– Я думаю о том, – ответил судья, – как мне удовлетворить вашу просьбу и мою репутацию и сделать добро этому человеку, который заслуживает этого по своей сострадательности. Его приговор еще не утвержден, а в отношении уголовных дел у нас есть закон королевства, разрешающий нам своей властью заменять смертную казнь галерами. Я вижу, как горячо стремитесь вы отблагодарить его за сделанное вам добро, и хочу воспользоваться этим законом, раз нет другого способа, и отправить его на галеры, где он искупит свой грех.
Священник упал на колени, благодаря Бога и судью за такое благочестивое дело, и сообщил это известие почти мертвому заключенному, который ожил и пришел в себя, словно возвратившись от смерти к жизни, – автор же остался чрезвычайно довольным, что мог выказать свою признательность в столь тяжелом случае; ибо добрые дела всегда вознаграждаются на этом и на том свете.
– Удивительный и достойный запоминания случай! – сказали купцы. – Какое святое дело – творить добро! И, конечно, доброе дело – это достояние благородного сердца.
Какие хорошие плоды собирает тот, кто сеет добрые дела! Ведь подобно тому, как одежда покрывает тело, добрые дела служат покровом души. Какую радость, должно быть, испытывал этот человек, сделав такое добро! Как делается приятно руке, когда выстрел попадает в цель, так же приятно и душе, когда творится доброе дело.
С этими разговорами в одно и то же время окончился рассказ и открылся взорам Адамус, тихое селение, расположенное в начале или в конце Сьерра-Морены, в юрисдикции маркиза дель Карпьо. И в то же время открылись плодородные равнины Андалусии, столь знаменитой в древности благодаря Елисейским полям – месту упокоения блаженных душ. Мы остановились и отдохнули в эту ночь в Адамусе.
Глава XV
На следующий день по некоторым важным причинам я был принужден отделиться от купцов и направиться по дороге в Карпьо, чтобы сначала прибыть в Малагу, а потом уже в Ронду; и они так хорошо обошлись со мной, что дали мне денег и одного из своих мулов, доверяя мне, чтобы я своевременно доставил им его на ярмарке, а сами они отправились дальше с обратными мулами, на одном из которых я ехал до сих пор. Мул был с большим норовом и не давал ни подковывать себя, ни седлать и постоянно ложился вместе с ношей, хотя в обществе несколько скрывал свой норов; но по выезде из селения, видя себя в одиночестве и по своим подлым привычкам, на первом же удобном месте он лег, прижав под себя мою ногу, так что если бы я в момент падения не бросился в другую сторону, то получил бы сильное повреждение; но благодаря этой предусмотрительности я мог встать, и, после того как провел его немного под уздцы, не смотря на его сильное упорство, боль у меня прошла и я не ощущал озноба, что могло бы случиться, не прояви я такого проворства.
Я заметил, что со своим животным я попал в скверную компанию; но на тот случай, если оно опять ляжет, я захватил дубинку, чтобы применить ее как средство исправления, так как я слышал, как об этом говорил один старик. Ибо, благодаря тому что старики научены опытом, они знают больше молодых, и в подобных случаях, не имеющих большого значения, можно с закрытыми глазами последовать их совету. Я поехал с большой осторожностью, чтобы мул опять не вздумал лечь, и, заметив, что он собирается упасть, я ударил его дубинкой между глаз с такой яростью, что, когда он падал, я видел, как выкатились у него белки глаз, и очень раскаивался, что сделал это, потому что подумал, что в самом деле убил его; быстро достав хлеб и намочив его в вине, я дал ему, и он пришел в себя, однако он был так наказан, что никогда больше не ложился, по крайней мере когда я сидел на нем, хотя и встречал песчаные места, где мог бы это сделать.
Я продолжал свой путь, и, достигнув лесочка около Карпьо, хотя и маленького, но изобилующего кроликами и другой дичью, на берегу Гвадалквивира, я спешился из-за известной естественной и неотложной надобности. Но, прежде чем я начал ее отправлять, мул пустился бежать, испугавшись шума, произведенного большой змеей и лисицей, выскочившими из зарослей ежевики и очень густых кустарников, находившихся у самой дороги. Вероятно, они обе находились в одной пещере, ибо змея не ведет дружбы ни с одним животным, кроме лисицы. Лиса бросилась в одну сторону, а змея в другую, вслед за мулом, так как, как я узнал потом, она преследовала всех проходивших, потому что убили ее спутника; я бросил в нее камнем, не подумав, что может произойти то, что произошло, так как, летя по воздуху, камень пролетел быстрее змеи и попал ей в позвоночник, отчего она с такой яростью обратилась против меня, что, если бы я не бросился на другую сторону дороги, оставив посередине широкую полосу песку, мне пришлось бы плохо. Но, благодаря тому что на песке она не могла так же пользоваться щитками, служащими ей вместо ног, как на ровной и твердой почве, – она не осмелилась пересечь дорогу; но в то время как я бежал по одному краю дороги, она ползла по другому, больше чем на локоть подняв голову от земли, очень быстро двигая языком, так что казалось, что у нее их пять или шесть.
