- Сядьте! - рявкнул Лестер.
Я пожал плечами и сел в неприятно качающееся кресло из стальных трубок возле письменного стола. Пиджак упал. Я поднял его и положил на колени. В соседних офисах уже никто не работал.
- Если позволите, - ответил я.
Лестер изо всех сил пытался сохранять спокойствие и скрыть свою антипатию ко мне. Но я каждый раз выводил его из равновесия. Лестеру становилось плохо от одного моего присутствия.
- Какая муха вас укусила, господин Роланд?
- Никакая.
- Но выглядите вы именно так!
- Неужели?
- Мы вам что-то сделали, господин Роланд?
- Нет.
- Вы очень разговорчивы сегодня, господин Роланд. Так что случилось?
"Если ты не оставишь этот казарменный тон, я дам тебе пару раз в морду, - подумал я про себя. И вслед за этим: - Я намного пьянее, чем думал. Надо поосторожнее. Да-да, Хэм, не бросай мне таких предостерегающих взглядов. Я уже и сам это понял".
- Я кое о чем вас спросил, господин Роланд!
- Я слышал, господин Лестер!
Главный редактор наклонился.
- Вы хотите поссориться?
- Нет, господин Лестер.
- А мне кажется, вы все же ищете ссоры.
- Тут вы ошибаетесь, господин Лестер.
- Но если вы хотите ссоры, вы ее получите! Я как раз в подходящем настроении!
- Сожалею, господин Лестер. Может, мы все же перейдем, наконец, к делу? (А ты все-таки получишь пару раз в морду, я твою физиономию видеть не могу, карьерист несчастный. Не надо было так много пить.)
- Хорошо, можем перейти к делу! Мы даже должны! Вам предстоит еще очень много поработать с продолжением, господин Роланд! Женщины многое раскритиковали. К сожалению, и основные моменты тоже. А время поджимает. Вы ведь опять сдали материал в самый последний момент!
- Я просил меня извинить. Я себя плохо чувствовал. Я…
- Вы слепили продолжение на соплях! Сегодня утром! Меня проинформировали!
- Ах, так.
- Таким оно и получилось, это ваше продолжение! На соплях! Вы, видимо, считаете, что можете все себе позволить, да?
- Господин Лестер, как я понимаю, вы разговариваете со мной во враждебном тоне.
- Ах, вы понимаете?
- Да. И я не думаю, что могу позволить вам этот тон.
- Вальтер, - вмешался Хэм, вынимая трубку изо рта, - веди себя все же как нормальный человек, а не как пьяный идиот!
Я кивнул. От слов Хэма я немного пришел в себя.
- Прошу прощения, господин Лестер.
- Пожалуйста. Госпожа Фландерс, не будете ли вы так любезны прочитать нам замечания дам.
Фландерс взяла свой блокнот для стенограмм и начала расшифровывать свои записи. При этом она постоянно поднимала на меня взгляд, как будто просила прощения. Замечаний действительно было очень много. Дважды я хотел что-то возразить, но ловил предостерегающий взгляд Хэма и молчал.
Фландерс читала, давала комментарии к записям и постоянно сводила все к основному замечанию женской конференции: это продолжение, как и всю серию, я с самого начала неправильно ориентировал. В значительной степени надо было учесть особенности, предпочтения, действия и реакции со стороны мужчины.
Лестер раскачивался в кресле, слегка барабанил пальцами по крышке стола и злобно посматривал на меня. Чем дальше Фландерс читала, тем больше я успокаивался. Я даже улыбался. Хэм озабоченно наблюдал за мной. Фландерс тоже занервничала, пожалуй, даже испугалась. Она начала запинаться по ходу доклада. Наконец, она закончила. Довольно долго в большом стеклянном бассейне было тихо. Я заметил, что все смотрели на меня, и поинтересовался:
- Других пожеланий нет?
