Между тем, произошло то, чего, видимо, не ожидал и Прицак, связывавший украинскую национальную идею исключительно с христианством. Подготовка к празднованию юбилея не только стимулировала целый вал художественной и научно-популярной литературы, посвященной ранним славянам, но и создала почву для роста неоязыческих настроений, хорошо вписавшихся в тот общественно-политический климат, который характеризовался интенсивной антихристианской пропагандой, сочетавшейся с ростом этнических национализмов. В те годы в украинской литературе возникла целая школа, искусственно занимавшаяся оживлением интереса к древним "славяно-русам", их дохристианским верованиям, их исконным землям, которые обычно помещали в Северном Причерноморье ("земля Трояна"), и их борьбе с заклятыми врагами. При этом в качестве последних византийцы постепенно теряли свои былые позиции, тогда как образ степных кочевников становился все более притягательным (Плачинда 1982а, 1982б; Шевчук 1980, 1989; Iванченко 1982, 1984, 1988). Такие произведения не просто яркими красками рисовали языческую древность и языческую религию, но делали их символом величия предков и порой прямо или косвенно порицали христианство за разрушение этого древнего наследия. Во второй половине 1980-х годов на Украине начали обретать силу идеи о тождестве древних славян со скифами, сарматами и гуннами (см., напр., Василенко 1988, 1991).
Одновременно с возрождением "правды" о дохристианском прошлом славян в художественной литературе усиливался мотив обвинения христианской религии в посягательстве на "русскую душу", в уничтожении невосполнимых языческих духовных ценностей с целью порабощения "русичей" и ослабления их воли к сопротивлению захватчикам (Кобзев 1971: 215–218; Серба 1982: 4; Сергеев 1987: 143; Жукова 1989; Василенко 1988; Ричка 1988; Платов 1995: 78–79). Исподволь проводилась идея о причастности к этому евреев, причем, в особенности, приводились сведения об иудейском Хазарском каганате, якобы посягавшем на свободу славян во имя будущего мирового господства (Серба 1982: 5; 1992: 112–113). С 1970-х годов эвфемизм "хазары" прочно вошел в лексикон русских националистов для обозначения евреев и их якобы устремленности к тотальной власти над миром (см., напр., Степин 1993: 7; Программа движения "Третий путь" 1993). На этой основе за последние два десятилетия пышным цветом расцвела научно-фантастическая и псевдонаучная литература "антихазарской" направленности.
Отмечались и попытки представить русско (арийско) – еврейскую конфронтацию в виде извечной борьбы, пронизывавшей всю мировую историю. И если в произведениях Скурлатова эта мысль присутствовала лишь в виде слабого намека (Скурлатов 1977а; 1977б: 328), то, например, ассириолог-маргинал А. Кифишин детально расписывал едва ли не космических масштабов борьбу между праиндоевропейцами (праславянами) и прасемитами на широких пространствах Подунавья и Малой Азии (Кифишин 1977: 181–182). Одновременно делалась попытка оторвать финикийцев и хананеев от семитского мира или же, напротив, противопоставить евреев остальным семитам, чтобы доказать, что первоначально в Палестине обитало несемитское население, имевшее отношение к праславянам. В частности, утверждалось, что семитоязычные финикийцы происходили от браков пришлых индоевропейских воинов с хананейскими женщинами (Скурлатова 1979: 56; Скурлатов 1987: 215), или что первопоселенцами Леванта вообще были пеласги (т. е. индоевропейцы, по ошибочному мнению цитируемых авторов, близкие или даже тождественные праславянам), к которым относились как филистимляне, так и хананеи (Знойко 1984: 288; Щербаков 1987: 178; 1995а: 13; Никитин 1985). Тем самым, читателя подводили к мысли о том, что евреи якобы не имели никакого отношения к древним обитателям Леванта, и их вторжение в Палестину трактовалось как первый акт на пути к мировому господству. Именно эта историческая версия нашла широкое применение в антисемитской литературе (см., напр.: Емельянов 1979: 17–20; Степин 1993: 5).
Особое внимание авторы-патриоты уделяли проблеме дохристианской славянской письменности и литературы, в существовании которых они нисколько не сомневались. В качестве аргументов приводились как туманные и маловразумительные упоминания раннесредневековых авторов об использовавшихся славянами знаках (которые вовсе не обязательно были знаками письменности, либо не имели никакого отношения к славянам. В. Ш.), так и о надписях или знаках, найденных на раннесредневековых или более ранних археологических памятниках (которые имели малое отношение к славянам. В. Ш.) (Скурлатов, Николаев 1976; Жуков 1977; 1981: 120; Нудьга 1979; Скурлатова 1979: 56; Саратов 1988: 63, 71; Щербаков 1987: 198–199; 1991: 237; Василенко 1988: 161; Жукова 1989; Белякова 1991; Дмитрук 1993; Авдеев 1994: 163; Белякова 1994; Платов 1995: 82–83; Тороп 1995: 40–41; Озар 2006: 16–19). Например, А. И. Барашков (до того, как он стал Асовым) выступил с фантастической гипотезой о том, что славяне якобы издавна пользовались "узелковым письмом" (Барашков 1992).
Идея дохристианской письменности обнаруживается и в учении А. Ф. Шубина-Абрамова, одного из первых академиков самопровозглашенной Русской академии наук, искусств и культуры, возникшей в 1992 г. Он объявлял себя "учеником учителей" и пропагандировал некую "древнюю русскую ВсеЯСветную Грамоту" из 147 знаков, определяя ее древность в 7500 лет. Он заявлял: "Мы, русские, творим все правдивое, нравственное и прекрасное на Земле, пользуясь языком праотцов" (Соловьева 1992: 6; Белякова 1994). Об этой грамоте он начал писать еще в конце 1970-х гг., доказывая, что она содержала в себе колоссальные "ведические знания", когда-то сообщенные людям Творцом, или "Учителями". Якобы каждая отдельная буква являлась носителем важной информации. В результате любое отдельно взятое слово оказывалось аббревиатурой, "раскрытие" которой давало целые фразы, наделенные глубочайшим смыслом. В соответствии с эзотерической схемой Шубин-Абрамов рассматривал человеческую историю как прогрессивную деградацию от Золотого века до полного упадка и разложения. Он доказывал, что со временем большинство букв былой азбуки были утрачены, причем за этим стояли происки неких "злых сил". Сам же он полагал, что для "возрождения Отечества" необходимо вернуться к исконной азбуке, чем он и занимался как председатель Общественной организации "ВсеЯСветная Грамота" (Шубин-Абрамов 1996). Русские националисты познакомились с этим учением из публикаций Н. Е. Беляковой, считавшей себя ученицей Шубина-Абрамова (Белякова 1994).
Здесь следует упомянуть и таких энтузиастов-дилетантов как украинский библиотекарь Н. З. Суслопаров, который, не имея каких-либо специальных познаний в лингвистике и никакого навыка дешифровки древних надписей, "открыл" "трипольский алфавит" и отождествил трипольцев с пеласгами (Суслопаров 1996–1997. Об этом см. Знойко 1984: 267–285). Между тем, у нынешних русских и украинских патриотов дешифровки Суслопарова никаких сомнений не вызывают, и они произносят его имя с благоговением (Белоконь 1982: 153; Щербаков 1988: 106–107; Знойко 1989: 15; Белякова 1991: 5; Акумулятор 1990; Iванченко 1996: 9; Довгич 1996–1997: 9; Лучин 1997а: 299; Даниленко 1997: 81). К сожалению, и специалисты порой не проявляли должной осторожности и допускали формулировки, позволявшие надеяться на обнаружение глубокой славянской письменной традиции дохристианской эпохи (см., напр., Буганов, Жуковская, Рыбаков 1977: 204; Трубачев 1992: 45; Бандрiвський 1992: 9), хотя они и отметали все рассмотренные выше построения и догадки как ненаучные (см., напр., Русинов 1995). Стараниями Рыбакова предположение о неких русских летописях IX в. даже попало в школьный учебник, популярный в 1990-х гг. (см.: Преображенский, Рыбаков 1999: 43).
Особый импульс эти поиски дохристианской славянской письменности получили после находок табличек с "шумероподобной" клинописью в Тэртерии (в Румынии) и в связи с изучением знаков на глиняной посуде энеолитической культуры винча на Балка-нах (Winn 1982), которые ряд самодеятельных авторов поспешили объявить древнейшей в мире алфавитной письменностью, созданной "этрусками-славянами" (Перлов 1977; Скурлатов 1977а: 193; Журавский 1988; Милов 1993: 1; Гриневич 1991: 28; 1993: 247–250; 1994; Федоренко 1994: 5). Миф о "великом дохристианском летописании" у славян культивировался и в определенных кругах русских историков-дилетантов в эмиграции, откуда и происходит, в частности, "Влесова книга" (Лесной 1966: LI; Миролюбов 1981: 178). Как бы то ни было, ажиотаж вокруг "праславянской" письменности и будто бы богатой дохристианской литературной традиции, следы которых так и не удается обнаружить, рождает еще один миф об уничтожении всего этого достояния христианами (Миролюбов 1981: 177–178; 1983: 115–116; Алексеев 1986: 37–57; Жукова 1989; Безверхий 1993: 49; Антоненко 1994: 55; Белякова 1994; Федоренко 1994: 10; Суров 2001: 29–30, 424–425; Островский 2001: 11–12).
Этот обзор был бы неполон без рассмотрения взглядов уже упоминавшегося выше А. М. Иванова (Скуратова), оказывавшего большое влияние на формирование русского национализма в 1970–1980-х гг. Еще в те годы он излагал свои идеи в эссе на историческую тему. В отличие от многих из своих собратьев по вере он получил неплохое историческое образование, и это научило его уважительно относиться к разнообразным историческим источникам. Еще в начале 1980 г. он попытался разобраться в тех историософских концепциях, которые тогда еще только завоевывали умы русских националистов. Причем, в отличие от огромного большинства персонажей данной книги, он с презрением отметал построения почвенников-дилетантов и основывал свои рассуждения на данных и концепциях, почерпнутых у специалистов. Он высмеивал попытки вывести конфронтацию "арийцев" с "семитами" из борьбы кроманьонцев с неандертальцами, отвергал "Влесову книгу" как безусловную фальшивку, потешался над попытками считать хеттов "хатниками", оспаривал утверждение Емельянова о былом обитании венедов в Гиндукуше, называл вздорной идею о славянском происхождении Ахиллеса и участии славян в троянской войне, а также издевался над попытками представить этрусков "русскими". Примечательно, что и "Хронику Ура-Линда" он справедливо считал подделкой. К псевдонаучным концепциям он относил также построения эмигранта С. Лесного, а также стремление ряда авторов приписать урартским царям русское происхождение (Иванов 2007: 19, 27, 30, 36–38, 54, 357, 405). Его также выводило из себя стремление некоторых почвенников объявить раннесредневековых венетов славянами, чему он в 1980 г. посвятил специальную работу (Иванов 1995). Многие из упомянутых концепций казались Иванову "дикими фантазиями", и он связывал их с той интеллектуальной атмосферой, которая напоминала ему гиперавтохтонистские патриотические историософские построения, популярные в славянской среде в эпоху средневековья и на заре Нового Времени. Все это Иванов правильно характеризовал как посягательство на чужое историческое наследие, историческое мародерство и связывал с комплексом неполноценности. Его лишь удивляло, зачем все это было нужно русским националистам притом, что русские обладали своей собственной богатой и героической историей (Иванов 1995: 13–14).
Правда, в отличие от ученых, он не занимался исследованиями и не представлял себе все сложности историографии. Поэтому он использовал преимущественно ту литературу, которая имелась у него под рукой, и отбирал из нее то, что соответствовало его настроению; при этом он иной раз даже позволял себе "подправлять" ученых. Иногда в поисках аргументов он обращался к устаревшим и давно отвергнутым представлениям. Следует также отметить, что многие тексты, написанные им в 1980-х гг., были опубликованы только пятнадцать-двадцать лет спустя.
Иванова рано заинтересовало "арийское мировоззрение", и для выяснения его особенностей он еще в самом начале 1980-х гг. предпринял экскурс в сравнительное религиоведение. Опираясь на научную литературу, он отметал дилетантские рассуждения о дохристианских верованиях славян, но сетовал на то, что, по сути, мы мало что о них знаем. Сделав обзор данных о ранней истории индоевропейцев, он затем провел сравнение между индуизмом, буддизмом и маздеизмом, понимая под ним зороастризм. Вопреки мнению ученых, относящих термин "арийцы" только к индоиранской группе языков, Иванов сознательно использовал этот термин расширительно для всех индоевропейцев без исключения по одной простой причине – тот звучал "коротко и красиво". Кроме того, он полагал, что было бы логично называть семью по "ее духовному авангарду"; т. е. "арийцам" он отводил особо престижное место. И это – не случайно, ибо, помещая тут же фотографию своих друзей и единомышленников (Авдеева, Тулаева, Синявина и др.), он писал: "Зачем искать арийцев где-то в Индии и Германии? Мы сами арийцы" (Иванов 2007: 14–15).
