три или более Савва позвал меня и сказал:
- Я уезжаю в Петроград. Земли свои бросаю.
И уехал. Потом года через два пронесся слух: Савва Дикой скупает земли. Первым за бесценок продал Басько Кубышка. Без воды земли совсем запаршивели, многие участки превратились в пустошь, или, как теперь говорят, в целину... Но тут пронеслась еще одна новость: Савва Дикой по пути в Сибирь перепился в московском кабаке и сиганул из окна четвертого этажа, разбился насмерть...
Курган остался. С годами он оброс растениями, поэтому и зовут его Лохматым курганом...
Это длинно, товарищ председатель. Коротко будет так. Под курганом таится вода. Заложите пудов десять аммоналки и рваните... Мы тут тоже иногда применяем аммоналку, скалы летят в воздух, силища в ней огромная!.."
Письмо заканчивалось тем, чем и начиналось:
"Повторяю: в кандалах я тут не хожу, скоро возвращусь".
Но это уже не интересовало Водолазова, он еще раз перечитал о Лохматом кургане и наконец воскликнул:
- Савелий, поехали!
- Куда, товарищ полковник?
- Скорей, скорей. - Водолазов сбежал по лестнице и, поторапливая Савушку, сел в "газик". - Твой отчим сообщил в письме, где находится клад, - сказал он, когда они выехали на дорогу.
Савушка засмеялся.
- Ты чего, не веришь?
- Не такой папаня, чтобы другим клады раскрывать.
- А вот пишет, клад находится под курганом.
- Лохматым?
- Да, под Лохматым.
- Брехня. Ежели бы он там лежал, папаня давно бы отрыл. Я знаю папаню, за рубль ежа проглотит...
Машину оставили у дороги. Теперь Водолазов по-другому смотрел на курган. Оказывается, Лохматый находился в небольшой низине, как бы в громадной плоской тарелке. Михаил Сергеевич заметил и другое - зеленую полосу, идущую от кургана на север и юг. С маковки это хорошо виделось. Он опустился на колени, прижался ухом к горячей земле, затаив дыхание, прислушался. Ему послышался какой-то шепот. И хотя этот шум не был похож на всплеск воды, он поднял голову и, глядя на Савушку, сказал:
- Тут. - И снова припал к земле. Опять вроде бы шепот. Поднялся и долго смотрел на поля. Ветер волнил рожь, пшеницу, пожелтевшую траву, а ему казалось, что это вода бежит по полям: и там и тут - кругом, утоляя жажду иссушенных земель.
- Что же тут зарыто? - спросил Савушка, когда Водолазов наконец поднялся и начал закуривать.
- Вода... Много воды. Она для нас дороже золота. Взрывчатки бы достать и рвануть...
- У военных попросите.
- Не дадут...
- Дадут... Вам дадут, товарищ полковник...
Водолазов подумал: "А что? Попрошу. Поеду к Петру Михайловичу. Он теперь большой начальник". И с улыбкой Савушке:
- Говоришь, военные помогут?
- А как же! Они тоже хлеб едят.
- Тогда поехали. Но сначала к старому Горбылеву, он, наверное, знает про этот клад.
В больницу попали в полдень. В коридоре их встретил Дроздов. Владимир Иванович сидел за столиком, что-то записывал в большую конторскую книгу. Он сразу узнал Водолазова. Его лохматые брови поплыли на лоб, и он протянул руку:
- Михаил Сергеевич! Давненько я вас не видел...
- Три года, Владимир Иванович, всего три года, - подсказал Водолазов и, заметив на враче куртку с застежкой-"молнией" и множеством карманов, воскликнул: - В запасе или опять в горы собрались?
- Угадали. Нашелся интересный старик, участник турецко-болгарской войны, на Шипке сражался... А как ваше сердечко, валидол принимаете?
- Времени не хватает...
- Ходите?
- Хожу и езжу...
- За рулем? Это полезно, но ходить лучше, в день часа три, очень укрепляет мышцу сердца...
- Помню, помню, в моем кабинете давали совет: "Товарищ полковник, не щадите сердце, иначе оно обленится, одряхлеет". Полагали, что в запасе я буду лежать на диване. Какой там диван! Сразу же всучили портфель председателя колхоза. Теперь я - белка в колесе. Хозяйство не меньше, чем гвардейский артиллерийский полк. - Вспомнив, что он об этом уже как-то рассказывал Дроздову, Водолазов показал на дверь: - Что со стариком?
Глаза Дроздова потускнели, ушли под тенистый навес тяжелых бовей. Горбылев умирал... своей смертью. Он обманул Дроздова: сказал, что отравился дикой ягодой. Анализы разоблачили старика. С этим фактом Дроздов столкнулся впервые: собранная им картотека о долгожителях, та самая картотека, которую он отправил московскому институту, утверждает обратное: все долгожители (а их в его картотеке числится свыше двух тысяч!) умерли от различных болезней.
- Мне надо поговорить с ним, - сказал Водолазов. - Разрешите.
- Сестра! - позвал Дроздов. - Принесите два халата.
