– Нетрудно догадаться, в каком состоянии провела Фелима ночь и какие мысли занимали ее голову. Она думала о том, что предала Заиду, и, несмотря на свою ревность, очень переживала, что причинила Аламиру боль. Она по-женски жалела его. И при этом Фелима не могла не желать, чтобы он знал об увлечении Заиды. Она даже расстроилась, подумав, что своей маленькой ложью в конце разговора могла разубедить его в правдивости вырвавшихся у нее слов о любви Заиды. Но больше всего ее беспокоило, не выдала ли она ему своих чувств. Наутро, однако, новая беда затмила прежние беды: ей сообщили о поединке Аламира с Консалвом, и все ее страхи сменились одним – за его жизнь. Каждый день она посылала гонца в замок, где лежал Аламир, за известиями о его здоровье. И когда, казалось, смертельная опасность прошла, она узнала о решении короля казнить его в отместку за убийство принца Галисийского. Вы видели письмо, которое я получил от нее на этих днях, с просьбой сделать все, чтобы сохранить ему жизнь. Я сообщил ей о великодушии, с которым Консалв откликнулся на ее мольбу. Это, пожалуй, все, и мне остается лишь заверить вас, что никогда в одном человеке мне не доводилось видеть столько любви, столько воли и столько горя, сколько судьба соединила в одной Фелиме.
На этом дон Олмонд закончил свое повествование. Рассказ друга наполнил Консалва чувствами, выразить которые простыми словами невозможно. То, что другие влюбленные узнавали от своих возлюбленных урывками, маленькими долями на протяжении долгого времени, свалилось на него в одночасье – и любовь Заиды, и ее неясное о нем беспокойство, и ее переживания, которых он не замечал, а то и принимал за отчужденность. Консалв чувствовал себя наверху блаженства. Королю тем временем пришли сообщить, что к нему пожаловали участники переговоров о мире. Перед тем как оставить друзей, король, желая удивить дона Олмонда, поведал ему, что Теодорих и Консалв – одно и то же лицо.
– Я вполне бы мог даже обидеться на то, что мне самому пришлось доискиваться, кто же такой этот Теодорих, – обратился дон Олмонд к Консалву, когда они остались вдвоем. – Наша дружба давала мне право рассчитывать на то, что я мог бы это узнать и от вас. Меня удивляет, как вы могли подумать, что подобное можно было скрыть от человека, который, выполняя ваши же поручения, так много узнал о Заиде и обо всем вокруг нее происходящем. То, что вы ее любите, я понял уже тогда, когда вы впервые заговорили о ней. Меня лишь удивила ваша страсть с первого взгляда, которую, как мне помнится, вы всегда отвергали. Все рассказанное мне Фелимой очень быстро убедило меня, что человеком, которого она называла Теодорихом, мог быть только мой друг Консалв. Но я уже отомстил вам за вашу любовь к тайнам, написав вам письмо с легкими намеками, дабы подзадорить вас. Другой сатисфакции мне не требуется, а радость, которую вы испытали, выслушав мое повествование, заставляет меня окончательно забыть нанесенную мне обиду. Однако, – добавил дон Олмонд, – нисколько не желая омрачить вашу радость, должен предупредить вас, что Заида намерена превозмочь свои чувства и подчиниться воле отца, если, конечно, в ее настроении не произошло каких-либо изменений в самое последнее время.
Переполненного счастьем Консалва предупреждение дона Олмонда не насторожило. Извинившись перед другом за свою скрытность, он объяснил ему, что просто постеснялся рассказать о своих чувствах, и удалился к себе, чтобы предаться давно не посещавшим его радостным мыслям. Восстанавливая в памяти все свои злоключения, теперь он понимал, что означали услышанные им в тортосском саду слова Заиды и почему она, глядя на него, искала сходство с кем-то, ему неизвестным.
Окрыленному счастьем, ему не терпелось поскорее увидеть Заиду, и он обратился к королю с просьбой отпустить его в Талаверу. Дон Гарсия, радуясь за друга, дал согласие, и Консалв тут же отправился в путь, сгорая от желания получить из уст Заиды подтверждение тому, что услышал от дона Олмонда. В замке ему сообщили о болезни Зулемы, и, встретившая его у входа Заида извинилась от имени отца за невозможность принять его. Каждый раз красота Заиды поражала Консалва, и он смотрел на нее, не отрывая глаз и даже не пытаясь скрыть своего восхищения. Заида заметила восторженный взгляд Консалва, смутилась, покраснела, отчего показалась ему еще более прекрасной. Пройдя вслед за ней в ее комнату, он не смог сдержать своих чувств и сразу же заговорил о своей любви уже без той робости, которая сковывала его при первой встрече. Заида, однако, отвечала на его пылкие слова с осторожной сдержанностью, которая могла бы поставить его в тупик, если бы он не знал о ее чувствах из рассказа дона Олмонда. Консалв решил приподнять завесу и показать, что кое о чем ему известно.
– Не могли бы вы объяснить мне, сударыня, причин, – спросил он, – по которым желали, чтобы я был тем, кого напоминаю вам?
– Этот секрет я не могу вам раскрыть, – ответила Заида.
– Разве моя любовь, преодолевшая столько преград, не дает мне права получить из ваших уст хотя бы заверение в том, что вы желаете мне счастья? – продолжал Консалв. – Почему вы так тщательно скрываете свои чувства? Неужели так трудно сделать счастливым человека, который полюбил вас с первого взгляда и на всю жизнь? Почему вместо этого вы предпочитаете постоянно думать об арабском юноше, которого никогда не видели в глаза?
Заида была поражена этими словами и не нашлась, что ответить. Консалв, однако, продолжал, с опаской подумав, не навредит ли он этими словами Фелиме, которая открыла ему тайну Заиды:
– Не удивляйтесь, сударыня, тому, что вы слышите. Судьба распорядилась так, что в ночь перед вашим отъездом из Тортосы я находился в саду и узнал из ваших слов о том, что вы так немилосердно от меня скрываете.
– Боже мой, Консалв, – воскликнула Заида, – вы были в тортосском саду, слышали мой голос и ничего мне не сказали!
– Ах, сударыня! – Консалв бросился к ее ногам. – Вы не представляете, какое для меня счастье – услышать ваш упрек! Я вижу, что вы гневаетесь на меня за то, что я умолчал о своем пребывании в Тортосе. Но не сожалейте, сударыня, – воскликнул он, увидев растерянность на лице Заиды, невольно выдавшей свои чувства, – только не сожалейте о том, что одарили меня счастьем! Не отнимайте у меня возможности считать, что я вам небезразличен. В свое оправдание могу лишь сказать, что, слыша ваш голос, я не мог знать, кому он принадлежит – вы для меня находились где-то за морями, была ночь, вашего лица я не видел, вдобавок вы говорили по-испански. Я и подумать не мог, что вы совсем рядом. Я увидел вас в лодке на следующий день, но не мог заговорить с вами, так как именно в тот момент меня схватили люди короля.
– Коли так случилось, я не буду разубеждать вас в смысле услышанных вами слов. Но умоляю вас больше ни о чем меня не спрашивать и постараться пережить неизбежную разлуку. Мне стыдно за те слова, которые не по моей воле долетели до вашего слуха в Тортосе; мне стыдно, что я сейчас не смогла сдержать перед вами своих чувств, и, если я располагаю над вами хоть какой-то властью, прошу оставить меня.
Но уже ничто не могло омрачить радости Консалва. Ему было вполне достаточно того, что Заида подтвердила свои невольно вырвавшиеся наружу чувства. Он подчинился ее воле и отправился в лагерь, не теряя надежды, что наступит день и все уладится.