Я находился в таком положении, что думал уже не о потере мула, а только о преследовании змеи, потому что я задыхался, был покрыт потом и испытывал страшную усталость. Шипенье змеи не было ни сильным, ни резким, а тихим и продолжительным.
Я добежал до одного места дороги, где были камни, которыми можно было бросать в змею. Я остановился, как для того, чтобы отдохнуть, так и чтобы вооружиться камнями; но она, заметив мой страх, решила переползти по песку, чтобы броситься на меня; вследствие этого у меня появилась надежда освободиться от нее, так как, попав на песок, она не могла пользоваться щитками и могла двигаться только очень медленно. Ободрившись, насколько мог, я бросил в нее столько камней, что почти засыпал ее ими, и, попав в нее одним, после того как я несколько раз плюнул ей в голову – это для них яд, – я попал в нее камнем на поллоктя выше хвоста, в то место, где находится у нее главная сила движения, отчего она не могла больше двигаться, и, набросав на нее еще много камней, я раздробил ей голову и сел отдыхать. В это время прошли двое людей, шедших по направлению на Адамус, и рассказали мне то, о чем я сказал выше. Они измерили змею, и в ней оказалось десять футов длины, а толщиной она была больше нормального запястья. Они вскрыли ее и нашли в ней двух очень хорошеньких маленьких кроликов; ибо эти змеи очень прожорливы и мало пьют, хотя проводят много времени без пищи, и потому пищеварение у них происходит очень медленно; поэтому, когда она двигалась медленно, можно было ясно заметить ее тучность.
В то время, пока я отдыхал, я размышлял, сколько существует на свете вещей, которые направлены против человеческой жизни; ведь даже животное без ног и без крыльев преследует его и начало преследовать его с самого его появления, прежде всякого другого животного, или для того, чтобы не думал человек, что ему дано господство и право распоряжаться на земле без обязательств и без трудностей, или для того, чтобы он умел своим разумом отличать злое от доброго и остерегаться того, что может ему повредить; посредством этого разума он знает и умеет распознавать полезную пищу и отвергать вредную, бежать от животных диких и пользоваться покорными; но дикие и вредные животные предупреждают о зле, какое они могут причинить, или когтями, или рогами, или зубами, или клювами. Но чтобы животное без ног, без клюва, без когтей, без рогов – как это – было настолько страшным и отвратительным, что ужасает при одном только взгляде на него! Это было установлено Богом, чтобы смирить и унизить гордость человека при помощи самой грязи и нечистоты змеи, наводившей на меня ужас, даже когда я видел змею мертвой; и признаюсь о себе, что всегда, когда я вижу подобных гадин, они порождают во мне новый страх и ужас. Да и кто не ужаснется, видя, что нечто, похожее на сербатану или бревно, передвигаясь само по себе, мчится с быстротой лошади? И когда, упираясь головой в землю, она наносит человеку такой сильный удар, что сбивает его с ног и даже убивает, нападая предательски, а не лицом к лицу? Когда она настолько хитра, что сбрасывает старую одежду и одевается в новую? Когда она лечит вызванную зимней сыростью слепоту своих глаз тем, что трется весной об укроп? Они настолько непохожи на всех других животных, что не ведут дружбы ни с кем, кроме лисы, – или потому, что обе всегда живут в земляных или каменных пещерах, или из-за того, что шкура лисицы служит им защитой от холода.
