Сигберт послал сначала часть войска обложить Турнэ и начать осаду; сам же готовился к отправлению туда, где предназначено было поставить его королем западных Франков. Ни Париж, ни другой какой город не могли быть удобны для этого обряда, которому надлежало совершиться на открытом воздухе, посреди воинского стана. Сборным местом избрано было казенное поместье Нейстрийского королевства, Витрина-Скарпе, потому ли, что оно лежало невдалеке от Турне, или, может быть, потому что северное положение делало его более удобным для сбора франкского народа, который чем ближе к северу, тем гуще населял Галлию. В минуту отъезда, когда король отправлялся в путь, в сопровождении отборной дружины всадников, всех однако вооруженных раскрашенными щитами и копьями со значком, внезапно предстал пред ним муж, бледный, в святительском облачении; то был епископ Жермень, восставший с одра болезни для последней и торжественной попытки к примирению. - "Король Сигберт", - сказал он: "если ты идешь не с тем, чтобы умертвить своего брата, то возвратишься здрав и победоносен; но если у тебя другая мысль, то умрешь сам, ибо рек Господь устами Соломона: копай яму для брата впадет в ню". Король ни мало не был смущен этой неожиданной речью, намерение его было твердо и он уверен был в победе. Он проехал мимо, не ответив ни слова, и скоро потерял из виду городские ворота, за которыми жена и трое детей остались до возвращения его.
Проезд Сигберта через королевство, которое должно было сделаться ему достоянием по праву избрания, казался предварительным торжеством. Городские жители галльского происхождения и духовенство встречали его с крестным ходом; Франки садились на коней и примыкали к его поезду. Всюду раздавались клики на языках латинском и древне-германском. От берегов Сены до Соммы, Галло-Римляне, в отношении к численности, были господствующим народом: но к северу от этой реки германский оттенок обнаруживался все более и более. Чем далее подвигались вперед, тем чаще в массе туземцев являлись лица франкского происхождения: они не составляли, подобно тому, как в центре Галлии, только небольшие дружины праздных воинов, расселенных вдалеке одни от других, но жили племенами и земледельческими поселениями по берегам болот и окраинам лесов бельгийской провинции. Витри, близ Дуэ, находился, так сказать, на рубеже между этими двумя полосами; Франки северные, хлебопашцы и фермеры, и Франки южные, боевые вассалы, с равным удобством могли там сойтись для введения нового короля. Один только из числа богатых владельцев и вождей Нейстрийского Королевства, по имени Ансовальд, не явился на сборище; отсутствие его было замечено и впоследствии прославило его за верность королю в несчастье.
Обряд совершился на равнине, окруженной шатрами и ставками тех, кому, за недостатком помещения в строениях поместья Витри, пришлось располагаться в открытом поле. Франки, в полном вооружении, образовали обширный круг, в средине которого стал король Сигберт, в кругу своих чинов и знатнейших сановников. К нему подошли четыре сильных воина, держа щит, на который они посадили короля и подняли на плечи. На таком подвижном троне Сигберт трижды обнесен был по кругу, сопровождаемый вождями и приветствуемый толпой, которая, желая придать более грома своим кликам, ударяла плоской стороной мечей о щиты, окованные железом. После третьего круга, посвящение короля по древним германским обрядам было совершено вполне, и с этой минуты Сигберт имел право воспользоваться названием короля Франков, как Остер, так и Неостер-Рика. Остальная часть дня и много последовавших за тем дней прошли в увеселениях, примерных битвах и великолепных пирах, на которых король, не жалея запасов, собранных в Витри, угощал всех и каждого в своем новом поместье.