Горбылев лежал в отдельной палате. Голова его возвышалась на трех подушках, и он как бы полусидел.
- Еще одного... привели... профессор? - с хрипотцой прошептал старик, поведя стеклянными глазами в сторону Водолазова. - Зачем?.. Ягода там растворилась, в кровь пошла... носом выкачайте кровь... посмотрите. - Тонкие, будто опаленные жаром губы чуть дрогнули в уголках. Усмешка напугала Водолазова, ему стало как-то не по себе, и он, чтобы освободиться от этого чувства, поспешил:
- Никодим Афанасьевич, я не профессор, а председатель колхоза.
- Околицын, Матвей Сидорович?.. Чго-то не узнаю. Подойди поближе... A-а, не Околицын... Чего надо, спрашивай. - Горбылев с трудом вытащил из-под одеяла руку, погладил бороду. - Спрашивай.
Дроздов, заложив руки за спину, смотрел в окно. Водолазову это не понравилось: будто больной не интересует его. Ему стало жалко старика. Наклоняясь к Горбылеву, он сказал:
- Куриного бульончику хотите?
- Стопку зверобойки... одну стопку, чтоб чуть-чуть зашумело. Доктор говорит: нельзя... Он еще надеется. А я говорю: шабаш, кончилась .моя дорога...
- Что болит? - спросил Водолазов.
- Привезли в больницу... Вон она какая, больница-то, первый раз попал... И действительно, больно тут, колют живого, шлангом в рот тычут. Противно. Машинкой брюхо просвечивают... По-научному в гроб кладут. - Опять его губы вздернулись. - Больница... Устал, силушка уходит... Боль-ни-ца... - Глаза его закрылись, и Водолазову показалось, что старик сейчас умрет и он не успеет спросить о Лохматом кургане. Водолазов заторопился:
- Никодим Афанасьевич... Слышите ли вы меня?
- Сказывай... сказывай...
- В поле, там, за городом, есть курган... Лохматый курган. Говорят, под ним река течет. Припомните, может, слышали?
- Река... Под землей текут реки. Про это читал в книгах... Доктор, ты чего молчишь? Поднимешь меня али нет? Философия... Отчего же я умираю, а?
- Переутомились, подлечим, встанете, - сказал Дроздов, подойдя к Горбылеву. Он проверил у больного пульс и отошел в сторону. Горбылев открыл глаза, погрозил пальцем:
- Не обманывай. - И, потрогав бороду, продолжал: - Есть начало, и есть конец. Так на земле и будет. Подлечим... Несправедливо... Смерть у ног... Я ее не страшусь, не я первый, не я последний. - Он вздохнул глубоко, как только мог. - Умирать неохота. Владимир Иванович, отпугни ее, отпугни... Я же царь и бог всего земного. - шептал Горбылев, задыхаясь. - Вселенная покоряется человеку... Вселенная!.. А она кто, та смерть?.. Холодная невидимка... невидимка... Вот и подош...
- Он умер! - воскликнул Водолазов.
- Да, умер, - сказал Дроздов.
Они вышли из палаты. Водолазов поспешил в машину, чтобы продолжать свое дело. Дроздов надел походную куртку.
VI
Стук Наташиных каблуков оборвался, в комнате стало очень тихо, до того тихо, что Галина Петровна услышала удары своего сердца: "тук-тук-к, тук-к-тукк". Она поднялась, подошла к Алешиной кроватке, долго вглядывалась в фотографию внука. Она нашла, что внук больше похож на Громова, и это неожиданное открытие подействовало на нее успокаивающе. Но только на одну минуту. Галина Петровна взяла чемодан, чтобы уложить свои вещи, и вновь почувствовала удары сердца. Открыв чемодан, она присела на край Алешиной кроватки. Теперь думала только о Громове. "Наташа его не любит, нет, нет... Если бы он знал". Захотелось немедленно, сегодня же сказать об этом зятю. Укладывая вещи, она повторяла: "Скажу, скажу, пусть знает, пусть знает". За двухнедельную жизнь в Нагорном Сергей ей очень понравился, и вовсе не тем, что был к ней внимателен и приветлив, а тем, что чем-то напоминал ее молодость, ее работу в городском Совете, когда она только осваивала новую для нее должность заместителя председателя городского Совета. Она не знала, когда начинается и когда кончается день, не знала, что такое усталость и что такое личная жизнь. У нее было много обязанностей, она делала доклады, обследовала условия жизни рабочих, принимала многочисленных посетителей, разбирала жалобы и была очень довольна, когда ей говорили: "Спасибо, Галина Петровна... Если бы не вы..." При этом она краснела и застенчиво отвечала: "Извините, это не я, таковы наши советские законы". А придя домой, падала на диван, чувствовала себя самой счастливой на свете: она, простая прядильщица, стоит у власти. Счастливой просыпалась, счастливой бежала на службу.
Именно так живет и Сергей Громов. А вот Наташа этого не понимает или не желает понимать. Мирить их, чем-то помочь, чтобы они не разлетелись в разные стороны, Галина Петровна не собиралась, она понимала: в ее положении это не под силу. Надо уехать быстрее, чтобы не быть свидетельницей Наташиных вздохов и недовольств мужем. К тому же Галина Петровна сегодня окончательно убедилась: она не авторитет для дочери, прошлые ошибки та не может забыть...
Ей стало плохо. Она похолодевшей рукой откупорила пузырек с кордиамином, накапала в рюмку. Лекарство немного успокоило. Когда уложила вещи, пришел Громов. Сергей сразу заметил чемодан, спросил:
- Куда это вы собрались?
- Домой, Сергей Петрович...
- Почему? Говорили, надолго приехали. Это не по-военному, Галина Петровна: у нас слово - закон.
Она усмехнулась:
- Гость хорош, когда он на следующий день уезжает.
Громов снял галстук, прошел на кухню. Умываясь под краном, крикнул:
- Какой же вы гость, мамаша!.. Это вы зря...
Он долго вытирался полотенцем. Она стояла в дверях и смотрела на него так, будто впервые видела: белозубая улыбка, льняного цвета волосы, закрывшие один глаз, смуглое, очень крепкое тело, обнаженное до пояса, вызвали в ней чувство материнского восхищения. Он заметил это, поиграл мускулатурой, по-мальчишески постучал по груди:
- Звенит, как колокол! - И, надев сорочку, спросил: - Наташа не звонила?
Она не ответила, засуетилась у стола, предлагая поужинать. Но Громов сказал:
- Подождем Наталью. - И прошел к пианино. Сел, очень тихо сыграл Брамса. Потом, вскинув взгляд на Галину Петровну, подмигнул: - Мать, хочешь нашу? - Ударил по клавишам, запел:
На поля за ворота
Родного села
В золотистой косынке
Наташа пошла.
Поднялась перед нею
Высокая рожь:
- А куда ты, Наталья,
Куда ты идешь? -
Говорила Наташа:
- Иду на поля.
Может, встретится снова
Мне радость моя:
Может, слово такое
Мне скажет она
И поймет, отчего я
Сегодня грустна.
Повстречалась ей радость
На том на лужке -
В пиджаке нараспашку,
Часы на руке.
Повстречалась ей радость,
Как будто ждала:
- Не ко мне ли, Наташа,
Ты в гости пришла?
Громов слегка повернулся, чтобы взглянуть на тещу, и увидел Водолазова. Когда тот вошел, Сергей не слышал. Он обрадовался гостю:
- A-а, товарищ председатель, дядя Миша! Проходите, проходите. Садись, рассказывай, что новенького в твоем хозяйстве.
- Новенького? Есть и новое. Клад обнаружил. А почему моя сестра такая грустная? - показал он на Галину Петровну, присевшую напротив с сумочкой в руках. - Никак, в дорогу собралась?.. И то верно... в гостях хорошо, но дома лучше. - И вдруг предложил: - Переселяйся ко мне, бросай свой Баку и живи у меня. Три комнаты для одного жирновато, да и скучно...
- Женись, - сказал Громов. - Пятьдесят три года, еще не поздно.
- Юноша! Так называет меня доктор Владимир Иванович Дроздов. Удивительный человек! Видел его утром, опять собрался в горы, к своим долгожителям... Сегодня один из его подопечных умер. Сто двадцать пять лет прожил старик Горбылев. Не знали такого?
- Слышал от Дроздова, - ответил Громов и вспомнил о том, что когда он принял от Водолазова артиллерийский полк, то Дроздов покоя ему не давал своими рассказами о долгожителях. - Он всех знает, кто прожил свыше ста лет, и библейских и настоящих, по фамилии знает. Карась Егор Петрович, говорит, кто таков? Повар генерала Ермолова. А сколько он лет прожил? Говорит, сто пятьдесят семь годиков! И начнет, бывало, перечислять: Назитов из Грозненской области умер ста восьмидесяти лет, Иахамед Афзал из Пакистана двести лет прожил. Солдат моих замучил, все расспрашивал, сколько прожили их дедушки, бабушки и прадедушки. Но однажды Цыганок крепко его разыграл: выдумал бабушку, которая якобы в возрасте ста двадцати лет догоняла самую резвую телку, - засмеялся Громов. - Так что Дроздов прав: ты, дядя Миша, еще юноша, женись...
- Женили на колхозе, с меня хватит. Я однолюб, Серега...
- Привык, не скучаешь по армии?
- Шофер меня мучает: "Товарищ полковник, товарищ полковник" - иначе не называет... Креплюсь, постепенно врастаю в "гражданку". - Водолазов вновь посмотрел на Галину Петровну: - Серьезно говорю, весь дом в твоем распоряжении.
- Я люблю свой город, вся жизнь моя прошла там. Спасибо за приглашение, Миша, но я поеду в Баку. - Она поднялась и, словно неся тяжесть, пошла в кухню.
- Стареет, - покачал головой Водолазов. - Н-нда, значит, стареет... Ты знаешь, зачем я к тебе пришел?.. Мне нужна тонна взрывчатки. Можешь достать?
- Для чего?
- Можешь или нет?