- Ну, вообще-то он Ляйденмюллер. Генрих. Но мы все зовем его Ляйхенмюллером, потому что он так выглядит. Всегда как перед смертью - худой, бледный, со впалыми щеками и вечно воспаленными глазами. Но, черт его побери - наш лучший макетчик за все время! Еще раз то же самое, пожалуйста, фройляйн Люси!
- Да, господин Роланд, - отозвалась Люси, огорченная до смерти. Она пролила немного "Чивас", когда наполняла стакан, ее рука дрожала, словно с похмелья. Но это была только жалость.
- Важная персона, - продолжал я тем временем.
- Кто?
- Ну, этот Ляйхенмюллер. Наш главный layouter. Такой бравый бюргер, понимаете? Женат, двое детей. Но время от времени на него нападает темная страсть к проституткам, и он бесследно исчезает - на два-три дня. Каждый раз именно тогда, когда он больше всего нужен. Со второй половины пятницы на него опять нашло. Из-за него у нашего главного редактора Лестера уже приступы эпилепсии. К счастью, он больше всего любит бывать у этой Тутти. Я имею в виду - Ляйхенмюллер, а не Лестер. Когда-то давно я пообещал госпоже Ляйденмюллер ("В пьяном виде, конечно", - подумал я), что буду следить за ее мужем. Поэтому попросил проституток и сутенеров звонить мне, если он закусит удила. Мне приходится выдумывать все новые угрозы. И после этого он опять появляется. А так, милейший парень на свете. Слава Богу, он опять у Тутти, которая меня хорошо знает.
Люси поставила передо мной новый стакан виски и бутылку содовой.
- Ну-ну, не смотрите так сердито, - сказал я.
- Я… я смотрю не… - Она героически собралась с духом. - И вовсе я смотрю не сердито, господин Роланд. А что это такое - лэйаутер?
Все дальше и дальше отступал "шакал" - как шум с улицы за окнами. Постепенно я чувствовал себя лучше.
- Layouter… английское слово, - я назвал его по буквам. - Это такой особо одаренный график, который придумывает полное оформление и разметку - так это называется - всех страниц в журнале. Например, решает, какого размера будут заголовки и подзаголовки, набирать их или рисовать, если набирать, то каким шрифтом, а если рисовать, то как. И еще он говорит, где на странице должны размещаться рисунки и фотографии, и какой люфт, то есть, свободное пространство, должен быть между заголовками и текстом… Короче, layouter дирижирует, чтобы все заиграло на своих местах. Есть у вас теперь представление о его работе?
- Да, господин Роланд.
- Высоко оплачивается. Хороших совсем мало. Лепить они все могут. Но Ляйхенмюллер - он действительно первый класс! А теперь принесите-ка мне, так будет проще, мою бутылку, фройляйн Люси, - добавил я и ласково посмотрел на девушку, которая меня так любила. - И еще лед и содовую. Дальше я сам справлюсь.
- Целую… целую бутылку?
- Ну, да. Я же ее всю не выпью!
- Пожалуйста, - ответила Люси и быстро ушла.
"Нет, лучше салями!" - кричала полная дама в торговом зале.
Люси вернулась и демонстративно поставила мне под нос бутылку дорогого "Чивас". Теперь она по-настоящему рассвирепела. Ну и пусть. Бутылка передо мной. Я пил и смотрел в зеркало, и тут мое лицо перекосила гримаса отвращения, потому что я снова подумал о том, что уже три с половиной года пишу эти просветительские серии. Сначала это дерьмо даже приносило мне удовольствие. Потом тираж начал расти как сумасшедший из-за этих сексуальных серий. И все удовольствие пропало. Это стало вдруг смертельно серьезным делом, которым все восхищались и хвалили, и оно уже не прекращалось, не прекращается и по сей день!
Когда я однажды заявил, что больше не хочу возиться в этом навозе, Лестер предложил мне больше денег. Лестер разбирался в людях. Я взял деньги и продолжал писать. Но в перспективе ничего хорошего мне это не предвещало.