В нескольких милях оттуда, Турнэ, осажденный австразийским войском, был театром сцен совсем иного рода. Гильперик на сколько доступно было его грубой организации предаваться душевным страданиям, чувствовал горесть короля, всеми покинутого и низложенного; Фредегонда, в волнениях от страха и отчаяния, приходила как дикий зверь в бешенство. Во время приезда в Турнэ, она была беременна и почти на сносе, вскоре потом, посреди тревог осады и опасений смерти, одолевавших ее денно и нощно, она родила сына. В первую минуту, по неимению присмотра и пищи, она хотела бросить и сгубить ребенка, которого считала новой причиной опасности; - но то было лишь мгновенной мыслью и материнский инстинкт превозмог. Новорожденный был окрещен и восприят от купели епископом города Турнэ, при чем, вопреки франкским обычаям, получил чуждое германскому языку имя Самсона, которое родители его, бедствуя, избрали в предзнаменование своего освобождения.
Считая положение свое почти безнадежным, король ждал развязки с каким-то бесстрастием; но королева, не столь вялая духом, придумывала тысячу различных средств, составляла проекты для бегства, и осматриваясь кругом, стерегла малейший луч надежды. Между воинами, пришедшими в Турнэ делить участь своего государя, она заметила двух, которые лицом и речами обнаруживали глубокое сочувствие и преданность: то было двое юношей, родом из теруанской области, происхождением Франки, склонные к тому фанатическому самоотвержению, которым так тщеславились вассалы средних веков. Для привлечения этих двух воинов, Фредегонда употребила все свое искусство, все обаяния своего сана: она призвала их к себе, говорила о своем злополучии и безнадежности, отуманила головы их хмельными напитками, и когда уверилась, что они словно обморочены, стала убеждать их отправиться в Витри и умертвить короля Сигберта. Молодые воины обещали исполнить все, что бы ни приказала им королева; тогда вручив каждому из них по длинному ножу, или, как называли их Франки, скрамасаксы, лезвие их, для большей предосторожности, она напоила ядом. - "Идите" - сказала она им: - "и если воротитесь живы, я осыплю почестями и вас и потомство ваше; если же падете, то во все святые места раздам за вас милостыню".
Юноши вышли из Турнэ и, выдав себя за беглецов, прошли сквозь австразийское войско и направились по дороге, ведшей к королевскому поместью Витри. Когда они прибыли, во всех палатах раздавалось еще веселие пиров и празднеств. Они объявили, что пришли из Нейстрийскаго королевства поклониться королю Сигберту и говорить с ним. В эти первые дни царствования, Сигберт старался быть приветливым и принимал всякого, кто требовал от него суда или защиты. Нейстрийцы просили свидания наедине и были без труда к тому допущены; ножи, заткнутые за поясом, не возбудили ни малейшего подозрения, потому что составляли принадлежность германской одежды. Пока король слушал их благосклонно, одного с одной, а другого с другой стороны, они разом выхватили свои скрамасаксы и в то же время нанесли ему два удара в бока. Сигберт вскрикнул и упал мертвый. На этот крик вбежали с обнаженными мечами королевский окольничий (camerier) Гарегизель, и один Гот, по имени Сигила; первый был убит, а второй ранен убийцами, оборонявшимися с исступленной яростью. Но вслед за тем подоспели другие вооруженные воины, комната наполнилась народом и оба Нейстрийца, окруженные со всех сторон, пали в неравном бою.
Узнав об этом происшествии, Австразийцы, осаждавшие Турнэ, поспешно снялись и пошли обратно в свою землю. Каждый из них нетерпеливо желал узнать, чтò происходит у него дома, потому что неожиданная смерть короля должна была возбудить в Австразии тьму беспорядков, насилий и грабежей. Таким образом эта страшная и многочисленная армия потекла обратно к Рейну, оставив Гильперика без неприятеля и дав ему свободу двинуться куда угодно. - Избежав почти несомненной смерти, он покинул Турнэ, дабы сперва вступить во владение своим королевством. Поместье Витри, свидетель стольких событий, было местом, куда он прежде всего отправился. Он не нашел уже там блистательного сборища Нейстрийцев; все они возвратились к своим занятиям; только несколько австразийских слуг стерегли тело Сигберта. Гильперик увидел труп этот без угрызений совести и без вражды, и пожелал, чтобы похороны брата были достойны королевского сана. По его приказанию, Сигберт был облечен, по германскому обычаю, в драгоценные одежды и оружие, и великолепно погребен в деревне Ламбр на Скарпе.
