Подобные опустошения, кажется, ознаменовали переход Австразийцев и чрез северные пределы гонтранова королевства, и эта обида, тяжко его оскорбившая, повлекла разлад между им и Сигбертом. С другой стороны, миролюбие нейстрийского короля было непродолжительно; увидев себя вне опасности, он возвратился к своей постоянной мысли и снова обратил жадные взоры на аквитанские города, которыми владел он короткое время. Ссора, возникшая между братьями, казалась ему благоприятным обстоятельством для возобновления своего предприятия; он поспешил воспользоваться случаем, и менее, нежели чрез год по заключении мира, послал сказать Гонтрану: "Пусть брат мой последует за мною, повидаемся, и сообща пойдем на врага нашего, Сигберта". Предложение это было очень охотно принято; оба короля имели свидание, одарили друг друга в знак дружбы и заключили наступательный союз против австразийского брата. Гильперик, в полной надежде на успех, послал к берегам Луары новые войска под начальством сына своего, Теодеберта, вторично переправившегося через нее в 575 году, а сам вступил в реймские земли, составлявшие западный предел Австразийского Королевства. Его нашествие сопровождалось такими же опустошениями, как и война Теодеберта в Аквитании; он жег селения, уничтожал жатвы и грабил все, чтò только можно было взять с собой. Слух об этих хищениях дошел до Сигберта в одно время с известием о составленном против него союзе. Он уже раз просил Гильперика вопреки настояниям своей жены, не хотевшей ни мира ни перемирия с убийцей Галесвинты; теперь негодование его было взрыв человека, простого сердцем, но горячего характером, который вдруг узнает, что его обманули. Он разразился ругательствами и проклятиями. Но этот кипучий гнев, род горячки, припадок, который мог снова утихнуть от покорности врага, не был надежен и не удовлетворял Брунегильду. Она привела в действие все влияние свое на мужа, чтобы вселить в душу его более обдуманную жажду мщения и направить его злобу к единственной цели, братоубийству. "Рассчитаться с злодеем", - таков был вопль сестры Галесвинты. На этот раз, Сигберт ее послушал, и с целью биться на смерть снова воззвал к восточным Франкам и зарейнским народам, призывая их к войне на Гильперика.
Для возбуждения этих людей, так мало сговорчивых к борьбе отчаянной, австрийский король обещал им все: денег, добычи, даже города и земли в Галлии. Он пошел прямо к западу, на помощь реймсской области, что избавило его от забот на счет перехода через Сену. При его приближении, Гильперик, избегая битвы, как и в прежнюю войну, отступил вдоль по течению Марны и искал удобной позиции около Нижней Сены. Сигберт преследовал его до самых стен Парижа; но тут остановился, польстившись мыслью завладеть городом, который считался в то время весьма крепким, и устроить в нем склад для военных запасов, а в случае нужды и верное убежище. Как ни благоразумна была такая мысль, однако, повинуясь ей, король австразийский поступил дерзко, чего без сомнения не решился бы сделать, если б жажда мщения не заглушила в нем всякого чувства совести и страха.
По смыслу раздельного договора, заключенного восемь лет назад, Париж, размежеванный на три участка, считался городом нейтральным, вход в который воспрещен был каждому из трех сыновей Клотера под самой священной клятвой - под опасением всевозможных религиозных страхов. До сих пор, ни один из братьев не осмеливался преступить клятву и презреть проклятия, призванные на того, кто ее нарушил. Сигберт на это отважился: он предпочел скорее пожертвовать своей душой, нежели пренебречь единственным средством для успешного достижения своей цели. Париж, действительно, был ему необходим, как опорный пункт, или, употребляя новейшее выражение, как базис дальнейших его действий, смотря по тому, хотел ли он идти на запад против Гильперика, или на юг, против Теодеберта. Итак, вопреки договору, он потребовал сдачи города, и вступил в него без всякого сопротивления, потому что Париж был охраняем только заступничеством святых Полиевкта, Гилария и Мартина.
