У Сурена мне тоже понравилось. Аскетизм плавно перетекал в артистизм. Разномастица обстановки выглядела как реализованная эклектика - все легко и непринужденно, практично и функционально.
Сурен накормил меня вкусным обедом.
Мы снова много говорили, но электричество накапливалось в воздухе.
Около шести часов мы оба, похоже, с облегчением засобирались к Нусе.
- Какие цветы любит ваша подруга?
- Большие белые хризантемы.
- А из напитков что предпочитает?
- Мартини.
* * *
Мы пришли упакованными по высшему разряду. Нуся принялась причитать по поводу бешеных трат - она волновалась и несла всякую чушь.
- А я вас знаю, - сказала она, когда я представила их друг другу. - Я вас в гастрономе нашем встречаю.
- К сожалению, - сказал Сурен, - не могу ответить тем же, я почти не смотрю по сторонам.
- Ничего удивительного, я женщина незаметная… Не то что наша Тата. - Нуся беззастенчиво кокетничала.
Благодаря моей подруге и - отчасти - напиткам, принесенным Суреном и выставленным хозяйкой, атмосфера постепенно разрядилась, и мы уже болтали и хохотали, как будто всю жизнь провели в одной компании.
Неожиданно раздался звонок. Нуся взяла трубку.
- Да? - И вдруг ее лицо преобразилось. - Вася! Ты где? - Она сияла и только что не визжала от счастья. - Да! Конечно!.. Счастье мое!.. Жду!
Она посмотрела на нас обалдевшими глазами и сказала:
- В Мадриде забастовка.
Видя, что нам не стало понятней, она добавила:
- Профессора бастуют.
А-а, вон что!.. - сказали мы оба своим видом, словно это объясняло все.
Нуська, в конце концов, все же пришла себя и, расхохотавшись, пояснила:
- Мой Вася… Василий Владимирович читает курс лекций в Мадридском университете. А их профессора устроили недельную забастовку. Вот он и решил махнуть на родину. Не сидеть же там неделю…
Я не подала виду, что имя Вася… Василий Владимирович слышу впервые.
Нуся рассеянно поставила еще один прибор на стол. Она уже витала где–то над трассой Пулково - Петербург.
Когда раздался звонок в прихожей, ее снесло из–за стола.
Огромный, как шкаф, Вася схватил в охапку нашу нехрупкую Нусю и кружил ее по прихожей. Под ноги полетела его стильная овчинная шляпа. Туда же чуть было не отправился букет нежно–розовых роз.
Потом наступила тишина. Если не считать утробного рычания страстно целующихся мужчины и женщины…
Мы с Суреном выковыривали остатки торта из наших тарелок, не поднимая глаз.
Нуся представила всех друг другу.
Вася оказался еще коммуникабельней моей подруги, и через несколько минут все были на "ты". Кроме нас с Суреном, разумеется…
Вася вывалил на стол новую порцию яств. Мадридских в том числе.
Мы еще немного понасыщались и стали замечать, что в Нусиной комнате становится все теснее. Нас с Суреном просто размазывало по стенам…
- Ой, Татка, где бы мне тебя положить, чтобы… чтобы мы тебе не мешали спать? - Нуся была бесхитростна.
- На кухне… - растерянно сказала я. - У тебя большая кухня, мне там будет хорошо.
Вася смотрел недоуменно то на меня, то на моего спутника, то на свою возлюбленную: о чем вы, ребята?..
Нуся всем своим видом отвечала ему: я тебе потом все…
Вмешался Сурен:
- Я могу поселить вас у себя. - И, словно поясняя остальным ситуацию: - У меня две комнаты…
- Ну вот, все решаемо! - обрадовалась Нуся, даже не дожидаясь моего согласия.
Дольше оставаться в Нусиной квартире было нетактично: нас здесь уже не видели.
Перед выходом подруга утащила меня в кухню и сунула в руку пузырек с какими–то пилюлями.
- Одну желтую и одну голубую… не раньше, чем за полчаса… до.
- До чего?.. О чем ты, Нуся?
- Это вместо резинок.
- Но я не собираюсь…
- Ну, мало ли! Вдруг соберешься. Бери с нас пример! - И ее глаза засияли.
Мне стало завидно… и обидно: что же это я такая… увечная?
Но, когда мы пришли к Сурену, все встало на свои места.
В мое распоряжение была предоставлена гостиная.
* * *
Следующий день и следующий - до самой пятницы - мы весело проводили время в нашей теплой компании. Сходили на новый американский блокбастер, на камерный концерт, съездили в Петродворец. Ужинали в ресторанах, каждый раз в другом. Я забыла обо всем на свете - я словно только что родилась, и жизнь моя только начинается…
Однажды, вернувшись домой, мы с Суреном хохотали над чем–то в прихожей. Я покачнулась, разуваясь, и он подхватил меня.
