Но затем вид и настроение Теодориха изменились, и она решила, что ошиблась. Теодорих погрустнел, стал задумчивым. Она видела, как, погруженный в свои мысли, он часто покидал ее и уходил бродить в одиночестве. Заида подумала, что молодой испанец о ком-то тоскует, и этим объясняется его горестный вид. Это причинило ей боль, и она удивилась новому, непонятному ей чувству. Ее охватила такая же грусть, какую она видела на лице Теодориха. Фелима, занятая своими печалями, но слишком хорошо знавшая любовные муки, сразу же заметила, что молодой испанец влюблен в Заиду, а Заида влюблена в него. Она несколько раз говорила об этом подруге, и в конце концов Заида, долго боявшаяся признаться в своих чувствах самой себе, открылась Фелиме.
– Да, это правда, – сказала она ей. – Теодорих мне небезразличен, и я ничего не могу с собой поделать. Кто знает, может быть, Альбумасар говорил именно о нем? Может быть, и портрет, который мы видели у отца, сделан с него?
– Как вам в голову могла прийти такая мысль, Заида! – ответила Фелима. – Альбумасар говорил об арабском принце. О ком-либо другом он и подумать бы не смог. Вы никогда не верили в его предсказание, а теперь вдруг признали в Теодорихе того, кто вам предназначен судьбой. Посудите сами, о какой любви можно говорить после этого?
– До сих пор, – возразила Заида, – я на самом деле не верила в предсказание Альбумасара. Но, не скрою от вас, после того, как я увидела Теодориха, слова звездочета не дают мне покоя. Это просто чудо, что я встретила человека, похожего на того, кого видела на портрете, и полюбила его. Меня очень смущает запрет Альбумасара отдать сердце кому-то другому. Мне кажется, что он имел в виду именно те чувства, которые я испытываю к Теодориху, – они переполняют меня. Но если это не так, если я предназначена другому, похожему на него человеку, то любовь, которая должна принести мне счастье, обернется для меня несчастьем. Если мое сердце обмануто этим сходством и я полюбила того, кого не должна была полюбить, это значит, что я не смогу полюбить того, кому предназначена. – Помолчав, она добавила: – Есть одно средство избавиться от всех этих несчастий – покинуть это злополучное место. Мое благонравие запрещает мне здесь находиться.
– К сожалению, от нас это не зависит, – ответила Фелима. – Мы в чужой стране и даже не знаем языка наших спасителей. Нам остается лишь ждать прихода кораблей. Помните, однако, что как бы вы ни стремились покинуть это место, вам будет очень трудно забыть Теодориха. В вас происходит то же, что испытала я, когда полюбила Аламира, но небо не пожелало, чтобы я нашла в его сердце тот отклик, который нашли вы в сердце своего возлюбленного.
– Вы ошибаетесь, думая, что Теодорих любит меня. Его сердце принадлежит другой, и не мое присутствие является причиной печали, которая не сходит с его лица. Мне остается утешать себя лишь тем, что я не знаю его языка и поэтому не боюсь в минуту слабости выдать ему свою тайну.
Через несколько дней после этого разговора Заида издалека увидела Теодориха, который держал в руках какую-то вещь и внимательно рассматривал ее. Поддавшись чувству ревности, она вообразила, что это портрет его возлюбленной, и, решив убедиться в этом, как можно тише подошла к нему. Но Теодорих услышал шум за своей спиной и повернул голову. Увидев Заиду, он быстро спрятал то, что держал в руках, и ей удалось заметить лишь блеск драгоценных камней. Это убедило ее, что у него в руках была коробочка с портретом любимой. Заида и раньше думала, что Теодорих в кого-то влюблен, но теперь, когда к ней пришла уверенность, она испытала такое отчаяние, что не смогла ни скрыть от него своего горя, ни поднять на него глаза – она поняла, что значит любить человека, который думает о другой. Однако, по какой-то случайности, Теодорих выронил спрятанную вещь, и она увидела усыпанную бриллиантами ленту с привязанным к ней браслетом, который она сплела из своих волос и потеряла несколько дней тому назад. Обрадовавшись, что все ее подозрения были ошибочными, она даже не рассердилась, что, найдя браслет, он не вернул его ей. Она подняла ленту, отцепила браслет и отдала драгоценности Теодориху, который, изменившись в лице, бросил их в море, желая показать, что браслет из ее волос для него дороже любых бриллиантов. Заида увидела в этом жесте бескорыстную к ней любовь молодого испанца, и сердце ее забилось от счастья.