Учредив свое пребывание в Париже, король Сигберт прежде всего занялся отправлением войск против Гильперикова сына, который, обегая Аквитанию по прошлогодней дороге, вступил уже в Лимож. Полоса земли между городами Туром и Шартром, заключавшая в себе области Шатодён и Вандом, принадлежала Австразийскому королевству; Сигберт решился набрать там войско, дабы сберечь тем силы, приведенные им с собой. Вестники его ходили из села в село, призывая всех свободных мужей явиться в назначенном месте, в каком кто мог оружии, от кирасы и копья до простого ножа и окованной железом дубины. Но ни в городах, ни в окрестностях никто не отвечал на воззвание, и не смотря на пеню в шестьдесят золотых солидов, налагаемую на ослушника королевских повелений, жители Шатодёна, Вандома и окрестностей Тура не вооружались и не покидали жилищ своих. Эти люди знали только одно, что земля их составляет участок Сигберта, и что взимаемые с них подати принадлежат австразийской казне; а так как король, от которого они зависели, не давал им прежде чувствовать своей правительственной власти никаким действием, и как приказание это впервые от него исходило, то они и не обратили на него большого внимания.
Если б такое страдательное сопротивление было продолжительно то оно заставило бы австразийского короля разделить свои силы. Для скорейшего и миролюбивого прекращения этого сопротивления, Сигберт отправил искуснейших своих переговорщиков, Годегизеля, палатного мэра, и Гонтрана, по прозванию Бозе, то есть человека хитрого, пронырливого и сметливого, одаренного, не смотря на свое германское происхождение, такой гибкостью ума, которая составляла принадлежность только галло-римского племени. Оба Австразийца успешно выполнили свое поручение и вскоре перешли через Луару с войском, плохо вооруженным, но довольно многочисленным для того, чтоб осмелиться померить силы с Франками Теодеберта.
Эти Франки, и без того сильно напуганные известием об австразийском вторжении, встревожились еще более, когда узнали, что на них идет войско, и что отступление им отрезано. Но Теодеберт, как ни упало духом его войско, решился, как истинный германский вождь идти на встречу неприятелю. Он выступил из Лиможа и шел занять позицию на берегах Шаранты, в восьми или десяти милях от Ангулема; во время этого перехода множество народа разбежалось, так что перед началом битвы он был почти всеми оставлен; не смотря на то, он сражался с большим мужеством и был убит в схватке. Галльские поселяне, составлявшие войско Годегизеля и Гонтрана-Бозе, не питали такого благоговения к потомкам Меровинга, как Франки: без уважения к длинным волосам, отличавшим сына короля Гильперика от прочих, они обобрали его наравне с другими трупами и оставили нагим на поле битвы. Но вождь австразийский, по имени Арнульф, убоялся такого нечестия и хотя был врагом Теодеберта, однако с почтением поднял тело юного принца, обмыл его по обыкновению и, облачив в богатые одежды, похоронил на собственный счет в городе Ангулеме.
Между тем король Гонтран, вторично уступив наклонности своей к спокойствию, или побуждаемый страхом, примирился с Сигбертом. Гильперик узнал об этой новой измене в одно время с вестью о смерти сына и истреблении аквитанского войска. Приведенный этим двойным несчастьем в совершенное отчаяние и помышляя только о спасении жизни, он оставил берега Сены, поспешно прошел чрез все свое королевство, и укрылся в стенах Турнэ с женой, детьми и преданными ему воинами. Крепкое положение этого города, первобытной столицы франкского государства, побудило Гильперика избрать в нем убежище. В ожидании осады, он занялся набором людей и пополнением боевых запасов, пока Сигберт, свободный в своих движениях по всей Нейстрии, забирал города этого королевства.