До сих пор отшельник молчал, а здесь ему было угодно спросить, как человеку, жившему в одиночестве и среди суровых гор, избегая людского сборища, живя и разговаривая с дикими зверями, – что это была за причина, по которой так страшны такие гады, как змеи, ящерицы, жабы, лягушки, ехидны, гадюки и другие им подобные, каких обыкновенно видишь. Я ответил ему:
– Во-первых, потому, что все, чего мы не видим и с чем не сталкиваемся часто, вызывает такого рода удивление. Во-вторых, потому, что в них так много от двух тяжелых стихий, какими являются вода и земля, и так мало от стихий легких, какими являются воздух и огонь, – что они почти не имеют ни родства, ни сходства с человеком, ибо человек обладает духовностью, в чем похож на ангелов, и телесностью, в чем походит на диких животных; а эти последние в этой части земной, влажной и холодной, подобны гадам, а гады – только сами себе и недрам земли. В-третьих и последних, потому, что все животные, какие могут зарождаться от гниения земли, без рождения от себе подобных, не могут служить ни на пользу, ни на удовольствие человеку, которому они должны повиноваться по повелению Божию; и они сами бегут от его лица, как от владыки, которого они ненавидят за превосходство и власть, какие он имеет надо всеми ими, или вследствие природного отвращения.
И довольно об этом, потому что потеря моего мула наделила меня заботой и беспокойством и заставила спешить отыскивать его.
Так как я уже отдохнул и вытер пот с лица, – так как не мог этого сделать изнутри, – я отправился на поиски моего мула, или, лучше сказать, мула купцов, по всему берегу и прибрежью Гвадалквивира, не встречая никого, кто мог бы указать мне его следы или сообщить сведения о нем. При этом я шел, нагруженный своим ферреруэло и шпагой, седельной подушкой и переметными сумами, ибо все это мул сбросил, кроме седла, съехавшего ему на живот, – таким образом, я был нагружен всем, от чего разгрузил себя мул, а больше всего меня обременяли насмешки, какие я слышал от всех встречных, сделавшись лошадью почтальона, ибо я терпел все, чтобы не бросать вещей. Я остановился отдохнуть минутку, перед тем как перейти реку, и увидел там такое обилие кроликов, что они покрывали берег реки гуще, чем гниды куртку погонщика; потому что весь день они не переставали приходить целыми стаями на водопой. Я переправился на другой берег реки и зашел отдохнуть на постоялый двор, находящийся перед входом в селенье, где также не смогли дать мне сведений о моем вороном муле, хотя я обещал вознаграждение за находку его, вызывая усердие лесных сторожей. Я подкрепился возможно лучше пищей и питьем, с умеренностью, какой требовала усталость.
Я поместился у ворот постоялого двора, чтобы посмотреть, не пройдет ли мул или кто-нибудь, кто сможет дать мне сведения о нем. Пока я там сидел, я смотрел на этот кусок земли, потому что я не видел ничего лучшего во всей Европе по плодородию и по мягкости климата, по красоте земли и воды; и чтобы восхвалить ее одним разом, я скажу, что это земля, дающая четыре урожая в год, если ее засеивать и обрабатывать, орошая при помощи водяной мельницы с тремя колесами, которая увлажняет ее чрезвычайно обильно. Здесь несколькими годами позже в моем присутствии произошло несчастье, вполне достойное быть рассказанным, чтобы видели, насколько обязаны дети следовать совету родителей, хотя бы им и казалось, что это противоречит их желанию.
Случилось так, что когда маркизом дель Карпьо был дон Луис де Аро, кабальеро, вполне достойный своего звания, личность выдающаяся, человек, украшенный добродетелями и качествами, заслуживающими полного уважения, – сюда пришли лесорубы из Сьерра-Сегуры с несколькими тысячами очень толстых бревен. Когда маркиз дал им разрешение и позволил прогнать плоты, то подняли плотину у рыболовной тони, чтобы вся вода собралась в обрыв или глубокое место, где должны были проплыть бревна. Все плотовщики были парни очень ловкие, с сильными руками и легкими ногами, прекрасные пловцы, привыкшие к воде, холоду и трудностям. Они захотели устроить маркизу праздник гусей, который заключался в том, что связанных гусей помещали между двумя бревнами шлюза рыболовной тони, и когда бревно сбрасывалось вниз силой огромной массы воды, стоявший на этом бревне плотовщик схватывал гуся за голову, и когда он тянул гуся за шею, тот выскальзывал из руки и плотовщик падал в глубину воды, выныривая далеко от этого места. При этом происходили очень забавные и смешные вещи, хотя не без опасности для того, кто доставлял это удовольствие и смех, ибо всегда падения забавны для тех, кто их видит, но не для тех, с кем они случаются, в особенности при упражнениях столь необычных, как это.
Среди этих плотовщиков был сильный парень с очень стройной фигурой, высокий ростом, белокурый, хорошо сложенный, очень предприимчивый, который между всеми другими пользовался известностью и уважением за свою репутацию и за большую ловкость во всех упражнениях, какими занимаются мужчины. Он попросил у своего отца, который находился в обществе других, позволения пойти сорвать только что подвешенного гуся; в этом разрешении отец ему отказал. Родители всегда бывают до некоторой степени пророками в отношении хорошего и дурного для своих детей, или потому, что они обладают большей опытностью, чем дети, или потому, что это были их создания и отцы знали их склонности, или потому, что они вырастили их и знали, на какую ногу они хромают, или потому, что они глубоко их любят; и так этот никаким образом не соглашался позволить сыну принять участие в празднике; но сын, говоря, что ему не хочется, чтобы его считали менее мужчиной, чем остальных, – своим упорством добился от отца, что тот пустил его, хотя и очень неохотно. И так как некоторые порицали его за то, что он заставлял сына быть таким настойчивым, он ответил в моем присутствии несколькими словами, полными огорчения и скорби, сказав:
– Никто не знает, что значит подвергать опасности единственного выращенного сына.
Юноша пошел очень веселый, и на него были устремлены все взоры, когда он схватил гуся за шею, которую он думал легко вырвать благодаря сделанному им большому усилию. Он почти повис на руках, между тем как бревно уже доходило до края, и на конце или в головной части рука у парня соскользнула, он упал и, ударившись головой, погрузился в глубину тони и не появлялся больше до следующего дня, к великому ужасу и сожалению всех окружающих, приведя в исступление смотревшего на все это отца. Все плотовщики, ныряя, искали его и нашли его на следующий день, так что он оказался известным образом наказанным за неповиновение, какое он выказал по отношению к приказанию отца, и примером для всех, кто это видел. Он пошел наперекор наставлению и совету отца, в которых нуждаются все те, которые хотят преуспевать.
Произошел этот случай в этом самом месте и в присутствии маркиза дона Луиса де Аро и его сына, маркиза дона Диего Лопес де Аро, которые еще находятся в живых, когда пишется это, и более молоды, чем автор, находившийся в их обществе при этом несчастном происшествии. И так как в дальнейшем у меня не будет случая рассказать об этом, – это говорится здесь для того, чтобы предупредить детей, что хотя им и кажется, что они знают больше, чем их отцы, но по причине власти, какую Бог дал отцам над детьми – и так как отцы представляют образ истинного Отца всех людей, – дети должны им повиноваться, и почитать их, и верить, что в отношении нравственных обычаев они знают больше детей; ибо в этом заслуга перед общим Отцом всех творений.
А возвращаясь к настоящему положению и к мучению, какое мне причиняло отсутствие моего мула, – в этот вечер я ничего не мог узнать о нем, и так я остался на эту ночь на постоялом дворе без надежды на возможность найти его.
Глава XVI
Утром следующего дня солнце встало с зеленовато-лимонного цвета лучами, признаками дождя, – а я без мула и без надежды найти его. В девять или в десять часов я пошел в селение и увидел нескольких цыган, продающих мула с расчесанной гривой и заплетенным хвостом, с вьючным седлом и прочей сбруей, причем они превозносили его кротость и ход в тысяче обманных слов. Цыган пускался на всевозможные хитрости относительно мула, так что было уже много охотников, хотевших его купить. Я подошел ближе и увидел, что мул был такой же масти, как и мой; но я не узнал его, видя его таким кротким и спокойным и с гривой и хвостом, делавшими его моложе. Я видел, что он давал трогать себя за все части тела, оставаясь спокойным, и поэтому я не решился подумать, что это мог быть мой. Ему поднимали передние и задние ноги, похлопывали руками по груди и крупу, а он выносил все это очень терпеливо и кротко. Я не верил, что это мог быть мой мул; но я незаметно прошел сбоку и встал перед ним, хотя позади цыгана, и, увидя меня, мул запрядал ушами, потому что узнал меня или из-за страха, какой он испытывал передо мной.
Я изумился такой внезапной и неожиданной перемене и увидел, что это действительно был мой мул; но я не мог представить себе, каким образом я мог бы получить его, не представив свидетелей или очевидного доказательства того, что он действительно был моим; поэтому я не решился сказать, что он был украден, и говорил сам с собой: возможно ли, чтобы эти цыгане были такими великими обманщиками, что меньше чем в двадцать четыре часа сделали мула вьючным и настолько изменили его, что заставили меня усомниться, был ли это действительно мой, и что они сделали его более кротким, чем овца, тогда как он был хуже тигра, и неужели у меня нет средства получить его обратно, доказав мое право? Но я помедлил немного и подошел вместе с другими посмотреть мула и, похвалив его, спросил, не из Галисии ли он. Цыган ответил: