Ингеберга, ревнуя своего мужа к двум этим женщинам, употребляла все возможные старания отстранить его от них, но не успела. Не смея однако ни оскорбить своих соперниц, ни прогнать их, Ингоберга придумала хитрость, посредством которой надеялась отвратить короля от недостойной связи. Она призвала отца этих молодых девушек и заставила его на дворцовом дворе расчесывать шерсть. Когда он работал, трудясь изо всех сил, чтоб выказать свое усердие, королева, стоявшая у окна призвала мужа: - "Поди сюда" - сказала она: - "посмотри, какая тут новость". - Король подошел, поглядел во все глаза и, не видя ничего, кроме чесальщика шерсти, нашел, что шутка ни куда не годится и рассердился. За тем произошло горячее объяснение между супругами и произвело действие совершенно противное тому, которого ожидала Ингоберга: она была отвергнута, а король женился на Мерофледе.
Вскоре, найдя, что одной законной жены ему не довольно, Гариберт торжественно возвел в сан супруги и королевы бедную девушку, по имени Теодегильду, дочь пастуха. Спустя несколько лет, Мерофледа скончалась и король поспешил вступить в брак с сестрой ее, Марковефой. Этим он впал, по церковным законам, в двойное святотатство, как двоеженец, и как супруг женщины, принявшей монашество. Решительно отказавшись от требования парижского епископа, святого Жерменя, расторгнуть второй брак, он был отлучен от церкви. Но тогда не настало еще время, когда дикая гордость наследников завоевания склонялась пред строгостью церкви: Гариберт не устрашился такого приговора и оставил при себе обеих жен своих.
Из всех сыновей Клотера, современные рассказы приписывают Гильперику наибольшее число королев, то есть, жен, сочетавшихся с ним по французскому закону, кольцом и динарием. У одной из таких королев, по имени Авдоверы, была в услужении молодая девушка, франкского происхождения, по имени Фредегонда, одаренная такой примечательной красотой, что король полюбил ее с первого взгляда. Эта любовь, столь лестная для служанки, ставила ее однако в опасное положение, потому что подвергала ревности и мщению госпожи. Но Фредегонда этого не страшилась: будучи столько же хитра, как и честолюбива, она задумала, не подвергая себя опасности, подвести законные причины для разлучения короля с Авдоверой. Если верить преданию, ходившему сто лет спустя, она в том успела, благодаря потворству епископа и простоте королевы. Гильперик, соединившись с братом своим, Сигбертом, отправился за Рейн, против народов саксонского союза; он оставил Авдоверу беременной уже несколько месяцев. Королева родила дочь прежде его возвращения, и не зная, крестить ли ее в отсутствии мужа, советовался с Фредегондой, которая, вполне обладая искусством скрытничать, не возбуждала в королеве ни подозрения, ни недоверчивости. - "Государыня", - отвечала служанка: - "когда король, господин наш, возвратится с победой, увидит ли он радостно дочь свою не окрещенной". Королева послушалась совета, и Фредегонда начала готовить тайными происками сети, в которых хотела уловить ее.
Когда наступил день крестин, - в час, назначенный для совершения обряда, крестильня украшена была тканями и цветами; епископ, в святительских ризах, уже дожидался; но восприемница, благородная франкская женщина, не являлась, и ее ждали напрасно. Королева, смущенная такой помехой, не знала, на что решиться, как вдруг Фредегонда, стоявшая, близ нее, сказала: - "Что беспокоиться о крестной матери? Нет никого достойнее вас быть восприемницей вашей дочери; послушайтесь меня, будьте ей сами крестной матерью." - Епископ, вероятно, подговоренный заранее, совершил таинство крещения, и королева удалилась, не поняв, какое последствие имел для нее духовный обряд, ею исполненный.
По возращении короля Гильперика, все молодые девушки королевского поместья вышли встречать его, с цветами и пением хвалебных стихов. Фредегонда, подойдя к нему, сказала: - "Возблагодарим Господа за то, что король, господин наш, одержал над врагами победу, и что Бог даровал ему дщерь! Но с кем господин мой проведет эту ночь? Королева, госпожа моя, - теперь кума твоя и крестная мать дочери своей, Гильдесвинды!" - Если не могу ночевать с нею, то лягу с тобой, весело отвечал король". Под портиком дворца, Гильперик встретил жену свою, Авдоверу, с младенцем, которого она с горделивой радостью подала мужу; но король сказал ей с притворным сожалением: - "Жена, в простоте ума своего ты совершила преступление; отныне не можешь быть моей супругой." - И как бы строгий блюститель церковных законов, король наказал ссылкой епископа, крестившего его дочь, а королеву заставил немедленно с собой разлучиться и, как вдову, принять монашество. В утешение, он подарил ей многие земли в окрестностях Манса (Mans), принадлежавшие фиску; и за тем женился на Фредегонде; отверженная королева, при шуме пирований этого нового брака, отправилась в обитель, где, через пятнадцать лет, была умерщвлена по приказанию прежней своей служанки.
Между тем как трое старших сыновей Клотера жили таким образом в распутстве и совокуплялись браками с служанками, самый младший, Сигберт, не подражая их примеру, питал стыд и омерзение к разврату. Он решился иметь только одну супругу и притом избрать ее из королевского рода. Атамагильд, король Готов, водворившихся в Испании, имел двух дочерей на-возрасте, из которых меньшая, по имени Брунегильда, особенно славилась красотою; на нее-то пал выбор Сигберта. Многочисленное посольство с богатыми дарами отправилось из Меца в Толедо, просить у короля Готов руки его дочери. Глава посольства, Гог, или правильнее Годегизель, палатный мэр Австразии, человек искусный в переговорах, успешно исполнил возложенное на него поручение и привез из Испании невесту короля Сигберта. Всюду где ни проезжала Брунегильда, во время долгого путешествия своего на север, она прославилась, по свидетельству одного современника, прелестью обращения, красотой, благоразумием речей и приятным разговором.
Сигберт полюбил ее и в продолжение всей своей жизни сохранил к ней страстную привязанность.
Торжество бракосочетания совершено было с великой пышностью, в 566 году, в королевском городе Меце. Вся знать Австразийского Королевства приглашена была королем принять участие в празднествах этого дня. Съехались в Меце, со своими людьми и конями, графы городов и правители северных провинций Галлии, патриархальные вожди прежних франкских племен, оставшихся за Рейном, и герцоги Аллеманов, Баваров и Торингов, или Тюрингов. На этом оригинальном сборище встречались разные степени образованности и варварства. Тут были и благородные Галлы, вежливые и вкрадчивые, и благородные Франки, надменные и суровые, и настоящие дикари, одетые в звериные кожи, поражающие грубым видом и обращением. Брачный пир был великолепен и оживлен весельем; столы уставлены были золотыми и серебряными блюдами с резьбой, плодами воинственных грабежей; вино и пиво беспрестанно лилось в кубки, украшенные дорогими каменьями, и в буйволовые рога, из которых обыкновенно пивали Германцы. В обширных покоях дворца раздавались заздравные крики и приветствия пьющих, громкий говор, хохот, все шумное выражение тевтонской веселости. За удовольствиями свадебного стола последовала другая, более утонченная забава, доступная лишь немногим собеседникам.
При дворе австрийского короля находился тогда Итальянец Венанций-Гонорий-Клеметиан Фортунат, путешествовавший в то время по Галлии и всюду принимаемый с великим почетом. Он был человек ума поверхностного, но приятного, занесший из своей родины остаток той римской утонченности, которая тогда почти уже утратилась по ту сторону Альпов. Представленный королю Сигберту теми из австразийских епископов и графов, которые любили еще прежнюю образованность и о ней жалели, Фортунат удостоился милостивого гостеприимства при полу-варварском мецском дворе. Управляющим королевской казной приказано было отвести ему помещение, снабжать продовольствием и лошадьми. В изъявление своей благодарности, он сделался придворным стихотворцем и посвящал королю и вельможам латинские стихотворения, которые, правда, не всегда были для них понятны, хотя они и принимали их с удовольствием и хорошо за них отплачивали. Брачные празднества не могли обойтись без эпиталамы: нанций Фортунат написал ее в классическом вкусе и прочел перед странной толпой, его окружавшей, с таким же важным видом, как-будто он всенародно читал ее на Траяновой Площади, в Риме.