Заняв те, которые лежали к северу и востоку от Парижа, он направился на запад, решившись все завоеванное, и города и земли, отдать в уплату своим зарейнским воинам. Намерение это возбудило во всех Франках, даже австразийских, сильные опасения. Австразийцы не желали иметь своих природных врагов соседями в Галлии, а Нейстрийцы, с своей стороны, страшились утраты собственности, порабощения, и всех бедствий, неразлучных с завоеванием страны. Первые представили королю возражения и роптали; вторые с ним переговаривались. Обсудив между собой, как поступить в таких тесных обстоятельствах, вожди и ариманы Нейстрии отправили к Сигберту послание в следующих выражениях: "Франки, которые прежде стояли за короля Гильдеберта, а потом сделались ленниками (homes liges) короля Гильперика, хотят ныне предаться тебе, и предлагают, если придешь к ним, поставить тебя королем над собой".
Таков был несколько странный язык германской политики, и таким-то образом Франки пользовались правом покидать правившего ими государя и переходить под власть другого потомка Меровинга. Королевская сила каждого из сыновей Клотера заключалась не столько в обширности и богатстве земель, составлявших их владения, сколько в числе воинов, которые состояли под их покровительством, и, по германскому выражению, повиновались устам их. Не было ничего положительного, или постоянного, в распределении франкского народонаселения между королями, силу которых оно составляло; оно не соответствовало в точности очертанию земель, так что иной государь мог иметь вассалов даже в чужом королевстве. Между этими вассалами или людьми, самые преданные, самые полезные, как тогда выражались, были те, которые, живя близ короля и составляя его постоянную стражу, пользовались, в виде платы, общим с ним столом, или произведениями его поместий. Менее можно было полагаться на верность тех, которые поселялись вдалеке, в собственных своих жилищах, пользовались, с королевского согласия, феодом или землями в виде вознаграждения. Они-то, для спасения своей собственности, изменили делу Гильперика и предложили королевство Сигберту; напротив того, первые, более верные, но не столь многочисленные, последовали за бежавшим королем своим в Турнэ. Сигберт с радостью принял посольство и предложение Нейстрийцев; он уверил их клятвой, что ни один город не будет предан войскам на разграбление и обещал прибыть в собрание, где, по обычаю предков, его должны были возвести на царство. Потом он совершил род военного обозрения до пределов Руана, и удостоверившись, что ни один из крепких городов на западе не расположен ему сопротивляться, возвратился в Париж.
Брунегильда, желая предостеречь мужа от возврата к братской любви и для личного надзора за исполнением своего мщения, оставила город Мец и прибыла к Сигберту. Она была так уверена в несомненности своего торжества, что предприняла это путешествие с обеими дочерьми, Ингондой и Клодесвиндой, и сыном Гильдебертом, четырехлетним ребенком. Повозки с ее имуществом были наполнены сокровищами и всем, чтò только было у нее лучшего из золотых уборов и драгоценных вещей. Казалось, она из женского тщеславия хотела всех ослепить и явиться в одно и то же время и великолепной в своем уборе и грозной для врагов. Эта королева, еще юная и замечательная по красоте своей, лучше других меровингских супруг соответствовала понятию о царице, которое галльский народ создавал себе по преданиям римской империи. Дочь короля, рожденная в стране, где королевская власть, хотя и в варварском племени, однако являла величие совершенно царственное, Брунегильда вселяла общее уважение высоким родом и достоинством своего обхождения. В день ее вступления в Париж, жители толпами стремились к ней на встречу; духовенство и особы сенаторских фамилий спешили приветствовать ее; но человек, который, по духовному и вместе с тем правительственному званию, стоял в главе всего народа, епископ Герман или Жермень, чтимый ныне во святых, не явился для встречи.