Еще несколько дней спустя Теодорих показал Заиде картину, на которой, по его просьбе, художник, работавший в домашней галерее его друга, изобразил красивую девушку, оплакивавшую погибшего молодого человека, и дал ей понять, что погибший был возлюбленным этой девушки. Заиду очень расстроило, что Теодорих считал ее влюбленной в кого-то другого, но, с другой стороны, она уже почти не сомневалась, что он ее любит, и тоже испытывала к нему такие нежные чувства, которые даже не пыталась побороть.
Время отъезда, однако, приближалось, и она решила, что если ей суждено его покинуть, то пусть хотя бы он узнает о ее любви из письма. Она поведала о своем решении Фелиме и добавила, что отдаст Теодориху письмо в момент расставания.
– Он узнает о моей любви тогда, когда я буду уверена, что больше никогда его не увижу, – сказала она подруге. – Мне легче будет вспоминать его, если я скажу ему, что думала только о нем и никогда, вопреки его предположениям, никого не любила. Я все объясню ему в самых нежных словах, но эта нежность никогда не станет на пути моего предназначения. Ему обо мне ничего не известно, он никогда меня больше не увидит, так пусть хоть знает, что заронил любовь в сердце чужестранки, которой однажды спас жизнь.
– Вы забываете, – ответила Фелима, – что он не поймет ни слова из вашего письма, и оно не достигнет цели.
– Если он любит меня, то найдет возможность прочитать его. А если не любит, то утешением мне будет служить его неведение. Вместе с письмом я отдам ему браслет, который я так бесцеремонно отняла у него и который принадлежит ему по праву.
Уже на следующий день Заида села за письмо. За этим письмом Теодорих застал ее, и она сразу поняла, что оно вызвало в нем прилив ревности. Если бы Заида последовала велению сердца, она сразу бы сказала, кому и о чем она пишет. Но ум подсказал другое – она не знала ни звания, ни положения молодого испанца и воздержалась от поступка, который мог возложить на него хоть какое-то обязательство, и сочла более благоразумным, чтобы обо всем он узнал после того, как корабль увезет ее на родину.
Почти перед самым отъездом Заиды Теодорих уехал по своим делам, жестами объяснив ей, что вернется на следующий день. Наутро Заида пошла с Фелимой прогуляться к берегу моря, с нетерпением ожидая его возвращения. Расстроенная этой небольшой разлукой, она была погружена в свои мысли и, думая только о нем, ничего не хотела замечать вокруг. Когда к берегу причалила большая лодка, Заида даже не обратила внимания на приплывших и уже направилась было к дому, как вдруг услышала, что ее зовут, и была поражена, узнав голос своего отца. Она бросилась к отцу в объятия, и их радости не было предела. Она рассказала ему, как оказалась на этом берегу. Он поведал ей о своих приключениях: его корабль прибило к французскому побережью, которое он смог покинуть лишь несколько дней тому назад и направился в Таррагону, чтобы пересесть на корабль, идущий в Африку; но прежде он решил проплыть вдоль берега, где разбилась лодка, в которую он посадил ее, Аласинтию и Фелиму, в надежде найти хоть кого-нибудь в живых. При имени матери Заида залилась слезами. Зулема мужественно воспринял весть о гибели жены и, стараясь не выдавать своих скорбных чувств, приказал молодым принцессам занять место в лодке и распорядился плыть в Таррагону. Заида не знала, как ей объяснить отцу, что она не может покинуть этот берег, не простившись с Теодорихом. Она попыталась уговорить отца отложить на какое-то время отплытие, ссылаясь на необходимость сказать на прощанье испанцам хотя бы несколько слов благодарности за предоставленный приют, но Зулема, не желавший и слышать о каких-то испанцах, не поддался на уговоры. Заида пришла в ужас при мысли о том, что подумает Теодорих о ее неблаговидном поступке, но еще ужаснее было то, что она расстается с ним без всякой надежды встретиться вновь. Она покорилась воле отца, чувствуя, что силы покидают ее. Единственным ее утешением был спасенный Зулемой во время кораблекрушения портрет красивого юноши, в котором она видела теперь своего возлюбленного. Но это утешение не помогло ей перенести разлуку – она заболела и надолго слегла в постель. Зулема был вне себя от горя, страшась остаться теперь и без дочери, только что вышедшей из детства и наделенной необыкновенной красотой, и даже решил дождаться в Таррагоне ее выздоровления. Постепенно Заида стала поправляться, но все еще была настолько слаба, что отец не хотел подвергать ее тяготам морского путешествия. В течение зимы, которую они провели в Каталонии, Заида, постоянно находясь в окружении испанцев и имея под рукой толмачей, не только сама выучила испанский язык, но и заставила выучить его Фелиму. С удовольствием разговаривая по-испански, подруги хоть как-то отвлекали себя от грустных мыслей.
