– Не боюсь я Тидея во всех его пышных доспехах. Эмблемы ран не наносят; ни султаны на шлемах, ни колокольчики на щитах не опасны. А та ночь, что изобразил Тидей на щите своем, предвещает, быть может, вечную ночь самому герою – и сама собой укротится тогда кичливость безумца. Противником ему пусть будет знаменитый Астаков сын Меланипп. Наш Астакид терпеть не может кичливых речей, но за то вдвойне храбр он в кровавом бою. Иди же, достойная отрасль спартов, защити от копья врагов родной город.
И вот с дружиной своей выступил Меланипп к вратам Прета.
– Громить Электрийские ворота, – продолжал разведчик, – жребий выпал Капанею, исполину-герою. "Угодно или нет то богам, воскликнул он, – я разрушу, я должен разрушить Фивы; не удержит меня и сам Зевс в гневе своем. И громы, и молнии его мне не страшнее, чем луч полудневного солнца!"
На щите Капанея изображен обнаженный муж с факелом в руке, а пред ним золотая надпись: "выжгу город.
– Когда мужи, – ответствовал Этеокл, – поддаются горделивым помыслам, то в речах своих себе находят осуждение. Страшные угрозы расточает городу Капаней и уже готов их исполнить; смертный, полный презрения к богам, оскорбил он их надменною речью. Вот услышит Кронион его дерзновенные клики: скоро, уверен я в том, поразит его жгучая молния – молния-мстительница, не похожая на солнечный луч.
Пусть противником Капанею будет Полифонт: при помощи богов, он будет верною опорой родному городу". И Полифонт направился к Электрийским воротам.
– У Неитских врат, продолжал соглядатай, – стал с дружиною своей Етеокл-Претид. Неудержимо-стремительны его кони; его щит украшен изображением мужа, быстро восходящего на вражескую башню по лестнице, а под ним надпись: "с башни не сбросит меня сам Арей". Против этого мужа царь послал Мегарея, Креонтова сына.
– К воротам Онкейской Паллады приближается Гиппомедонт, муж исполинского роста. На щите у него страшный Тифон, из огнедышащей пасти изрыгающий черный дым, а по краям щита – грозные змеи. С громкими воинскими кликами выступает впереди дружины своей Гиппомедонт: неистовый, подобно вакханке, томится он жаждою боя; смертью грозить его дикий взгляд". Так сказал разведчик, а в ответ ему царь Этеокл сказал:
– Больше всего я надеюсь на помощь Афины-Паллады. Поборется с надменным героем и Гипербий, доблестный сын Ойнопса: противнику своему не уступит он ни видом, ни мужеством. На щите у него изображен отец Зевс с пламенною молнией. Как Зевс поразил Тифона, так, думаю я, и Гипербий поразит своего яростного противника". И Гипербий с дружиной направился к Онкейским воротам.
– У пятых, Борейских ворот стоить аркадиец Парфенопай. Едва оттенено бородой его прелестное, юное лицо, но в груди у него мужественное сердце. Полный отваги, грозно подступает он к фиванским твердыням, и дерзкий клянется разрушить Кадмов город, будь или не будь на то водя Зевса, клянется копьем своим, а копье для него дороже зеницы ока. На щите у Парфенопая изображен кровожадный сфинкс, поборовший кадмейского мужа".
Против гордого юноши Этеокл выставил мужа, не любившего хвастливых речей, а жаждавшего лишь доблестных дел: то был Гипербиев брат, Арктей.
– У Гомолойских врат стал Амфиарай, блогороднейший и смелейший муж. Громко порицал он столь жаждавшего битвы Тидея; называл его убийцей, опустошителем Аргоса, служителем Эринний, виновником бедствий аргивского народа; упрекал его в том, что он вовлек Адраста в эту роковую войну.
Затем, полный скорби, обратился он к Полинику и воскликнул:
– Да! есть чем помянуть тебя потомству; угодное богам ты замыслил: с чужеземным войском пришел ты истребить город отцов твоих и храмы богов родины. Очистишься ли ты когда-нибудь от той родной тебе крови, которую собираешься ты сейчас пролить обильным потоком? Пусть победишь ты, пусть возьмешь родной город: неужели когда-нибудь будет твоею союзницей в бою опустошенная тобою родина? Моя же участь известна мне: пасть на этом же поле, на чужой земле. Но смело пойду я в кровавую битву, – не бесславная ждет меня смерть".