То был поборник просвещения и христианской веры, одна из тех нежных организаций, которым зрелище римского мира, подвластного варварам, причиняло нестерпимое отвращение, и которые истощали силы свои в тщетной борьбе с свирепым насилием и страстями королей. С самого начала междоусобной войны, святой Жермень старался быть посредником между Гильпериком и Сигбертом, а по прибытии последнего, тщетно возобновлял свое ходатайство и увещания. Утомление и печаль расстроили его здоровье; он занемог и во время телесных страданий, настоящая и будущая судьба Галлии представлялись ему в красках еще более мрачных. - "Отчего" - восклицал он: - "не имеем мы минуты спокойствия? Отчего не можем сказать, подобно апостолам, в промежутке двух гонений: Вот наконец сносные дня"? Одержимый недугом, не будучи в состоянии высказать Брунегильде своих увещаний в пользу мира, он изложил их письменно. Письмо это, переданное ей церковником франкского происхождения, по имени Гондульфом, и дошедшее до нас, начинается почтительными извинениями и уверениями в преданности; потом продолжается следующим образом:
"Стану ли я повторять слухи, которые ходят в народе? Они смущают меня и я желал бы иметь возможность скрыть их от вашего сведения? Говорят, что ваши советы и наущения побуждают преславного короля Сигберта к упорному ожесточению в погибели нашего края. - Если я повторяю подобные толки, то не потому что им верю, но дабы упросить вас не давать никакого повода к таким важным обвинениям. Хотя земля наша с давних уже пор не может назваться счастливой, однако мы еще не отчаиваемся в Божием милосердии, которое властно остановить мстительную руку, лишь бы те, на ком возлежит правление, не увлекались жаждой убийства, любостяжанием, источником всякого зла, и гневом, потемняющим здравый разум.
"Богу это известно, мне и того довольно; я желал бы умереть для продления их дней, желал бы умереть прежде их, дабы не видеть на глазах своих погибели ни их самих, ни нашего края. Но они не перестают пребывать в беспрерывной войне и распре; обвиняя друг друга, ни мало не помышляя о суде Божием и не желая ничего предоставить определению Его всемогущей воли. Как ни один из них мне не внемлет, то я к вам обращаю мое моление, ибо если, ради их раздоров, королевство склонится к гибели, то ни вам, ни детям вашим великого торжества в том не будет. Да возрадуется же эта страна, приняв вас к себе; явите, что вы призваны для спасения, а не для погибели ее; укротив гнев короля, склонив его терпеливо ждать суда Божьего, вы рассеете в прах все дурные толки народа.
"С горестью пишу к вам об этом, ибо знаю как ниспровергаются цари и народы, оскорбляющие Господа. Кто надеется на силу собственной руки своей, будет попран и не стяжает победы; кто доверчиво полагается на многочисленность своих воинов, тот далек от безопасности и впадет в страх смерти; кто величается сокровищами сребра и злата, тот подвергается поруганию и бедствию прежде, нежели насытит свое любостяжание. Так мы читаем во Св. Писании.
"Бесславно победить собственного брата, повергнуть в унижение родное семейство и разорить владение, основанное предками. Кто ратует друг против друга, тот ратует сам против себя; каждый из них стремится к разрушению собственного своего блага, а враг, стерегущий их и уже близкий к ним, радуется, видя их погибель… Мы читаем, что царица Эсфирь была орудием Бога для спасения целого народа; воссияйте же и вы благоразумием и чистотой вашей веры, отклоняя государя короля Сигберта от намерения, противного Божескому закону и даруя народу наслаждение благами мира, пока верный Судья не изглаголет суда своего. Кто отвергнет любовь братскую, пренебрежет увещания супруги, не внемлет гласу истины, на того все пророки ополчатся глаголом; того все апостолы поразят проклятием и сам Бог рассудит его по своей всемогущей воле".
Чувство горести, напечатленное на каждом слове этого письма, несколько высокомерная важность слога и даже презрительный способ речи о королях, не называя их, все это имело в себе нечто повелительное; но все было бесполезно. Брунегильда имела характер в высшей степени мстительный и непреклонный, образец которого олицетворен в древней германской поэзии и в женщине того же имени. Она не обратила внимания ни на угрозы религии, ни на эти старые предостережения людской опытности в превратность счастия. Ни мало не помышляя о своем положении, действительно затруднительном в том случае, если бы муж подвергся какой нибудь неудаче, она более нежели когда-либо сгорала нетерпением дождаться отъезда его в Турнэ, чтоб нанести там последний удар и увенчать свою победу братоубийством.