Такова была развязка этой длинной драмы, начавшейся убийством и окончившейся тем же; - настоящей трагедии, в которой есть все: и страсти, и характеры, и суровый рок, составлявший душу древней трагедии и придающий событиям действительной жизни высокое величие поэзии. Нигде не видна так ясно печать непреодолимой судьбы, как в истории меровингской династии. Эти потомки полудиких завоевателей, наследовавшие понятия своих отцов, среди наслаждений роскоши и искушений власти не знали страстям и желаниям своим ни меры ни пределов. Тщетно люди, более их опытные в делах мира и поступках жизни, возвышали голос свой склоняя их к умеренности и благоразумию; они не внимали ни чему и губили себя по невежеству. И тогда говорили: перст Божий на них. Таково христианское изречение; но видя, как слепо увлекались они потоком своих грубых побуждений и беспорядочных страстей, подобно лодке, уносимой течением, можно было, даже не быв пророком, угадать и предсказать конец, ожидавший почти всех их.
Однажды, когда семейство Гильперика, восстановленное в своем величии, жило в бренских хоромах, два галльские епископа Сальвий Альбийский и Григорий Турский, прогуливались вдвоем вокруг дворца, после аудиенции. Среди беседы, как бы пораженный внезапной мыслью, Сальвий вдруг прервал разговор и сказал Григорию: - "Не видишь ли чего над кровлей этого здания"? - Вижу, отвечал турский епископ: - новый терем, выстроенный королем. - "И больше ничего не замечаешь"? - Ничего, возразил Григорий: - если ты усмотрел нечто, скажи мне, что такое? - Епископ Сальвий глубоко вздохнул и сказал: - "Я вижу меч гнева Божьего, висящий над этим домом". Через пять лет, король нейстрийский погиб жестокой смертью.
РАССКАЗ ТРЕТИЙ. История Меровига, второго сына короля Гильперика. (575 - 578).
После отъезда короля Сигберта, Брунегильда осталась одна в Париже. Честолюбивые надежды ее с каждым днем возрастали, она уже считала себя нейстрийской королевой и властительницей судьбы своих неприятелей, как вдруг узнала о смерти Сигберта, событии, которое с самой высокой точки счастья внезапно низвергло ее в крайнюю и неминуемую опасность. Гильперик победив, благодаря братоубийству, шел на Париж с намерением захватит семейство и сокровища своего брата. К нему возвращались не только все без исключения Нейстрийцы, но даже начинали приставать главнейшие из Австразийцев, и, встречая его на пути, клялись ему в верности, кто для получения обратно казенных земель, а кто с желанием снискать себе покровительство в случае беспорядков, грозивших стране. Один владетель, по имени Годин, или Годевин, получил в награду за свое отложение обширные поместья по близости Суассона; такой же пример, которому последовали и многие другие, подал хранитель королевского кольца, или государственной австразийской печати, референдарий Сиг, или Сигвальд.
Сраженная своим несчастьем и этими печальными известиями, Брунегильда не знала, на что решиться и не могла никому довериться; старинный императорский дворец, в котором жила она на берегу Сены, сделался темницей для нее и троих детей ее. Хотя там никто за ней не присматривал, однако она не осмеливалась выехать по дороге в Австразию, опасаясь или быть задержанной в своем побеге, или встретить измену и тем еще более увеличить опасность своего положения, и без того столь гибельного. Убедившись в невозможности бегства со всем своим семейством и имуществом, она задумала спасти по крайней мере своего сына, который, хотя и был ребенком, однако много мешал честолюбию Гильперика и не мог ждать от него пощады. Побег молодого Гильдеберта подготовлен был в величайшей тайне единственным верным другом, оставшимся у его матери: то был герцог Годбальд, тот самый, который, два года назад, так плохо оборонял область Пуату от вторжения Нейстрийцев. Ребенок посажен был в большую корзину, служившую для домашних припасов, спущен в окно и вынесен ночью за город. Гондобальд, а по другим рассказам, простой служитель, менее его могший возбудить подозрение, отправился один с сыном короля Сигберта и доставил его в Мец, к великому удивлению и радости Австразийцев. Его неожиданное прибытие изменило положение дел: отпадения прекратились и восточные Франки поспешили поставить собственного своего короля. В Меце было большое собрание австразийских владетелей и воинов; на нем Гильдеберт II, едва пяти лет отроду, был провозглашен королем, и совет, избранный из вельмож и епископов, принял правление от его имени.