Зулема, оставаясь в неведении относительно судьбы Осмина, отправил тем не менее с кораблями, уходящими из Таррагоны в Африку, письмо с описанием своих морских злоключений и причин, которые заставили его задержаться в Каталонии. Когда корабли вернулись обратно и привезли ему от брата ответ, Заида все еще была слаба. В письме Осмин сообщал брату, что с его кораблем ничего не случилось и что он виделся с халифом, который по-прежнему желает держать их в отдалении; более того, поскольку Абдерам просил халифа прислать ему в помощь военачальников, халиф приказывает им, Зулеме и Осмину, отправляться в Испанию. Зулема не посмел ослушаться халифа и решил, наняв небольшой корабль, добраться морем до Валенсии, чтобы оттуда перебраться в Кордову к Абдераму. Как только дочь почувствовала себя лучше, он отплыл вместе с ней из Таррагоны, но ему пришлось остановиться на несколько дней в Тортосе, так как Заида окончательно еще не поправилась и ей потребовался небольшой отдых. Она так и не обрела душевного покоя. И во время болезни, и когда дела уже пошли на поправку, голова ее была занята одной мыслью – как дать знать о себе Теодориху. Заида не могла простить себе, что в день встречи с отцом, имея при себе письмо к Теодориху, она не оставила его где-нибудь на берегу в расчете на счастливый случай, который помог бы ему найти его. Накануне отплытия из Тортосы она решила попытать счастья и отдала письмо одному из оруженосцев Зулемы, рассказав ему, где можно найти Теодориха и как называется ближайший порт. Она просила оруженосца никому не говорить, чье это письмо, беречь его от чужих глаз и остерегаться слежки. Хотя Заида и не надеялась увидеть Теодориха, ей было грустно расставаться с краями, где он ей повстречался, и она всю ночь провела с Фелимой в разговорах о своей несчастной участи, расхаживая по прекрасному саду около дома, где поселил ее Зулема. На следующий день, перед самым отплытием, оруженосец, отбывший с письмом еще до восхода солнца, вернулся и сообщил Заиде, что тот, кому предназначалось письмо, днем раньше навсегда покинул дом своего друга. Вновь судьба помешала ей передать возлюбленному о себе весточку, а ему узнать о ее любви. В плавание она отправилась полная печали. Вскоре корабль прибыл в Валенсию, а еще через несколько дней Зулема и его окружение, пересев на лошадей, добрались до Кордовы. Там их ждали Осмин и Беления, а также принц Тарский, который, узнав в Тунисе, что Заида находится в Испании, поспешил туда, сославшись на необходимость своего участия в военных действиях. Увидев Аламира, Фелима почувствовала, что разлука не только не укротила ее страсть, но и разожгла ее еще сильнее. Аламир же уловил в отношении Заиды еще больше прохлады, а ее безразличие к нему сменилось неприязнью.
Король Кордовы поручил Зулеме общее командование войсками и посадил его наместником в Талавере, а Осмину отдал Оропесу. Аламир последовал за Зулемой, чтобы быть поближе к Заиде, но вскоре Абдерам отозвал его к себе. Я в это время разыскивал Консалва, но оказался в плену у арабов и был отправлен в Талаверу. Осмин и Беления направились в Оропесу, а Заида не пожелала расстаться с отцом.
После того как Консалв взял Талаверу, начались переговоры о перемирии, и Аламир сообщил Зулеме, что хочет воспользоваться этим перемирием и навестить их с Заидой, а по пути к тому же заехать в Оропесу. Заида, узнав от отца о намерении Аламира, написала Фелиме письмо, в котором сообщила ей, что встретила Теодориха и что ее очень расстраивают его подозрения, будто на берегу около дома Альфонса после кораблекрушения она оплакивала принца Тарского, а поэтому просит подругу сделать все, чтобы помешать приезду принца в Талаверу.
Эта просьба как нельзя лучше устраивала Фелиму. На следующий день после заключения перемирия Беления, которая по-прежнему чувствовала себя неважно, решила воспользоваться предоставившейся возможностью подышать воздухом и попросила Осмина и Фелиму сходить с ней в расположенный неподалеку большой лес. К их большой радости, они увидели ехавшего им навстречу Аламира, и после приветственных восклицаний Фелима улучила минутку, чтобы поговорить с ним наедине.
– Я очень сожалею, – обратилась она к нему, – но мне надлежит сообщить вам нечто такое, что должно помешать вашим планам: Заида просит вас не приезжать в Талаверу, и, как я ее поняла, это даже не просьба, а скорее требование.