- Других нет, господин Роланд. - Лестер снова забарабанил по крышке стола. - Я во всяком случае считаю, что этого достаточно. Мы должны немедленно сменить курс! Давно нужно было это сделать. Это продолжение будет сориентировано уже совсем иначе! Работы, конечно, невпроворот. Обсудите все подробно с господином Крамером. Прежде чем начать, зайдите еще раз ко мне. Мы не можем рисковать успехом серии. К счастью, вы пишете быстро. А сейчас побольше черного кофе, чтобы протрезветь. Это должно быть готово в печать до восемнадцати часов. Это ваша вина! Если бы вы раньше сдали…
Ну, и в этот момент от избытка виски у меня перегорели последние предохранители. Внезапно после слишком долгого подневольного труда внутри человека что-то обрывается, он больше не может, больше не хочет, да, больше не хочет! Шум на улице показался мне вдруг слишком громким, и я снова увидел перед собой гигантскую шахту метро и множество рабочих в глубине, и снова услышал, как они пели, пели песню о Пизанской башне, и это стало последней каплей. Слухом, зрением и мыслями уносясь далеко отсюда, я сказал:
- Нет.
- Что - нет? - Лестер, на минуту был совершенно сбит с толку.
- Вальтер… - вскочил Хэм. Он пытался меня прервать, но я, с трудом поднявшись, жестом подал ему знак помолчать.
Мой голос вдруг стал очень тихим:
- Нет, я не буду это переписывать.
- Вы…
- Я больше ничего не буду переписывать, господин Лестер, - продолжал я. - Я больше никогда не буду ничего переписывать. Делайте это вы, господин Лестер.
Низкорослый главный редактор подпрыгнул - он был смешон за своим огромным письменным столом - и заорал:
- Какая наглость! Я уже давно замечаю эту обструкцию! Не думайте, что я ее не замечаю! Но со мной это не пройдет! Я и не с такими справлялся! Я вас уничтожу, Роланд, я размажу вас!
- Вальтер! - воскликнула Фландерс. - Будьте же благоразумны, прошу вас! Ради меня!
- Я абсолютно благоразумен, - ответил я. - Мне жаль, Анжела, сожалею, Хэм, если я поставил вас в затруднительное положение, в самом деле. Но так… так… так дальше не пойдет!
- Вальтер, ради Бога, Вальтер! - вмешался Хэм. - Заткнешься ты, наконец! Ты что думаешь, для нас это сплошное удовольствие? Но что поделаешь! Это же бессмысленно! Номер должен быть сдан! Продолжение надо переписать!
- Только не я, - сказал я жестко. - Я пьян, я знаю. Но не настолько, чтобы не понимать, что говорю! Я не буду переписывать продолжение! Evviva la torre di Pisa!
- Ну, это мы еще посмотрим! - взревел Лестер. - Вы еще станете у меня вот таким, вот таким… он соединил большой и указательный пальцы. - Вы… Вы алкоголик! - Лестер любил орать. Это было известно всем и каждому на фирме. Армейская дисциплина. Там все просто и ясно. Почему же здесь должно быть иначе? - Еще раз повторю вам, господин Роланд: вы опускаетесь, - рявкнул Лестер. - Ваша писанина давно уже не такая, какой была когда-то! И это не только мое мнение! Это подтверждается и анализами отдела исследований!
- Анализы отдела исследований - это какашка.
- Ну, это… это же… Да что я так волнуюсь?! - орал Лестер. - Это все шнапс! Вам же в мозги ударил шнапс! Последнее продолжение - это же просто скандал! Кое-как сляпано! Кое-как размалевано! И за такой огромный гонорар! И когда я требую переписать, то вы еще и отказываетесь? Хорошо! Очень хорошо! Издатель очень обрадуется! - Лестер орал так громко, что это слышали уже все в стеклянных боксах. Некоторые вышли из своих отсеков и подошли поближе. Редакторы, авторы, секретарши у внешней стены кабинета шефа, как возле аквариума, прекрасно все видели и прекрасно все просекали. Подтягивались все новые сотрудники, с любопытными, возбужденными, напуганными, ухмыляющимися, обеспокоенными или крайне довольными физиономиями - Лестер получил, наконец, по заслугам.
Вперед головой, медленно, очень медленно двигался я мимо Хэма, который безуспешно пытался меня остановить, к столу, прямо на Лестера.