Наш смех оборвался. Мы стояли совсем близко, почти прижавшись друг к другу. Сурен обнял меня. Внутри поднялась внезапная паника. Захотелось броситься опрометью из квартиры, лишь бы не испортить всего того, что было в эти несколько дней - таких легких, таких светлых и беспечных.
Да, порой меня посещало то самое смятение чувств, которое, вероятно, сопутствует влюбленности, которое я испытала впервые много–много лет тому назад. Но это происходило в совершенно неподходящий момент и быстро улетучивалось. Словно некий автомат–предохранитель отключал напряжение - ведь когда–то это было пресечено не самым деликатным образом.
И опять он понял, что меня нужно отпустить.
Я села и, глядя в пол, сказала:
- Сурен, простите меня. Я не хотела вас обманывать…
- О чем вы?
- Я не смогу быть вашей… вашей любовницей.
- Мне не нужна любовница, - сказал он. - Мне нужна возлюбленная. Это разные вещи.
- Наверно, возлюбленной я тоже не смогу стать… - Я была на грани слез.
- А другом? - Он приподнял мое лицо.
- Другом смогу, - сказала я.
- Вот и хорошо. Будем друзьями. - Он улыбнулся.
Я была ему безмерно благодарна.
* * *
Утром в пятницу позвонила Нуся и предложила присоединиться к ним с Васей - они едут на дачу друзей, там сейчас пусто, хозяев нет. Зато есть баня и рыбалка.
Я передала Сурену ее предложение, он обрадованно согласился.
На место прибыли уже в сумерках.
Мужчины принялись топить дом и баню, а мы с Нусей - готовить ужин. На удивление, и в доме, и в бане очень скоро стало тепло.
Стол накрыли прямо в предбаннике.
- Банные фанаты заклеймили бы нас позором! - сказал Вася. - Ты не фанат, случайно? - спросил он Сурена.
- Нет, я сочувствующий, - ответил тот.
- А ты? - Это Вася ко мне.
- Я присоединившаяся.
- Вот и славно, трам–пам–пам! - Вася обнял Нусю и спросил: - Ну кто первый?
Нуся деликатно предложила:
- Девочки!
Вася был слегка разочарован - он, вероятно, совсем по другим критериям делил наше общество на пары - но взял себя в руки:
- Ладно, девочки так девочки! Вперед!
Нуся, разумеется, сразу поставила меня к стенке:
- Ну, рассказывай!
- Не о чем… - сказала я.
Она разочарованно хлопнула себя по пышным голым бедрам.
- Да, ребята… - сказала только она.
На ее не менее пышной груди и под ней ясно читались весьма характерные темные пятна.
Потом пошли мальчики.
Мы слушали громкие шлепки веников, их вопли и забавлялись - взрослые, солидные мужчины, а бесятся, как дети. Почему–то мне было ужасно приятно, что Сурен такой… ну, вот такой.
Как бы мне хотелось съехать со всех катушек - как это бывало, когда мы проводили время наедине с Нуськой.
- Выпей–ка водочки.
Она словно услышала мои мысли. Я подумала как раз: а не снять ли напряжение испытанным народным средством?
Но это не очень помогло. Правда, и не помешало.
Через какое–то время Вася с Нусей плюнули на наши с Суреном заморочки и отправились париться вдвоем.
Сурен рассказывал мне о забавном случае в бане пионерлагеря, я хохотала и, глядя в задорные глаза моего собеседника, едва держалась, чтобы не сказать: "Слушай! Давай кончим валять дурака! Ну ладно, я… я - ущербная женщина, но ты ведь мужик, возьми ситуацию в свой руки!.."
Но - нет. Я все еще не могла ни проломить, ни перепрыгнуть китайскую стену фундаментального благородного воспитания, унизанную колючей проволокой стереотипов.
Следующий день прошел в том же духе. Мы погуляли по лесу, нажарили шашлыков. Намеченная рыбалка, правда, не состоялась по причине отсутствия удочек у рыболовов. Подурачились вдосталь. А к вечеру субботы Вася вызвал по своему мобильному телефону такси, и мы покинули место нашего буйного веселья - Васе утром улетать, а мне вечером на поезд.
На прощание Сурен спросил Васю:
- Когда там следующая забастовка в твоем Мадриде?
Вася расхохотался, и они обнялись, как закадычные друзья.
- У меня через три недели курс кончается, - сказал он. - К Новому году возвращаюсь. Соберемся?
* * *
Мы с Суреном еще немного поболтали на кухне и решили лечь спать - оба были слегка уставшими. Главным образом из–за почти бессонной ночи на даче.