В своем подходе к индоевропейской проблеме Иванов (Скуратов) более всего опирался на вышедшую тогда книгу украинского археолога В. Н. Даниленко (1913–1982), которая привлекала внимание своими многочисленными картами, рисовавшими направления расселения первобытных племен в самые разные эпохи (Даниленко 1974). И хотя многие смелые построения Даниленко уже в те годы вызывали сомнения и оспаривались другими специалистами, четкие карты с нанесенными на них стрелами, показывавшими передвижения древних этнолингвистических общностей, не могли оставить равнодушными любознательного читателя. В то же время, обращаясь к научным построениям, Иванов никогда не забывал о своей нелюбви к "семитам" и христианской церкви и везде, где можно, пытался находить этому историческое объяснение, что и заставляло его вносить коррективы в концепции, выдвигавшиеся учеными. Например, он брал на веру фантастическое предположение Даниленко о массовой миграции "капсийской культуры" из Северной Африки и Восточного Средиземноморья на север в Южную и Восточную Европу якобы еще в позднем палеолите. Причем, безосновательно отождествляя эту культуру с "семито-хамитами", он изображал их представителями цивилизации Атлантиды, которые, придя в Европу, оттеснили "арийцев" ("наших предков") далеко на север. Следующий "натиск" уже "семитов" на Балканы он относил к эпохе неолита. В то же время этнокультурную ситуацию в Восточной Европе эпохи мезолита и раннего неолита он трактовал как "начало арийского сопротивления семитскому засилью", причем он спешил подчеркнуть, что центр такого сопротивления находился в России, где, по его словам, располагалась и прародина индоевропейцев (Иванов 2007: 24–26, 28–29, 38). И вместе с осмеянными им любителями-почвенниками он гордо заявлял, что никогда не покидавшие "прародину" славяне в значительной степени сохранили "чистоту индоевропейской природы" (Иванов 2007: 36–37).
И, хотя ни одно из этих заявлений не находило научных подтверждений, Иванов нуждался в них для утверждения своей любимой идеи о том, что конфронтация "арийцев" с "семитами" уходила своими корнями якобы в глубочайшую древность. Причем в центре этой борьбы оказывались славяне как наиболее чистые "арийцы". Примечателен и тот факт, что Иванов никак не мог принять идеи Даниленко о локализации ностратической языковой общности на территории Египта и Палестины, причем не по причине несоответствия этого каким-либо научным фактам, а потому, что эта гипотеза шла на пользу ненавистной Иванову "библейской (еврейской) традиции" (Иванов 2007: 24).
Другой его любимой темой была расовая теория. С одной стороны, на словах он открещивался от нее, подчеркивая нетождественность физического типа языку (но, как показывает сам Иванов, то же делал и авторитетный для него нацистский антрополог Ганс Гюнтер!). Но, с другой, он с маниакальной настойчивостью выискивал несуществующее в природе совпадение отдельных религий с какими-либо особыми расовыми типами (здесь он тоже послушно следовал Гюнтеру). Прежде всего, его, разумеется, интересовали "арийцы". И он пытался доказать, что в отличие от остальных народов они якобы перешли от "механического мышления к органическому", сформировали более развитый, чем у других, язык и создали глубокие религиозные представления, основанные на гармонии между Богом, природой и человеком. Прославляя дохристианское мировоззрение "арийцев", прямо противоположную по духу религию он находил у "семитов" и сетовал на то, что, "к несчастью, она утвердилась у нас в форме христианства" (Иванов 2007: 40–44). Наконец, открывая истинные мотивы своего жадного интереса к древней истории, он заявлял, что "арийцам" нельзя рассчитывать на возрождение и успешно бороться с сионизмом "под знаменем еврейского бога" (Иванов 2007: 83). Все, что как-либо связано с евреями, вызывало у него отторжение: он, например, отвергал кришнаизм и буддизм на том основании, что сегодня их будто бы поддерживают евреи (Иванов 2007: 113, 133). Зато маздеизм ему казался "залогом грядущей победы над Злом" (Иванов 2007: 172).