То, что я потом сказал, я, выдержавший четырнадцать лет в этом аду за счет своего здоровья и нервов, напившийся сейчас до потери пульса, - все сказанное мной было пропитано ненавистью и гневом на всю эту отрасль. Что странно, я не кричал, просто говорил - очень медленно, очень тихо и очень четко:
- Годами я писал то, что вы от меня требовали, господин Лестер! Любую дрянь! Любое оболванивание народа! Как мы, оказывается, победили под Сталинградом! Как германский кронпринц, самый лучший кронпринц на свете, оказывается, все-таки победил под Верденом! Всю героическую немецкую историю я, по вашему заданию, последовательно и бодро переврал и поставил с ног на голову, чтобы она стала действительно героической! Каких героев я только для вас ни придумал! Насильники над детьми! Потрясающие судьбы проституток! Я даже писал мемуары выпущенных из тюрем нацистских военных преступников, поскольку эти братки не могли составить ни одного правильного предложения на немецком языке!
- Вальтер! - ко мне заспешил Хэм. С несчастным видом он, запинаясь, сказал: - Одумайся… прошу тебя, Вальтер… Будь благоразумным…
Я как раз дошел до письменного стола и, огибая его, руки за спиной, наклонившись вперед, пошел прямо на Лестера.
- Благоразумным, - сказал я. - Нет, Хэм, я больше не хочу быть благоразумным. Уж простите! И вы тоже, Анжела. Вы оба мои друзья. Мне жаль, что вы сейчас здесь. Я хотел бы сейчас быть с этим господином наедине…
- Что вы здесь устраиваете! - закричал главный редактор, с побледневшим лицом, руками, прижатыми к груди. А в проходе прижимались к стеклам носы любопытных - с жадностью, со злорадством, с ужасом - теперь там столпились все, кто работал на этаже.
- А кто все время взвинчивал тираж нашего журнала? - спросил я со зловещим спокойствием в голосе. - Я! По вашему приказу я сделал из порядочного иллюстрированного издания клоаку!
Теперь я уже склонился над Лестером. Он сделал шаг назад. Еще один.
- Господин Роланд, я требую, чтобы вы немедленно…
- Ни черта вы не можете от меня требовать! - перебил я.
Лестер отступил еще на два шага. С раскрытыми ртами, затаив дыхание, следили стоявшие в коридоре за каждым словом, за каждым движением. Какая-то девушка вскрикнула. В кабинет ворвалась возмущенная Цшендерляйн.
- Господин Лестер, что…
- Вон! - сказал я, мой голос прозвучал тихо, но с такой угрозой, что Цшендерляйн сочла за благо спастись бегством.
- Вы, жалкий дерьмовый пропойца, вы позволяете себе…
Я в первый раз выпрямился и закричал, тоже в первый раз, как озверевший унтер-офицер:
- Молчать, скотина!
После этого случилось что-то невообразимое: Лестер вытянулся во фрунт. Это выглядело точно так, как в армии принимают стойку смирно.
Анжела Фландерс, рыдая, закрыла лицо ладонями. Хэм беспомощно опустился в кресло, его трубка погасла.
Лестер опомнился, но это уже не спасало, все видели, все, столпившиеся в проходе за стеклянной стеной. Они видели, и они, конечно, расскажут всем остальным!
Лестер хватал ртом воздух. Потом заговорил:
- Вы… вы…
Но теперь я гонял его все быстрее по просторному стеклянному боксу, я шел на него шаг за шагом, а он так же отступал. Мы двигались по кругу, по кривой. Это выглядело карикатурно, но ни один человек не смеялся, ни один. Лица, расплющенные о стекла, казались гримасами.
Я продолжал гонять своего главного редактора по кабинету.