В этом произведении, единственное достоинство которого заключается в том, что оно есть последний и слабый отблеск римского остроумия, Венера и Амур, два неизбежные лица всякой эпиталамы, являются с своей принадлежностью стрел, факелов и роз. Амур поражает стрелой прямо в сердце короля Сигберта и спешит поведать своей матери это великое торжество. "Мать, - говорит он: - "я кончил битву!" - Тогда богиня и сын ее летят по воздуху в град Мец, вступают во дворец и убирают цветами брачную комнату. Тут возникает между ними спор о достоинстве обоих супругов; Амур стоит за Сигберта, которого называет новым Ахиллом, а Венера отдает предпочтение Брунегильде, изображая ее следующим образом:
"О дева! Удивление мое и обожание супруга! Брунегильда, ты светлее и блистательней эфирной лампады! Игра алмазов уступает блеску лица твоего; - ты другая Венера, и приданое твое владычество красоты. Ни одна из нереид, плавающих в морях иберийских, в источниках Океана, не может с тобой сравниться; нет Напеи прекраснее тебя, и нимфы речные склоняются перед тобою! Млечная белизна и ярчайший богрянец - цвет лица твоего: лилеи, перевитые с розами, злато, сотканное с пурпуром, не могут с ним сравниться, и уступают ему поле битвы. Побеждены сафир, алмаз, кристалл, изумруд и яшма; Испания призвела на свет новый перл".
Эти общие места из мифологии и трескотня звонких, но почти без всякого смысла слов, понравились королю Сигберту и тем из франкских вельмож, которые, подобно ему, кое-как понимали латинские стихи. В сущности, главные вожди варваров не питали решительной вражды к образованности. Они охотно принимали то, что принять были способны; но этот наружный лоск утонченности встречал такие закоренелые, дикие привычки, характеры до того свирепые, что не мог глубоко укорениться. Притом, за высшими лицами, которая только одни, из тщеславия или по аристократическому инстинкту, подражали обращению прежнего туземного дворянства и искали его беседы, следовала ватага франкских воинов, подозревавших в подлости всякого, кто умел читать, если только он не был испытан ими на деле. Они при малейшем поводе к войне тотчас снова принимались грабить Галлию, как-будто во времена первого вторжения; похищали и плавили драгоценные церковные сосуды, и в самых гробницах даже искали золота. В мирное время главнейшее занятие их состояло в изобретении разных козней, с целью обобрать своих соседей галльского происхождения, или в нападениях по большим дорогам, с копьями или мечами, на тех, кому желали отомстить. Самые миролюбивые проводили время в чищении оружия, охоте или пьянстве. Угощая их вином, у них все можно было выманить, даже обещание покровительствовать посредством короля тому или другому искателю на открывшееся епископство.
Беспрестанно тревожимые такими пришельцами, никогда не покойные ни за себя, ни за свое имущество, члены богатых туземных фамилий теряли душевное спокойствие, без которого погибают науки и искусства, или же увлеченные примером и каким-то инстинктом грубой независимости, которую даже образованность не может искоренить из человеческого сердца, они обращались к варварской жизни, и презирая все, кроме физической силы становились буйными и заносчивыми. Подобно франкским воинам, они нападали на своих врагов по ночам, в их жилищах или на дорогах, и никогда не выходили из дому без германского кинжала, называвшегося скрамасакс, или предохранительный нож. Таким образом, от одной силы обстоятельств исчезли в Галлии, в течение полутора века, и умственное развитие и утонченность нравов, без всякого участия в этой плачевной перемене какой-либо злобной воли, или систематической вражды против римской цивилизации.
Брак Сигберта, его пышность и особенный блеск, приданный ему высоким саном молодой супруги, произвели, по свидетельству современных сказаний, сильное впечатление на ум короля Гильперика. Ему казалось, что в кругу своих наложниц и жен, с которыми сочетался он, по обычаю древних германских вождей, без больших церемоний, он ведет жизнь не столь благородную, как младший брат его. Подобно ему, Гильперик решился избрать себе супругу высокого рода, и желая во всем подражать брату, отправил посольство к королю Готов просить руки старшей его дочери, Галесвинты. Но это искание встретило препятствия каких не было для послов Сигберта. Слух о распутствах нейстрийского короля проник в Испанию; будучи образованнее Франков и более тверды в евангельском учении, Готы громко говорили, что король Гильперик живет язычником. С своей стороны, старшая дочь Атанагильда, от природы робкая и грустная, характера кроткого, трепетала при мысли ехать так далеко и принадлежать подобному человеку. - Мать ее, Гоисвинта, нежно ее любившая, разделяла отвращение, страх и печальные предчувствия дочери. Король колебался и откладывал решительный ответ со дня на день. Наконец, торопимый послами, он отказался от заключения с ними какого-либо договора, пока король их клятвенно не обяжется удалить всех своих жен и жит с новой супругой по закону Божию. Гонцы отправились в Галлию и возвратились с положительным обещанием короля Гильперика оставить всех королев и наложниц, если только он получит достойную себя супругу и дочь короля.
Двойной союз с королями Франков, естественными соседями и врагами короля Атанагильда, обещал ему столько политических выгод, что он перестал колебаться и, обнадеженный уверениями Гильперика, приступил к заключению условий брачного союза. - Тогда начались споры, с одной стороны, о приданом, которое принесет с собой будущая супруга, с другой о том, что она получит в утренний дар от своего мужа после первой ночи брака. По обычаю, принятому у всех народов германского происхождения, действительно, супруг, при первом пробуждении новобрачной, делал ей какой-либо подарок в замену ее девственности. Сущность и ценность этих подарков были весьма разнообразны: дарили то деньгами или драгоценными вещами, то упряжкой волов или коней, скотом, домами, или землями; но что бы ни было предметом подарка, он всегда назывался одинаково утренним даром, morgen-gabe, или morgana-ghiba, смотря по разным наречиям германского языка. Переговоры о браке короля Гильперика, с сестрой Брунегильды, замедляемые пересылкой гонцов, длились до 567 года; они еще не были приведены к окончанию, когда случившееся в Галлии происшествие облегчило их заключение.
Гариберт, старший из четырех франкских королей, оставил окрестности Парижа, обыкновенное свое местопребывание, и переехал в одно из своих поместий, близ Бордо, насладиться климатом и произведениями полуденной Галлии. Там он умер почти скоропостижно; смерть его произвела в государстве Франков новый переворот в поземельном разделе. Лишь только закрыл он глаза, как одна из жен его, Теодегильда, дочь пастуха, захватила королевские сокровища и, желая сохранить титул королевы, отправила к Гонтрану предложение на ней жениться. - Король очень милостиво принял послание и отвечал с видом искреннего чистосердечия: - "скажите ей, чтоб поспешала прибыть с своими сокровищами, ибо желаю вступить с ней в брак и возвеличить ее в глаза народов; я хочу даже, чтобы она пользовалась при мне бòльшим почетом, нежели при покойном моем брате." Обрадованная таким ответом, Теодегильда велела нагрузить повозки мужниным богатством и отправилась в Шалон-на-Соне, местопребывание короля Гонтрана. Но по приезде ее, король вовсе не занимаясь ею, осмотрел клад, пересчитал повозки и велел взвесить сундуки; потом сказал окружавшим его: - "Не лучше ли сокровищам этим принадлежать мне, нежели этой женщине, которая не стоила чести, какую оказал ей брат мой, приняв на свое ложе"? Все были согласны с этим мнением; сокровища Гариберта сложены были в сохранное место, а ту, которая нехотя сделала ему такой прекрасный подарок, король велел проводить в Арльский монастырь под прикрытием.
Никто из братьев Гонтрана не оспаривал у него обладания деньгами и драгоценностями, которые он присвоил этой хитростью; им предстоял спор с ним и между собой о предметах более важных. Вместо четырех частей, надлежало раздробить галльскую землю на три доли, и с общего согласия разделить города и области, составлявшие королевства Гариберта. Это новое распределение сделано было еще страннее и беспорядочнее первого. Париж разделен был на-трое и каждый из братьев получил по ровной части. В избежание опасности от нечаянного нападения, ни один из них не должен был вступать в город без согласия двух других, под страхом потери не только своей доли Парижа, но и всей части гарибертова королевства. Это условие было утверждено торжественной клятвой на мощах трех уважаемых угодников, Илария, Мартина и Полиевкта, гнев которых призывался в здешней и будущей жизни на голову того, кто изменит своему слову.