При этом известии, отнимавшем всякую надежду присоединить, без войны, братнее королевство к своему, досадуя на разрушение любимейшего своего замысла, Гильперик ускорил шествие на Париж, дабы по крайней мере овладеть Брунегильдой и ее сокровищами. Вскоре вдова короля Сигберта предстала пред своим смертельным врагом без всякой другой защиты, кроме красоты, слез и женского кокетства. Ей было едва только двадцать-восемь лет, и каковы бы ни были относительно ее враждебные намерения Гильперика, приятность ее обхождения, столько прославленная современниками, может быть, сделала бы на него некоторое впечатление, если б его заблаговременно не занимали другие прелести: богатство, о котором также гремела молва. Но Меровиг, старший из двух сыновей нейстрийского короля, сопутствовавших отцу своему, был сильно тронут при виде столь привлекательной и несчастной женщины, и его сострадательные и изумленные взгляды не ускользнули от внимания Брунегильды.
Неизвестно, была ли склонность молодого человека утешением пленной королеве, или как женщина, опытная в интриге, Брунегильда усмотрела в том средство к своему спасению, только она употребила все свое искусство для ободрения рождающейся страсти, которая вскоре превратилась в любовь самую слепую и самую пылкую. - Предаваясь ей, Меровиг становился врагом собственного семейства, орудием непримиримой ненависти против своего отца и против всех, к нему близких. Может быть, не сознавал он вполне, как было для него преступно и гибельно такое трудное положение; может быть, предвидя все это, упрямо увлекся своим произволом и склонностью, презирая опасность и не внимая совести. Как бы то ни было и как ни ухаживал Меровиг за вдовой своего дяди, однако Гильперик ничего не заметил, весь погруженный в счеты и опись мешков с серебром и золотом, сундуков с драгоценными каменьями и связок с дорогими тканями. Он нашел, что количество их превосходило его ожидания, и это счастливое открытие, внезапно подействовав на расположение его духа, сделало его более кротким и милосердым к пленнице. Вместо того, чтобы жестоко отмстить ей за все зло, которое она хотела ему причинить, он удовольствовался наказав ее простой ссылкой и даже оставив ей, как бы из вежливости, небольшую часть отнятых у нее сокровищ. Отделавшись гораздо благополучнее, нежели могла того ожидать, судя по собственным своим чувствам, Брунегильда отправилась, под стражей, в город Руан, предназначенный ей местом заключения. После стольких страхов, она подверглась только одному действительно тяжелому испытанию: разлуке с обеими дочерьми Ингондой, и Клодосвиндой которых король Гильперик, неизвестно по какой причине, велел отправить в Мо и стеречь там.
Этот отъезд опечалил молодого Меровига тем сильнее, что он никому не смел поверить своего горя. Вслед за отцом он уехал в бренский дворец, место, всегда для него довольно скучное, а теперь особенно казавшееся ему несносным. Фредегонда, как мачеха, питала к детям своего мужа такую ненависть, которая, за неимением другого подобного примера, могла бы войти в пословицу. - Всякая нежность или благосклонность к ним со стороны отца возбуждала в ней зависть и досаду. Она жаждала их смерти и конец Теодеберта, убитого в прошлом году, доставил ей великую радость. Меровиг, как будущий глава семейства, сделался теперь главным предметом ее отвращения и бесчисленных притеснений, которые она искусно умела воздвигать на тех, кого ненавидела. Молодой принц охотно желал оставить Бреннь и соединиться в Руане с той, чьи взоры, а может быть, и речи, давали ему повод думать, что он любим; но он, вероятно, не имел ни средств, ни предлога отважиться на такое путешествие. Вскоре сам отец его, ничего не подозревая, доставил ему на то удобный случай.