Нуся с Васей уложили нас в крошечной комнатушке без дверей. Вторая - та, в которой разместились они - вообще не была комнатой, это был аппендикс кухни. Они поерзали на своей узкой скрипучей тахте, болтая шепотом о чем–то веселом, с трудом сдерживая смех, и ушли.
- Мы пошли в баню! - крикнула Нуся. - До утра не ждите.
- Спокойной ночи! - сказали мы.
- Ну уж дудки! - хохотнул Вася и хлопнул дверью.
Я слушала дыхание Сурена, а сама старалась дышать неслышно. Мы были на расстоянии вытянутой руки друг от друга: я на раскладушке, а он рядом на полу. Уйти на освободившийся топчан никто из нас не решился тем не менее.
Но заснуть я не могла и здесь, в доме Сурена. Я ворочалась почти без мыслей. Точнее, их было так много, что сосредоточиться на чем–нибудь было трудно.
Глянув в очередной раз на часы - без четверти два, - я пошла на кухню: после острых шашлыков и соусов я никак не могла утолить жажду.
Дверь в комнате Сурена была открыта, горел тусклый зеленый свет.
Я заглянула. Он лежал по пояс обнаженный, в наушниках, руки за головой, ноги раскинуты в стороны под тонким одеялом, и казался спящим. Темные впадины подмышек, темная шерсть на груди и запястьях, почерневшие подбородок и щеки.
Меня заворожило это зрелище. Вероятно, любая женщина - вне зависимости от ее осознанных предпочтений - так или иначе реагирует на брутальность.
Я вошла. Сурен не шевелился. Спит? Не спит?..
Я села на край дивана.
Он резко открыл глаза. Потом сорвал наушники и замер.
Я скинула халат и осталась в тонкой ночной сорочке.
Сурен отодвинулся к стенке и откинул край одеяла.
Я легла к нему лицом и закрыла глаза.
* * *
Я закрыла глаза.
Сомкнутые веки и мерный стук колес надежно огородили меня от окружающего мира, и я возвратилась в свой.
Не знаю, долго ли мы лежали неподвижно. Сурен шевельнулся первым. Я открыла глаза - его лицо было рядом.
- Ты пришла, - просто сказал он.
Это было как… как пробитая брешь. Словно рухнули все стены, заборы… или что у них есть еще там.
Это его "ты"… Вот что было нужно!
- Я пришла к тебе.
Мне показалось, что даже голос мой сделался другим… или говорить стало легче.
- Не верю. - Сурен мотнул головой, словно отгоняя наваждение.
- Что ты слушаешь? - спросила я.
Он выдернул штекер наушников, и в колонках зазвучал старый альбом Криса Ри.
- Мне нравится.
- Мне нравится, что тебе нравится, - улыбнулся он.
Мы все так же спокойно смотрели друг на друга, как будто провели в этой позе полжизни. Сурен запустил свои пальцы мне в волосы:
- Зачем ты стрижешь такие густые красивые волосы?
- Это не я, это парикмахеры.
Он засмеялся.
- Я хочу увидеть твою гриву.
- Прямо сейчас и начну отращивать.
Он снова засмеялся. Я тоже.
Его ладонь сползла мне на шею. Он гладил пальцами ключицы, подбородок. Расстегнул верхние пуговицы сорочки, и рука двинулась к груди.
Я, к собственному удивлению, поспешно выпросталась из сорочки.
Тут же обожгло прикосновение его обнаженного тела.
Он поцеловал меня. Как когда–то давно, на перроне в Москве. Только дольше. Гораздо… бесконечно дольше.
Мы устали от поцелуя.
Сурен лег рядом - запрокинув голову и прикрыв глаза.
Тогда я склонилась над ним.
Я всматривалась в его лицо. Это было самое красивое лицо на всем белом свете. "Самое–самое–пресамое в жизни!" - как говорила моя маленькая дочь, когда ей не хватало слов для выражения восторга.
Я не могла бы сказать, чего больше было в моих ощущениях - наслаждения или изумления. Одно через мгновение сменялось другим.
Это был катарсис. Неведомые мне доселе переживания вытесняли наносное, внушенное, неприсущее мне. Так ветром сметает пыль, волной - мусор. И этот ветер, эти волны длились и длились…
Тугой поток неистовой ласки врывался в глубь меня. Горячий, как солнце. Он растекался по венам и заполнял все мое существо - до кончиков пальцев.
Потом все повторилось. Потом снова.
Потом я с ужасом вспомнила про таблетки. Потом - про резинки… Я плюнула мысленно на все - мне было так хорошо, что я готова была заплатить за это любую цену.
В купе мы долго целовались, не стесняясь проходящих мимо пассажиров.
Потом поезд тронулся.
Я закрыла глаза.
Я уезжала от Сурена, чтобы вернуться к нему как можно скорее.