Армия дона Гарсии одержала под руководством доблестных королевских военачальников, в числе которых был и Консалв, ряд крупных побед, и мавры, опасаясь худшего, согласились на все условия леонского короля. Мирный договор был подписан, и к испанцам отошло несколько далеких крепостей. Чтобы обезопасить жизнь короля, было решено до полного выполнения всех договоренностей оставить часть пленных в качестве заложников. Король вознамерился объехать отошедшие к его владениям города и, в частности, побывать в Альмаразе. Королева, страстно любившая своего мужа, почти не покидала его с самого начала войны. Во время осады Талаверы легкое недомогание разлучило ее с королем, но она находилась недалеко от войска и вот-вот должна была вновь появиться в лагере. Консалв, мечтавший о новой встрече с Заидой, предложил дону Гарсии пригласить королеву в Талаверу, с тем чтобы она посмотрела на только что отвоеванную крепость, а заодно и взяла в свою свиту знатных арабских дам, оказавшихся в плену у испанцев. Герменсильда, зная о чувствах Консалва к Заиде, с радостью откликнулась на его просьбу, желая хоть как-то искупить перед братом вину, которую постоянно ощущала на себе со времени его несчастной любви к Нунье Белле. Она отправилась в Талаверу, и пленницы с удовольствием согласились провести при ней время вынужденного пребывания в Испании. Зулеме, содержавшемуся в Талавере в качестве пленника, очень не хотелось расставаться с Заидой. Более того, ему не нравилось, что его дочь-принцесса будет находиться в окружении королевы наравне с другими арабскими дамами. Однако скрепя сердце он отпустил Заиду, к невыразимой радости Консалва, который ни о чем, кроме как о встрече с возлюбленной, не мог думать. В день приезда королевы в Талаверу дон Гарсия выехал ей навстречу. Герменсильда ехала верхом в окружении свиты и, как только приблизилась к королю, представила ему Заиду, которая выглядела особенно восхитительно в нарядном одеянии, специально, видимо, подобранном, чтобы еще больше поразить своей красотой воображение Консалва. Изысканность ее манер, тонкий ум и природная застенчивость произвели на всех неотразимое впечатление. При дворе к ней сразу же стали относиться, как того заслуживали ее высокое происхождение и ни с чем не сравнимая красота. В свою очередь, ее также восхитили величие и роскошь дворцовой жизни. Консалв не отрывал от нее глаз. Уверенный в ее любви, он не допускал даже мысли, что на его пути к счастью могут возникнуть еще какие-то преграды. Он полюбил ее за красоту, но сейчас, узнав ее душевные качества, благородство ее натуры, он просто боготворил ее. Он настойчиво искал встреч наедине, но она с той же настойчивостью избегала их. Однажды ему все-таки удалось застать ее одну в покоях королевы. Стараясь не обидеть ее своей назойливостью, он тем не менее так страстно и так искренне умолял ее открыть свои чувства, что она не выдержала и уступила его просьбе.
– Если бы я могла скрыть от вас свои чувства, – сказала она ему, – я бы сделала это, несмотря на все мое к вам уважение. Мне бы тогда не пришлось корить себя за то, что я вселила надежду в человека, которому не предназначена. Но поскольку вы узнали о них сами, я готова подтвердить, что вы мне небезразличны, и объяснить то, о чем вы скорее всего только догадываетесь.
И она поведала ему о том, что ему уже было известно из рассказа дона Олмонда о предсказаниях Альбумасара и решении Зулемы.
– Мне остается, – закончила она свое повествование, – смириться со своей судьбой и посочувствовать вам. Я верю в ваше благоразумие и не сомневаюсь, что вы не будете требовать от меня нарушения воли отца.
– Позвольте мне, сударыня, хотя бы надеяться, что, если ваш отец изменит свое решение, вы не пойдете против его воли.
– Не знаю, подчинюсь ли я его воле, если он изменит свое решение, но думаю, что лучше мне этого не делать, так как речь идет о счастье всей моей жизни.
– Если вы полагаете, сударыня, – продолжал Консалв, – что, одарив меня счастьем, сами останетесь несчастной, тогда вы должны поступить так, как считаете нужным, но, осмелюсь заметить, что если вы испытываете ко мне чувства, которые вселяют в меня радость и надежду, то нет никаких оснований думать, что вас ждет несчастная жизнь. В таком случае вы также ошибаетесь, как ошибался я во время нашего пребывания у Альфонса, видя порой в ваших глазах благосклонное ко мне отношение.
– Не стоит говорить о том, что мы оба думали в то время, – ответила Заида, – и не напоминайте мне о моих заблуждениях, заставлявших меня страдать при виде вашей грусти, которую я связывала с вашими чувствами к другой женщине. С момента нашей встречи в Талавере я знаю причины, которые вынудили вас покинуть королевский двор в Леоне, но я и сегодня не уверена, что вы тут же не начинаете вздыхать по Нунье Белле, как только расстаетесь со мной.
Консалв был рад воспользоваться случаем и развеять все сомнения Заиды. Он рассказал ей, в каком душевном состоянии находился, когда впервые увидел ее, через какие прошел муки, не имея возможности описать ей свои переживания, и чего он только не передумал, выискивая причины ее печали, и под конец добавил:
– И все-таки в какой-то мере я был прав, полагая, что у меня есть соперник, которым оказался принц Тарский.
– Он действительно любит меня, – ответила Заида, – и мой отец был согласен, чтобы я вышла за него замуж, пока я не нашла в его коллекции портрет. Он бережно хранит его, так как убежден, что я предназначена тому, кто на нем изображен.
– И вы, сударыня, решили выполнить волю отца и выйти замуж за того, на кого я похож. Если моя внешность вас не отталкивает, значит, вам не будет неприятен и тот, с кого сделан портрет, и вы с легким сердцем согласитесь стать женой моего соперника. Такое несчастье может выпасть только на мою долю. Неужели вас нисколько не волнует моя судьба?
– Дело не во мне, – ответила Заида, – а в том, что вы родились испанцем. Даже если бы я была вам предназначена, как вы того желали бы, и даже если бы мой отец ничего не имел против вас, ваше испанское происхождение запретило бы ему занять вашу сторону.
– Позвольте мне хотя бы поговорить с ним, сударыня, – взмолился Консалв. – Видя вашу неприязнь к Аламиру, Зулема не стал настаивать на том, чтобы вы вышли замуж за человека одной с ним веры. Может быть, и словам Альбумасара он не придает такого уж большого значения, какое вы ему приписываете? Дайте мне возможность сделать все, чтобы обрести свое счастье. Без вас моя жизнь не имеет никакого смысла.
– Против разговора с отцом я не возражаю, и, поверьте мне, я очень хочу, чтобы ваши усилия не оказались тщетными.
Консалв, не мешкая, отправился к королю в надежде заручиться его поддержкой в решении такой деликатной проблемы, как уговорить Зулему выдать свою дочь замуж за иноверца. Дон Гарсия предложил возложить эту миссию на дона Олмонда, как ближайшего друга Консалва и человека, умеющего, как никто иной, вести переговоры на щекотливые темы, и продиктовал ему письмо, в котором так настойчиво просил Зулему выдать свою дочь за Консалва, как будто речь шла о нем самом. Однако ни письмо короля, ни дипломатические способности дона Олмонда делу не помогли. Зулема поблагодарил за оказанную ему высокую честь, отметил благородство дона Гарсии, который мог бы распорядиться судьбой его дочери, находящейся у него в плену, по своему усмотрению, но выдать ее замуж за человека чужой веры не пожелал. Расстроенный Консалв, опасаясь, как бы этот неутешительный ответ не повлиял на чувства Заиды, скрыл его от нее, сказав лишь, что не теряет надежды и постарается во что бы то ни стало добиться своего счастья.
Тем временем в Оропесе скончалась долго болевшая мать Фелимы, принцесса Беления. Осмину и Зулеме позволили по этому случаю перебраться в Талаверу и оставаться там до тех пор, пока по условиям договора им не будет разрешено отбыть на родину, а при дворе появилась Фелима. Выглядела она больной и измученной, душевные страдания лишили ее прежней красоты. При встрече с Консалвом, известном ей только по имени, Фелима поразилась, признав в нем Теодориха, который вместе с другом приютил их с Заидой после кораблекрушения. Она знала, что именно Консалв нанес незаживаемые раны Аламиру, и не могла слышать это имя без содрогания. Фелима похолодела, вспомнив то, что она говорила Аламиру в лесу под Оропесой, – из сказанных ею тогда слов Аламир узнал о Консалве, и они могли послужить причиной их поединка.
Аламира к тому времени отправили в Альмараз, и Фелима могла каждый день справляться о его здоровье. Это небольшое утешение не умаляло ее безмерного горя, которое она уже не скрывала и причину которого окружающие усматривали в смерти матери. Аламиру, которому помогала бороться за жизнь его молодость, стало тем не менее совсем плохо, и врачи потеряли всякую надежду. Фелима находилась в компании Заиды и Консалва, когда прибывший слуга умирающего принца попросил Заиду принять его. Заида пришла на какое-то мгновение в замешательство, покраснела, но, взяв себя в руки, приказала впустить посланца и громко спросила, с каким поручением он прибыл.
– Мой господин, сударыня, – на пороге смерти, – ответил слуга. – Он нижайше просит вас навестить его в последние минуты жизни и надеется, что вы удостоите умирающего этой маленькой милости.
Слова посланца тронули Заиду. Застигнутая врасплох, она замешкалась с ответом и посмотрела на Консалва, как бы спрашивая его, что ей делать. Консалв промолчал, но по его взгляду она поняла, что он ждет ее ответа с опасливой настороженностью.
– Я очень сожалею, – ответила она гонцу, – но мне приходится отказать вашему господину в его просьбе. Если бы от моего присутствия зависела его жизнь, я с радостью бы приехала к нему, но боюсь, что помочь ему может только Господь Бог. Передайте ему, что я не смею поступить иначе и очень опечалена его тяжелым состоянием.