Так говорил прорицатель, потрясая медным щитом. На круглом щите Амфиарая нет никаких знаков: доблестным желает он не казаться, а быть.
– О судьба! судьба! – воскликнул, услыхав это царь Этеокл. Мудрого, праведного, доблестного мужа, провидца великого соединил злой рок с нечестивыми смертными. Во всяком деле всего хуже сообщество нечестивых: это поле бедствий, на котором пожинают смерть. Думаю я, что не будет он громить наших стен не по недостатку мужества, не потому, что душа его не чужда страха, а потому, что знает он близкую гибель свою, предреченную богом дельфийским. Провидцу противопоставлю я доблестного мужа Ласфена, старца видом, а крепостью юношу.
– У последних, седьмых, ворот стоит сам Полиник. Как проклинает, как злословит он свой родной город! Хочет взойти он на укрепления, провозгласить себя царем; сойтись с тобою, померяться с тобой силами, убить тебя или пасть вместе с тобою; если же останешься в живых, отомстить тебе за свой позор позорным изгнаньем. Призывает Полиник богов своей родины, прося их выслушать его мольбы.
В руки у Полиника медный щит, огромный и крепкий; на нем изображена Дика, ведущая вооруженного воина, а под нею надпись: "я возвращу родине этого мужа: вступить он в обладание домом отчим и родным городом". Как только услыхал Етеокл, что брат его ищет, чтобы с ним сразиться, увлекаемый ненавистью к брату и темной, неодолимой силой отцовского проклятия, он решился выйти против него.
– Увы! – воскликнул царь, – время настало исполниться проклятью отца. Дайте копье мне и колесницу! Пусть сразится теперь вождь с с вождем, брат с братом, как враг с врагом. Пусть в мрачную область Аида низойдет весь Лаев род, если угодно это богам. Предо мною грозная Эринния; "победой насладишься ты, взывает она ко мне, потом умрешь". Давно уже забыли обо мне боги: единственной приятной им от меня жертвой будет смерть. Гибели моей ищет судьба: зачем же малодушно молить ее о пощаде? – Так сказал Этеокл и, поспешил к Диркейским воротам.
– Горе! горе! – воскликнули, увидев его, фиванские женщины и девушки. – Страшное готовится дело: подступает к нам Эринния, богиня-истребительница. Трепещем мы, слыша ее страшный голос! Неумолимая, мрачная Эринния, призванная отцом твоим, готова исполнить проклят, которые в ярости своей изрек Эдип. Спешить она к своему роковому делу. На гибель спешат сыны Эдипа. Острый металл решить их участь; роковой дар Халибской страны, сталь поделит между ними отчее наследье; он, безжалостный, уделит им по клочку земли, где их похоронят: ничего не достанется им из богатого наследства. Когда погибнуть они, поразив друг друга роковым ударом, когда прах земной напоят они преступной, черной кровью, чья рука омоет тогда тела их? О, злосчастный род! к пережитым бедствиям твоим скоро присоединятся еще новые. Много времени прошло с тех пор, как согрешил сын Лабдака. Сам он скоро наказан был за проступок, а вот и внуки должны нести за него наказание. Трижды на этом месте, на этом средоточии миpa, Лаю возвестил дельфийский оракул, что если хочет он спасти Фивы, то должен умереть без потомства; но глас Аполлона не был услышан. Внял злополучный Лай советам безумцев, на гибель свою дал жизнь Эдипу. И вот, с тех пор море зол устремилось на город наш и грозит нам гибелью. Трепещем мы: падут Фивы вместе со своими царями. Трепещем мы, не исполнили бы мстительницы Эриннии проклятие Эдипа!
А между тем под стенами Фив завязалась страшная битва.
Как кровожадные орлы, с громкими криками устремились аргивские герои на фиванские укрепления и стали влезать уже на зубчатые стены; но отчаянное сопротивление оказали им мужественные фиванские воины. И у ворот, где друг напротив друга стояли родные братья, происходила страшная, решительная битва. Но вот, чрез глашатая, Этеокл призвал оба враждующих войска к вниманию и с высокой башни обратился к ним:
– О, вожди Эллады, вожди аргивского войска, и вы, о фиванцы, выслушайте меня! Довольно проливать вам кровь, дайте мне сразиться с братом моим. Убью я его, тогда оставьте за мной власть над Фивами; если же он меня одолеют, пусть берет себе родной город". Громкими кликами одобрения ответили Этеоклу фиванцы и аргивяне. Заключили перемирие, и вожди перед обоими войсками поклялись не нарушать его. Жрецы принесли жертву, и братья, став между двух войск, стали готовиться к поединку. Полиник молился Гере, богине аргивян, прося ее даровать ему победу над братом, Этеокл же – Афине-Палладе, защитнице Фив, чтобы помогла она ему копьем пронзить грудь брата, пришедшего разорить страну его предков. Подали знак к началу поединка.
Страшно, как ярые клыкастые вепря, бросились друг на друга братья с копьями, но осторожно каждый прикрывал себя щитом и отклонял удары. Но вот Этеокл споткнулся о камень, и на одно мгновение тело его оказалось лишено защиты. Полиник воспользовался этим мгновением и, подскочив к брату, пронзил копьем ему бедро. Возликовало аргивское воинство. Но в то же мгновение, увидев, что плечо брата раскрыто, раненый Этеокл быстро метнул копьем в это не защищенное место. Конец древка надломился в кольчуге, и вот, лишенный копья, Полиник должен был отступить. Проворно схватил он тяжелый камень, бросил им в копье брата, и сломал копье. Взялись тогда братья за мечи и, прижав щит к щиту, снова вступили в бой. Тут Этеокл придумал хитрость: отклонив почти уже нанесенный брату удар, он, прикрываясь щитом, отступил на шаг назад, но в то же мгновение неожиданно устремился на брата и нанес ему в живот такой страшный удар, что меч прошел до самого хребта: отклонился тогда Полиник в сторону и, истекая кровью, повергся в прах. Уверенный в победе, Этеокл откинул в сторону меч свой и бросился к павшему брату, чтобы снять с него доспехи; но Полиник, испускавший уже предсмертное хрипение, держал еще в руке меч.
Собрав последние силы, глубоко вонзил он меч свой в грудь ненавистному брату, и пал Этеокл на землю. Тесно прижались братья друг к другу и вместе испустили дыхание, не примирившись, не окончив распри. Исполнилось проклятие Эдипа.
Перемирие, заключенное войсками ради поединка, было не продолжительно. Только что полегли братья на месте боя, как с новой силой устремились аргивяне на городские укрепления. Креонт, снова вступивший в управление страной, обратился за советом к старцу Тиресию, и провидец, после долгих колебаний, возвестил ему, что на том месте, где Кадм когда-то убил Ареева дракона, должен быть принесен в жертву Арею Менойкей, сын Креонта – только эта жертва и может примирить бога с ненавистным ему фиванским народом. Гневный, требует он себе в жертву потомка спартов, а лишь один Креонт с детьми и принадлежит к этому роду по отцу и по матери. "Когда падет юная голова Менойкея, – возвестил провидец, – поможет Арей осажденному городу и спасет его от гибели".
Ужаснулся Креонт и воскликнул:
– Свою жизнь охотно отдал бы я за родной город, но не пожертвую сыном; не обрушу на себя такого страшного бедствия. Пока весь город не узнал об изречении провидца, беги, сын мой, из города, беги из области Фиванской – в Дельфы, в Калидон, в Додону! Спасайся от гибели".
Менойкей, спокойно слушавший Тиресия, сделал вид, что намерен исполнить веление отца, и удалился, но не за тем, чтоб оставить родину, а чтоб умереть за нее. "В то время, как без всякого зова оракула мужественно встречают смерть фиванские мужи, думал благородный юноша, неужели я как трусь, убегу я из страны моих предков и, спасая себя, предам брата, отца и родной город? Где бы я ни жил тогда, жребием моим был бы позорь. Нет, жизнь моя принадлежит тебе, моя родина!"
И вот поспешно направился он к кадмейским твердыням, к той мрачной пропасти, где жил когда-то дракон. Здесь пронзил он мечом себе грудь и, истекая кровью, упал с зубчатой стены в пещеру дракона,
Весть о том, что Менойкей принес себя в жертву Арею, оживила утомленных фиванцев: с новыми силами стали они отражать атаки аргивян от стен и башен. А в рати аргивян, что воевала под стенами Фив, страшно свирепствовал бестрепетный сын Гиппоноя. Длинную лестницу приставил Капаней к зубчатой стене и, прикрываясь щитом от копий и камней, сыпавшихся на него, уже взбирался на стену.
– Сам Громовержец не удержит меня пламенною молнией!" – надменно воскликнул он, и уже былд почти наверху зубчатой стены, как вдруг разразился над ним удар грома. Загрохотала земля от того удара. И, закружившись, упал Капаней бездыханный на землю.
Ужас объял аргивян, и в беспорядке обратились они в бегство, фиванцы же, ободренные знамением Зевса, пешие и конные, устремились из городских ворот в открытое поле и там нанесли аргивянам страшное поражение. Все горделивое войско было разбито с гордыми своими вождями. Тидея ранил Меланипп.
Когда, полумертвый, лежал Тидей на ратном поле, Афине, постоянной его защитнице, Зевс дал позволение обессмертить героя за его нечеловеческую храбрость. Амфиарай, провидец, ненавидевший Тидея, увидел богиню и, уразумев ее намерение, поспешно отрубил он павшему Меланиппу голову и бросил ее Тидею. В ярости своей раздробил ее сын Ойнея и выпил и высосал мозг. Как только увидела это Афина, отступила она от него, оскорбленная этаким зверством – и умер страшный жестокий и безжалостный Тидей.
Самого же Амфиарая Периклимен преследовал до Исменского брода и уже хотел в спину бегущему вонзить копье, как упала на землю молния Зевса, расступилась земля, и благочестивый прорицатель с конями и колесницей и с возницей своим Батоном погрузился в расселину. На том месте, где поглотила Амфиарая земля, возник оракул. С той поры по воле Зевса герой-прорицатель из глубины возвещает смертным будущее. Из всего аргивского войска остался в живых только Адраст. На быстром, черногривом коне своем Арионе ускакал он в Аттику.
3. Погребение аргивян
(из Еврипида "Просительницы")
Узнав о поражении войска, матери убитых аргивских героев поспешили в Фивы и вместе с Адрастом умоляли фивян выдать дорогие им трупы, чтобы с честно предать их земле. Но надменные победители отказали им в просьбе: "Тела врагов наших, покушавшихся обратить в прах семивратный город, пусть, не преданные земле, будут добычею хищным птицам и псам". Тогда Адраст и престарелые аргивянки решились идти в Аттику и просить царя Тезея, чтобы вступился он за их права: божественные и человеческие законы нарушает тот, кто отказывает в погребении даже убитому неприятелю. Прибыли они в Элевсин, где находился великолепный храм Деметры и Коры. Эфра, мать Тезея, намеривалась в том храме принести Деметре жертву и помолиться об урожае хлеба. Входя во святилище, увидела она, что на ступенях соседнего с ним алтаря сидят престарелые аргивянки с малолетними своими внуками в траурных одеждах и с оливковыми ветвями в руках. У входа в храм стоял, проливая слезы, старец Адраст, с покровом на голове. С участием спросила Эфра у незнакомок, кто они и зачем в таком глубоком трауре, и как только услышала о причине их появления, поспешно отправила вестника в Афины за своим сыном. Тронутая до слез, печальная сидела Эфра с плачущими аргивянками, когда, поспешивший на зов матери, пришел в Элевсин царь Тезей.
– Скажи мне, мать, что неожиданное приключилось? Кто эти чужестранки в черных одеждах с остриженными, в знак печали, волосами? Что значат эти слезы, эти жалобные вопли?"
– Ты видишь, сын мой, убеленных сединами матерей тех героев, что пали недавно под Фивами; а вот и предводитель тех героев, Адраст, властитель аргивский: сам он лучше разрешит твое недоумение.