ГОЛОС АНГЕЛА
Моему сыну Жене
Он очень спешил. Подвела мелочь, издержки холостяцкой жизни: любимая рубашка, которая так идет ему, оказалась грязной. Пришлось стирать, потом сушить на вентиляторе и, естественно, гладить.
Не то чтобы он опаздывал, но его план прийти раньше всех и самому угадать: кто? - проваливался. А тут еще оказалось, что адрес остался на работе, в кармане халата. И вот он - уже одетый и в перчатках - набирает Боба, Вовку то есть.
- Да?.. - Прозвучавший голос вызвал в голове короткое замыкание: она уже там? а она ли это? если это она - то он готов…
- Алло, говорите.
- Добрый вечер.
- Добрый…
Это не голос… это… это…
- Пригласите, пожалуйста, Владимира… Викторовича.
- Вы, вероятно, ошиблись.
- Минутку! Минутку… - Если она сейчас отключится, я погибну. Медленно и мучительно, как рыба, выброшенная на сушу… - Это номер…? - И он назвал номер Боба.
- Нет. Вы неверно набрали одну цифру.
- Какую?! Скажите, какую?.. - Но он кричал уже в пустоту.
Его вопрос, его смятенные чувства… да что там! - сама его жизнь, рванувшаяся туда, к этому Голосу, разбивалась о невидимую стенку, отлетала от нее осколками сигналов отбоя и исчезала в немой бездне, чтобы кануть в ней навсегда…
Он сполз по стене, поставил аппарат и долго сидел, зажав в руке трубку.
Придя в себя, словно после тяжелого наркоза, он попытался осознать произошедшее.
Он звонил Бобу. Набрал не ту цифру. Услышал Голос и… - как бы это поделикатней?.. - съехал с катушек.
Номер Боба - семь цифр. Если предположить, что какую–то из этих семи он недо- или перекрутил, получится… получится не так уж много номеров!
Он сбросил перчатки, уселся, вытянув ноги, прямо на пол и принялся судорожно вертеть диск. Первые два номера ответили мертвым молчанием, третий - отбоем. Он с надеждой продолжал атаковать этот третий. Ну и болтают же у нас по телефону!.. Никакого терпения не наберешься… И тут же спохватился: а вдруг это Она?.. тогда не болтает, а… Нет, он не находил определения этому Голосу. Все сравнения типа: "песнь песней", "звуки сфер" и тэ дэ - казались невообразимой пошлостью.
Прошло не меньше четверти часа. Он набирал номер без пауз: отбой - набор, отбой - набор. Может, трубка не лежит… На другой номер он не решался переключиться - боялся, что Она, закончив говорить, уйдет от аппарата…
Он вывихнет себе палец…
О чудо! Пошел длинный гудок… другой, третий.
- Слушаю! - Словно ушат ледяной воды: прокуренный мужицкий бас.
Он положил трубку и окончательно пришел в себя.
Во–первых, к телефону может подойти кто угодно. Во–вторых, она могла выйти из дому. В-третьих… и так далее.
Короче, в твоем распоряжении четырнадцать номеров и вся оставшаяся жизнь. Разумеется, желательно поторопиться.
Какой Голос…
Он прожил на свете двадцать восемь лет. Все это время он провел среди огромного количества голосов: школа, учителя, спорт, всяческие курсы и кружки, бесчисленные друзья родителей, институт. Теперь вот поликлиника - коллектив, больные дети, их мамы… сотни, тысячи мам. А магазины, улица, общественный транспорт… И ни разу ничего подобного!
Раздался звонок. В голове снова поехало: Она… Он попытался придать своему голосу нотки интимности и задушевности:
- Да. Слушаю вас…
- Ты что, заснул? - Это был Боб.
Ах, Боб! Чтоб тебя…
- Я твой адрес забыл в халате.
- А телефон где забыл?.. Пиши…
- Пишу.
Записав адрес, он поднялся и посмотрел на себя в зеркало. Симпатичный высокий молодой человек без вредных привычек. Хорошо сложен, добротно одет. В голове - без ложной скромности - много чего интересного, и душа отнюдь не пуста. Полная гармония формы и содержания. Теперь бы и тому и другому рука об руку и нога в ногу - да в гору.
В жизни тоже все хорошо складывается. Любимая работа - спасибо маме: сумела разглядеть его склонности и вовремя подогреть интерес, не давя и не внушая своего. Отдельная квартира - тоже спасибо маме: убедила папу, что взрослый человек должен жить независимо, - разменяли трехкомнатную.
И едет он - такой благополучный - к другу Бобу на новоселье. Правда, новоселье состоялось аж полгода назад, то есть - заселение. А сегодня - как бы окончание обустройства и начало новой жизни в новых стенах.
У Боба семья, двое детей: девочка и… девочка. Очаровательные создания. Это не потому, что он - детский доктор и любит детей. Просто эти двое - в самом деле необыкновенные.