- Что мы с вами наделали, господин Лестер? От чудодейственных средств против рака мы доболтались до полного вздора! Совокупление подняли до уровня мировоззрения! - Хотя я снова говорил совершенно спокойно, в тот момент я абсолютно не был в состоянии отвечать за свои поступки. Отвращение, унижение, скорбь по утраченным годам - все это сдавило мне горло. - О, какие у нас заслуги перед Отечеством, у нас обоих! Нам за это полагается Бундесфердинсткройц! Какие у нас достижения! И лучшее из них - немецкие оргазмы! Читайте "Блиц" - и вы станете как арабский жеребец, как кобыла во время течки! Читайте "Блиц" - журнал с духовным уровнем его главного редактора!
- Вы сукин сын! - дико взвыл Лестер. - Я буду…
Но мы так и не узнали, что он будет делать, потому что в эту секунду под потолком включился один из динамиков, висевших в каждом кабинете и приводившихся в действие с центрального пульта. Это была установка для вызовов у нас в издательском доме.
Из динамика раздался равнодушный девичий голос:
- Прошу внимания! Господина главного редактора Лестера, господина Крамера, господина Роланда и господина Энгельгардта просят немедленно зайти к господину Херфорду. Повторяю: господин главный редактор Лестер, господин Крамер, господин Роланд и господин Энгельгардт, пожалуйста, немедленно к господину Херфорду!
18
- Со своей невестой…
- Да.
- Но это я его невеста!
- Ну…
- Значит, у него была еще одна?
- Очевидно.
- Она была у него еще в Праге! Портье же рассказывал, что эта девушка говорила с чешским акцентом и что этот Михельсен сказал, что Ян привез ее с собой из Праги!
Это нам тоже рассказал портье.
- Мне очень жаль, - сказал я. - Но это так.
- Выходит, он обручился сразу с двумя женщинами!
- Да, - снова сказал я. Много говорить мне не требовалась, она все равно не слушала. Она сидела рядом со мной в "Ламборджини", на безлюдной улице, ураган выл за окнами машины и сотрясал ее. Я завел мотор и включил обогреватель, потому что стало чертовски холодно. А между тем было два часа тридцать пять минут ночи. И мы стояли возле дома 187 на Эппендорфер Баум и ждали Берти, с которым я договорился встретиться здесь. А Берти все не появлялся. Аэропорт был не так уж далеко - возможно, Берти что-то задержало. Ирина перестала плакать. Поначалу она плакала, а теперь оцепенело смотрела прямо перед собой на улицу и говорила каким-то металлическим голосом. Из последних сил она старалась держаться, чтобы окончательно не свихнуться. Я считал, что нужно дать ей еще немного выговориться, а потом приступить к делу. Я курил и время от времени отхлебывал по глотку.
- Но мы были вместе два года! - не успокаивалась она.
- Да, - произнес я.
- А та, другая? Как долго он ее знал? Дольше? Меньше?
- Не знаю. - Мне было ее искренне жаль, но эту вторую женщину мне послало само небо. "Теперь проблем не будет", - думал я.
- Может мужчина любить двух женщин?
- Да, - ответил я.
- Нет! - закричала она. - Не одновременно. Не по-настоящему. Одну он любит, а с другой только спит.
- Не обязательно, - отозвался я. Где же Берти?
- Но это было так! Ту, другую, - ее он любил! А со мной просто спал. Для постели я ему годилась. А сбежал он с другой! Он взял с собой ее, ее, а не меня!
- А вы хотели с ним?
- Естественно, - ответила она своим металлическим голосом. - Но он тогда сказал, что одновременно нам бежать нельзя, что он меня позовет, когда устроится на Западе. Сообщит мне. Этого сообщения я и ждала. Целых три месяца. Я бы ждала еще дольше, если бы не…
- Знаю, - сказал я.
- Ничего вы не знаете! - сорвалась она. - Простите. У меня совсем плохо с нервами. Вы так добры ко мне. Простите.
- Понятно, - сказал я. - Ну, конечно. Я вас понимаю. Он обманул вас…
- Да.
- …и заставил остаться…
- Да.
- …а сам сбежал с другой.
- Да, - подтвердила она тоскливо.
- Я думаю, так мог поступить только подлец, - сказал я с надеждой, но осторожно.