И пал тогда царственный старец к ногам Тезея и так говорил он:
– Знаешь, конечно, ты, властитель афинский, какой несчастный поход совершил я: все мое войско разбито и с доблестными вождями своими полегло под стенами Фив. Просил я фиванских граждан выдать мне тела убитых, чтобы мог я с честью предать их земле. Но преступно-надменные, они отказали мне в справедливом желании. И вот к тебе я пришел, доблестный властитель афинян! По всей Элладе слывешь ты за – благочестивого друга злополучных и гонимых: помоги мне предать земле моих соратников; я совсем обессилел с тех пор, как под Фивами пала вся моя армия.
Долго Тезей не решался обещать свою помощь Адрасту, затеявшему войну вопреки знамениям бессмертных. Но когда сама мать Тезея, Эфра, рыдая, бросилась к ногам его, Тезей обещал свою помощь, но лишь в том случае, если даст на то согласие афинсий народ, ибо в Афинах власть царя ограничена волей народа. В сопровождении Адраста, Тезей возвратился в свой стольный город и без труда испросил у благородного афинского народа согласие на свое предложение. Афиняне, всегда готовые подать обиженным помощь, согласились идти войной на Фивы если тела убитых не будут выданы Адрасту мирным путем.
Тезей воротился в Элевсин, чтоб отправить отсюда посольство к царю Креонту, как ему сообщили, что прибыл посол из Фив.
Надменно и дерзко подошел посол к царю и так заявил ему:
– Я и весь фиванский народ запрещаем тебе, властитель афинский, давать убежище Адрасту в Аттике; хоть ты и обещал ему свое содействие. Нарушь свое обещание и изгони его из страны своей: что тебе и афинскому народу до аргивян? Если ты последуешь моим словам, Тезей, тогда ты мирно будешь править своим городом; если же нет, то страшная гроза разразится над тобой и твоими союзниками.
Спокойно и без страха отвечал Тезей на угрозы фиванца:
– Ступай и скажи царю своему Креонту, что не властелин он над нами и, знаю я, что не так он силен чтобы подчинить своей воле город Афины-Паллады. Требуете вы невозможного, и потому спор наш решится оружием. Но не я начинаю войну; и не из-за Адраста буду я воевать с вами, – нет, верный обычаям эллинов, хочу я, не обижая вас, предать умерших земле: всю Элладу оскорбляет тот, кто у мертвых отнимает право на могилу.
Едва лишь удалился посол, как вооружились, по повелению Тезея, все афиняне и, с царем во главе, выступили в поход против фиванцев. В боевом порядке ждало уже их у стен семивратного города фиванское войско, загородив собою тела аргивян, из-за которых возникла борьба. Еще раз Тезей заявил фиванцам, что не для убийств и пролития крови пришел он, а для того лишь, чтобы предать погребению умерших, как того требует святой обычай эллинского народа.
Креонт же в ответ ему – ни слова. Вооруженный, стоял он, ожидая нападения афинян. Началась битва. Впереди всех афинян устремился на врагов Тезей. С тяжелой палицей, отнятой некогда у Перифета, бросился он в самые густые ряды неприятелей, сокрушая все, что ему сопротивлялось. После жаркой схватки фиванцы обратились в 6егство, и по всему городу послышались плач и крики отчаяния. Но Тезей, хоть и победитель, не хотел вступать в город, и после победы он объявил фиванскому народу, что пришел он не разрушать город, атолько требовать выдачи мертвых.
Пала гордыня фиванцев: охотно выдали они тела убитых, и афинское войско перенесло их в Элевферы, чтобы там похоронить их. На семи высоких кострах сожжены были тела воинов семи дружин; но тела вождей взял Тезей с собою в Элевсин, чтоб отдать тела героев матерям их и Адрасту. На одном костре сожжены были все они, кроме Капанеева тела. Капаней был убит молнией Зевса, а по эллинскому верованию труп убитого молнией считался священным. Воздвигнут был другой костер. Когда высоко поднялось уже погребальное пламя, внезапно появилась супруга Капанея, Эвадна.
Узнав о гибели мужа, она ушла, без ведома отца своего Ифиса и родных, из дому. В торжественной, великолепной одежде взошла она на скалу, подымавшуюся над костром, чтобы принять смерть вместе с любимым супругом. Прах Капанея погребен был в Элевсине вместе с прахом супруги и воздвигнут над ними был громадный могильный холм.