С тех пор как моим шефом стал Лестер, меня не покидало чувство, что я не обойдусь без постоянного допинга - девушек или виски, или рулетки. Пока что я выдерживал. Но вечно так продолжаться не может. В полунаркотическом состоянии прожил я последние семь лет. И только два человека знали, почему: я сам и Пауль Крамер, потому что как-то я сказал ему:
- Я панически боюсь минуты, когда останусь совсем без виски и совсем без девушек, Хэм. Можете меня понять?
- Да, - ответил мне тогда Хэм, - очень хорошо понимаю, старик.
Потрясающий парень, наш Хэм, самый лучший из всех!
"Так, копченого угря и еще большую банку оливок и большую банку корнишонов…"
Впрочем, для этих утренних возлияний была еще одна мерзкая причина. Новый главный редактор сразу же распорядился создать так называемый "отдел исследований", который должен был выяснять, что из материалов, помещенных в журнале, пользуется успехом, пользуется слабым успехом, вообще не пользуется успехом. Сначала прибегали к помощи малооплачиваемых студентов, которые шли к киоскам и брали интервью у их владельцев и покупателей иллюстрированных изданий, репрезентативные опросы, тенденции изменений тиража после начала новой серии. Позже - массовое тестирование (десятками тысяч рассылались анкеты, кто их заполнял, получал полугодовую подписку на "Блиц" бесплатно!) и многие другие методы, от которых не было проку, ну да ладно. И, наконец, при помощи компьютера.
Вы будете смеяться до упаду, скажете, что я лгу, - нет, я не лгу, это чистая правда! Все, что вы потом читали в "Блице" или видели на фотографиях - стиль, содержание, темы, краски, - все это определял компьютер.
9
Компьютер, черт его побери, именно он!
Он кормился результатами исследований Института изучения мнений. Руководил отделом исследований некий Эрхард Штальхут, друг Лестера, неудавшийся студент-математик. Кстати, Институт изучения мнений принадлежал его шурину. Так что все по-родственному оставалось внутри семейки.
"Пожалуйста, помелите мне его, этот кофе, но только мелко, совсем мелко…"
Для издателя Херфорда выводы компьютера, которые чудесным образом соответствовали его собственным ощущениям, тем временем давно превратились в библейские тексты. Темно-зеленый цвет и индекс 100 означают верх совершенства, высшую положительную оценку, которую может выдать компьютер. Достичь этой идеальной оценки пока еще ни разу не удалось. Абсолютный рекорд с девяносто двумя баллами держали мои просветительские серии. Наихудшей оценкой был темно-красный цвет и индекс 1. Между ними располагались все возможные оттенки цветов - от красного до зеленого и, соответственно им, числа - от одного до ста.
Кто посмел бы сегодня сказать что-то против компьютера? Никто. Никто бы и не отважился. Но все его проклинали. Мне вспомнился стишок моего друга Берти: "Ах, как хорошо, что никто не узнал, как я на этот компьютер нас…ал!"
"И жемчужных луковичек, самых мелких…"
Штальхут, когда еще только начинал, сказал издателю Херфорду: "По-настоящему хорошие создатели иллюстрированных изданий должны держать руку на пульсе народа. Одних опросов о напечатанном недостаточно. Вообще нельзя печатать никакого материала, о котором мы заранее с большой долей вероятности не знаем, что его ждет успех у народа!"
А издатель Херфорд спросил: "А как же это сделать?"
Штальхут ответил: "Очень просто! У нас на фирме достаточно "народа"! Идеальная публика! Я предлагаю читать им то, что мы хотим напечатать, каждое продолжение - роман, документальный репортаж, серию - все! И пусть люди скажут свое мнение! Их мнение - это и есть голос народа! Плевать на всех интеллектуалов! Их все равно от иллюстрированных изданий тошнит! Так вот! Пусть наши рабочие и служащие - и прежде всего женщины! - скажут, что им нравится и что не нравится, прежде чем это будет напечатано! И в зависимости от этого авторам, возможно, придется переписать!"
Эта великолепная идея буквально подбросила издателя и главного редактора в креслах. Сначала они от восторга потеряли дар речи! А уже на следующей неделе состоялось первое такое чтение, для мужчин - поскольку речь в статье шла о войне. На читке романа присутствовали только женщины. Если материалы не были с ярко выраженной мужской направленностью, то их всегда читали женщинам, потому что в основном наше иллюстрированное издание покупали и читали женщины!
Начиная с той первой пробы почти семь лет назад, мы так и остались при этом методе. Материалы читались вслух. Все. Всегда. Ни для одного автора не делалось исключения, даже если речь шла об иностранце, написавшем бестселлер, который был приобретен за большие деньги. Даже его, по замечаниям "народа", нужно было обработать и поставить с ног на голову.
И даже если это был я!
У меня был особый дар писать для женщин, он был у меня всегда. Ну, а эти просветительные серии, они ведь были прямо обращены к женщинам! Разумеется, и мои продолжения читались вслух, а как же!
Это и было той причиной, по которой я после сдачи каждого продолжения приходил в "Деликатесы Книфалля". Здесь я ждал, пока по ту сторону улицы, в издательстве, разбирали мою свежую продукцию.
"И еще спаржи, четыре банки. Но только вон той, потолще! Нет, больших, толстых!"
10
- Значит, это, про рот, это обязательно нужно выразить пояснее, - вещала уборщица Васлер. - Там слишком много говорится вокруг да около. "Французского поцелуя" недостаточно. Пусть господин Роланд опишет все ясно и понятно. Без латыни и без иностранных слов!
- Но он же и так пишет вполне понятно! - воскликнула молодая женщина из бухгалтерии по гонорарам.
Раздался многоголосый протест.
Васлер продолжала:
- Он, господин Роланд, пишет не вполне понятно! Уже в последнем номере было так! Я дала почитать моему мужу, и он сказал, что совершенно не понимает, что Роланд имеет в виду!
Ее коллега, вечно недовольная Райнке, сердито прервала ее на своем берлинском диалекте:
- Берта, ну, ты тоже глупая! Все он прекрасно понял, твой муженек. Он просто притворяется. Не хочет он, вот в чем дело!
- Ты думаешь? - спросила Васлер испуганно. - У нас же четверо детей!
- Ну! Вот те и объяснение!
Воздух в просторном конференц-зале был сизым от сигаретного дыма. Вокруг длинного стола сидели мои судьи - уборщицы, стенографистки, бухгалтерши, официантки - всего двадцать семь женщин и девушек. А во главе стола - двадцать восьмая женщина: одна из немногих редакторш "Блица", Анжела Фландерс. Анжела Фландерс, пятидесяти четырех лет, ухоженная и элегантно одетая, четверть века проработала журналисткой, сначала в ежедневных газетах, потом в иллюстрированных изданиях и уже десять лет в "Блице". Позже она мне подробно расскажет, как проходила эта конференция…
Анжеле Фландерс, умной, энергичной женщине, постоянно приходилось утверждаться в мире мужчин. Иногда это давалось ей довольно тяжело. Но чего только не вынужден проглатывать человек, обязанный работать, если у него нет никого, кто бы о нем заботился, если муж погиб на войне, если ничему другому не научилась, а только понемногу пописывала - собственно говоря, просто для времяпрепровождения. Со временем то, что вначале, когда еще были живы состоятельные родители Анжелы Фландерс, делалось для времяпрепровождения, превратилось в суровую необходимость. Так что Фландерс образца 1968 года была чрезвычайно довольна должностью редактора в "Блице". Ради этого она была готова на все. В том числе и на то, чтобы каждый раз читать женщинам вслух продолжения, выслушивать все, что они говорят, записывать и потом докладывать Лестеру. Герт Лестер был благовоспитанным человеком. Он никогда бы не допустил, чтобы мои просветительские серии читал женщинам мужчина, и никогда сам лично не сидел в конференц-зале, чтобы наблюдать за их реакцией, как он практиковал, когда речь шла о других темах. Но ведь тогда его слушателями были именно мужчины или мужчины и женщины. Но мои серии… Это было нечто деликатное, очень деликатное, и говорить об этом вслух было неловко! Вероятно, даже самим женщинам между собой, считал Лестер.
Тут он, конечно, ошибался. Женщины вообще не испытывали неловкости! Перед ними стояли чашки кофе и кофейники, многие не отказывали себе в удовольствии покурить. Повсюду лежали пачки сигарет. У каждой женщины, у каждой девушки был блокнот и карандаш. Они сидели группами в соответствии с их профессиями: телефонистки рядом с телефонистками, поварихи с поварихами. Анжела Фландерс уже много раз пыталась нарушить этот порядок - безрезультатно. Те, кто знали друг друга, обязательно хотели сидеть вместе.
Спокойным голосом Фландерс как раз дочитала продолжение до конца и попросила начать обсуждение. Она была в светло-зеленом костюме с золотой брошью на лацкане пиджака, ее волосы были тщательно выкрашены в каштановый цвет. Она очень следила за собой, ей приходилось работать тяжело, как мужчине, тяжелее, чем мужчине, потому что чем старше она становилась, тем больше ее преследовал страх: "Я не справляюсь, за мной идут те, кто помоложе, что я буду делать, если меня уволят?"
Многие коллеги, которые знали об этом ее страхе, использовали редакторшу. Часто в дни перед сдачей номера она засиживалась на фирме до двух часов ночи. Она мне нравилась, я ей тоже. Иногда я приносил ей цветы.
Фландерс постучала карандашом по столу.
- Милые дамы! Прошу брать слово по очереди!
Серая мышка с кухни, в очках и с волосами, стянутыми в узел, робко подняла руку.
- Да, госпожа Эггерт?
Эггерт начала тихим голосом, запинаясь:
- Ну, значит… это же только подсказка… но из этого продолжения не вполне понятно… и притом ведь для нас, женщин, все зависит от того… - она покраснела и замолчала.
- От чего, госпожа Эггерт? Ну, говорите же! Мы же здесь все свои. И никто от меня не узнает, кто что сказал.
Эггерт начала снова:
- Ну, вот, я имею в виду, там должно быть ясно сказано, что мужчины должны растягивать время акта… долго… растягивать как можно дольше!
Раздались крики всеобщего одобрения.
Карандаш Анжелы Фландерс летал по странице блокнота. А Эггерт, ободренная поддержкой, продолжала:
- Особенно если в последних сериях нам постоянно напоминают, что мы должны принимать эстрогены!
Аплодисменты.
- И теперь многие из нас принимают эстрогены… И вы же знаете, какие у этого последствия!
Райнке, все еще с платком на голове, воскликнула:
- Он заставляет нас отдаваться более страстно, да, но оргазм не ускоряет!
После этих слов собрание оживилось, Фландерс с трудом успевала стенографировать.
Толстая повариха:
- А что, разве пока ничего не изобрели, госпожа Фландерс, чтобы у мужчин получалось дольше?
- Конечно, средства для этого есть…
- Но тогда их тоже нужно указать!
- Вот именно! Дайте названия!
- Как они называются!
- Я это записала, дамы. Дальше?
Худая, как щепка, секретарша около сорока:
- Я вот тут себе выписала: "щекотать половые органы". Имеется в виду - императрицы Марии Терезии. Но тут же об этом сказано слишком коротко!
- Правильно! - крикнула одна из бухгалтерш по зарплате.
- Вы видите, даже императрице это было необходимо! А уж нам тем более нужно точно объяснить, притом подробно, как надо щекотать!
- Совершенно верно!
Разливали по чашкам кофе, закуривали новые сигареты.
Райнке энергично начала:
- Ну дак, в принципе, госпожа Фландерс, да? Ничего не хочу сказать против господина Роланда. Само по себе это здорово - в сам деле просвещать народ. Токо не совсем ясно, кому это! Просто, в принципе: если хорошенько глянуть всю эту серию - она ж написана для мужчин! Не поймите меня неправильно. Само собой, мужчинам тоже нужно совать такие вещи под нос! Чтоб до них, наконец, дошло, черт их побери, как исполнять свой долг и обязанности!
Крики "браво".
- Но, - продолжала Райнке и подняла руку, - но, мои дамы, не будем водить ся за нос! Ведь читаем-то это мы, не? А эти сволочи, они разе что на картинки попялятся, и то если там голая баба, но всерьез-то никто из них не принимает, что пишет господин Роланд, этт я могу вам сказать из своего личного печального опыта. Раньше… - Ее речь прервали громкие аплодисменты, и она повысила голос, чтобы их перекричать, - …раньше, девять лет назад, как мы токо поженились, мой муж и я, тогда я была ище деушкой. Не имела обо всем этом никакого понятия. Ничего этого не было. А сёдня? И сёдня нет! Сёдня у моего все делается так: туда, обратно - обидно!
- Извините, как это происходит? - смущенно продолжила исследование Фландерс.
- Ну, как, - отозвалась одна из бухгалтерш по зарплате, - вы же понимаете: господин Райнке производит половой акт без всякой предварительной игры, и госпожа Райнке возбуждается, но не получает удовлетворения.
- Ах, так.
- Так оно и есть! - подтвердила Райнке.
- Точно, как у меня! - воскликнула клейщица из отдела почтовых отправлений, ребенком увезенная в 1946 году из Вартегау. - Мой все время твердит мне, что это я виновата. Говорит мне, нахал: мол ты получаешь все, что нужно, но просто у тебя замедленный оргазм. - В зале оживление. - Он говорит, что знает это точно, ему объяснял какой-то студент медицины. Теперь я спрашиваю вас: что значит замедленный? Или я кончаю, или нет. А я не кончаю! Так вот, пусть господин Роланд даст нам подробное разъяснение по этому вопросу!
- Пусть господин Роланд даст! Правильно!
"Господин Роланд". Вот, пожалуйста. Видите, все мои судьи были, конечно, в курсе, что Корелл значит Роланд, и рассказывали об этом всякому встречному-поперечному. Именно это я и имел в виду, когда писал, что и вне нашей отрасли многие люди знали мою тайну. Этого просто нельзя было избежать. Оставалось только одно утешение: миллионы этого все-таки не знали!
- Я всегда знала, - воскликнула клейщица, - что мой муж делает только, как ему удобно! Думает только о своем удовлетворении! А я? Ему наплевать! Я же не пулемет! Мне нужно время! Как и нам всем! Вы ведь со мной согласны, дамы, так?
Еще бы они не были с ней согласны, с этой изгнанной с родины клейщицей!
- Само собой!
- Как и нам всем!
- Что есть, то есть, - вздохнула баварка Швингсхаксль, в очередной раз используя свое любимое выражение.
- И потому, - выкрикнула Райнке, - вся этт серия - вы уж меня извините, - в общем, она неправильно направлена! Там подробно расписано, что должен делать мужчина, чтобы сделать счастливой свою дамочку. А он этт делает? Не! Он этт даже не читает, чтоб чё не потребовали. Да если и читает, все равно не делает! Все они эгоисты! И поэтому, - продолжала Райнке, опять повышая голос, чтобы перекричать аплодисменты своих подруг по полу, - и потому, и в этом большая разница с тем, чё пишет господин Роланд, потому центр тяжести нужно перенести на то, что должны делать мы, женщины, чтоб расшевелить своего усталого Ганса!
- Правильно!
- И я того же мнения!