"Есть много женщин, которые продолжают любить таких подлецов. Но Ирина не из них. Слава Богу, не Ирина", - подумал я, когда услышал ее крик:
- Свинья он, вот он кто! Подлая свинья! Я ему так верила! Верила всему, что он говорил!
"Так, - подумал я. - Пора приступать".
- А теперь он с этой другой удрал отсюда, кто знает куда. Может быть, его уже и в стране нет. А вы сидите без денег и не знаете, что делать. Это уже настоящее свинство.
Она вдруг снова всхлипнула. Я опять дал ей свой платок. Она громко высморкалась.
- Спасибо.
- Знаете, Ирина, - продолжал я как можно более деловым тоном, - я забрал вас из лагеря, привез сюда и…
- Я вам очень благодарна, господин Роланд.
- Глупости, вы не обязаны меня благодарить. Но я репортер. Я должен написать об этой истории. В этой истории будет, конечно, и про вас…
- Ну, и что? А, вы имеете в виду права на публикацию… - Ей вспомнился мой разговор с портье Кубицким и торговцем антиквариатом Андре Гарно, который мы вели в его квартире. Он получился довольно напряженным, когда я захотел взять у них обоих письменные заявления. Портье тогда словно лишился рассудка.
- Заявление? Подписать? А вы потом обо всем напишете? Я же в своем уме! Мне это будет стоить жизни! Нет, господин Роланд, нет, от меня вы разрешения не получите, только через мой труп! Это непорядочно с вашей стороны, что вы у нас сначала все выспросили, а теперь говорите, что хотите о нас написать!
- А вы как думали, зачем я вас тут выслушиваю? - спросил я.
- Это непорядочно! Нет! Я ничего не буду подписывать! А если вы хоть строчку обо мне напишете, я подам на вас в суд!
- Послушайте, - сказал я, - все, что вы мне рассказали, я в точности передам полиции.
Он был вне себя.
- Нет! Прошу вас, не надо! Вы не пойдете на такую подлость!
- Пойду, - ответил я. - Это мой долг. Вы не можете запретить мне пойти в полицию. Тогда расследование начнется и без этого.
- Но моя жизнь…
- Мы не в Техасе.
Так продолжалось с четверть часа. Потом включился Гарно:
- Господин Кубицкий, я советую вам - подпишите заявление. Если знаешь об очевидном беззаконии и ничего не делаешь против него, то и сам служишь беззаконию. А кроме того, в полиции уже известны наши имена - как свидетелей. Так что мы уже все равно замешаны в этом деле. Я доверяю полиции. Она нас защитит.
- Да, как те приятные сотрудники, которые были здесь, а потом сказали, чтобы я больше не вмешивался в дела Михельсена!
- Я не буду обращаться ни к каким сотрудникам, - ответил я. - Я пойду в управление полиции. У нас не гангстерское государство. Опасность для вас будет намного больше, если я не пойду в управление и не предам это дело огласке, согласитесь, господин Кубицкий!
- Господин Роланд прав, - поддержал Гарно. - В конце концов, мы же сами позвали его сюда и добровольно все ему рассказали, разве нет?
Кубицкий начал поддаваться.
- Ну, хорошо… я не против… Но денег я не возьму, слышите, ни пфеннига не возьму!
- Я тоже, - сказал Гарно.
Я еще немного с ними поспорил, но переубедить их не смог. Тогда я принес из машины пишущую машинку, отпечатал заявления, и они их подписали. При этом у Кубицкого так дрожала рука, что он едва смог написать свою фамилию.
Это было четверть часа назад. Теперь, в машине, я ответил Ирине:
- Да, права на публикацию. Вы можете мне запретить писать о вас. Там, наверху, я немного блефовал. С вами я хочу быть откровенным. Если вы мне запретите, я ничего не смогу сделать. Правда, тогда, если дело пойдет дальше - а так оно скорее всего и будет, - о вас будет писать вся пресса, а не исключительно я один. Но вы можете мне разрешить, чтобы о вас писал только я…
- Конечно, я вам разрешаю, - сказала она к моему безграничному облегчению. - Пишите! Напишите все, всю эту подлую историю!