– Что заставляет ее быть такой жестокосердной? – воскликнул Аламир. – Почему она отнимает у меня последнюю радость – видеть ее?
– По-моему, она хочет, чтобы вы навсегда оставили ее в покое. Вы не хуже меня знаете ее нежелание связать свою жизнь с человеком вашей веры. Она к тому же считает – и вам это тоже известно, – что судьба предназначила ее другому. Впрочем, и Зулема поддерживает ее в этом.
– Как бы то ни было, – ответил Аламир, – я своего решения не изменю, даже несмотря на ее более чем прохладное ко мне отношение. Ничто не может заставить меня отказаться от Заиды!
Фелима никогда еще не слышала в голосе Аламира столь неукротимой страсти и какое-то время продолжала уговаривать его забыть Заиду, но он даже слушать ее не хотел, и это ее больно задело. Впервые она потеряла самообладание.
– Если ни воля Всевышнего, ни безразличие Заиды не могут излечить вас от вашей страсти, – произнесла она изменившимся голосом, – то я уж и не знаю, чем вам можно помочь.
– Надежду я потеряю только тогда, когда узнаю, что она любит другого.
– В таком случае вы можете проститься с надеждой, – сказала Фелима. – Заида встретила такого человека, и он также ее любит.
– Кто же этот счастливчик, сударыня? – вырвалось у Аламира.
– Испанец, который похож на юношу с известного вам портрета. Возможно, портрет сделан и не с него и не о нем говорил Альбумасар, но, поскольку вы опасаетесь только тех, кто может понравиться Заиде, а не тех, за кого ей суждено выйти замуж, скажу вам, что именно нежелание давать ее возлюбленному повода для ревности заставляет ее просить вас не приезжать в Талаверу.
– Вы говорите немыслимые вещи, – не сдавался Аламир. – Найти путь к сердцу Заиды не так-то просто. Если бы такое случилось, вы никогда бы не сказали мне об этом. Заида наверняка просила бы вас сохранить ее тайну, и у вас нет никаких оснований раскрывать мне ее.
– У меня их слишком много, – почти выкрикнула Фелима, не сдержав своих чувств, – и вам…
Фелима осеклась на полуслове, поняв, что зашла слишком далеко, и поразилась своим собственным словам. Ощутив свой промах, она смешалась и замолчала, не зная, как ей вести себя дальше. Наконец она подняла на Аламира глаза, и ей показалось, что он проник в тайну ее сокровенных мыслей. Фелима постаралась взять себя в руки и придать лицу более спокойное выражение, которое никак не соответствовало тому, что творилось у нее на душе.
– Да, вы правы, – сказала она. – Если бы Заида увлеклась кем-нибудь, я бы вам этого никогда не сказала. Я хотела всего лишь попугать вас такой возможностью. Но мы действительно познакомились с испанцем, влюбленным в Заиду и похожим на того, кто изображен на портрете. Ваш взгляд сказал мне, что я, возможно, сболтнула лишнее, и, боюсь, она на меня обидится.
Все это Фелима сказала таким естественным голосом, что ей даже показалось, будто в какой-то степени ее слова произвели на Аламира должный эффект. Однако она так и не избавилась от смущения, в которое ее повергли ранее сказанные ею слова, явно выдававшие ее чувства, и если бы не замешательство Аламира, отразившееся на его лице после этих слов, ей бы никогда не пришла в голову мысль о том, что он мог разгадать ее тайну. Подошедший Осмин прервал их разговор, и Фелима, готовая разрыдаться, удалилась в лес, унося с собой свою боль и свою надежду, которыми могла поделиться только со своей подругой. Ее позвала мать, решившая вернуться в Оропесу, и Фелима последовала за ней, боясь поднять глаза на Аламира, – она опасалась увидеть в них боль, которую причинило ему требование Заиды не приезжать в Талаверу. Но еще больше она боялась найти в его взгляде подтверждение тому, что он разгадал тайну ее любви. Фелима, однако, с радостью отметила, что Аламир направился в сторону лагеря и, стало быть, отказался от встречи с Заидой.
На этом месте король прервал дона Олмонда.
– Теперь понятно, – обратился он к Консалву, – почему Аламир показался вам столь опечаленным. Он повстречался вам после встречи с Фелимой. Это их мои всадники видели в лесу. То, что она рассказала Аламиру, позволило ему узнать вас. Понятен теперь и смысл слов, с которыми он бросился на вас, выхватив шпагу, и которые так заинтриговали нас.
Консалв ответил королю Леона кивком головы, и дон Олмонд продолжил свой рассказ: