Конрад. Значит, ты нас выгоняешь, быть может, и волкам на съедение?
Хозяин. Волк волчатины не ест, так же как пес - псины.
Конрад. Даже с турками так обойтись и то было бы жестоко. Какие бы мы там ни были, а все-таки мы люди!
Хозяин. Зря стараетесь - глухому поете.
Конрад. Ты будешь нежиться голый возле печки, а нас выставишь ночью на мороз, чтобы мы погибли от холода, даже если волки не тронут!
Хозяин. Так жил Адам в раю.
Конрад. Жил, но невинным!
Хозяин. И я ни в чем не повинен.
Конрад.(в сторону). Пожалуй, только - без первого слога. (Хозяину.) Но если ты сейчас выгонишь нас из своего рая, смотри, как бы бог не закрыл тебе дорогу в свой.
Хозяин. Вздор!
Хозяйка. Муженек, ты столько грешишь - сделай хоть одно доброе дело! Позволь им остаться у нас на эту ночь, они добрые люди, вот увидишь - тебе после воздастся за них щедрым прибытком.
Хозяин. Вот еще заступница! Наверно, заранее столковались. "Добрые люди" - не очень-то приятно выслушивать такое свидетельство от жены! Может, и ты была добра, и даже чересчур?
Хозяйка. Полно тебе! Ты лучше припомни, сколько ты играешь в кости, пьянствуешь, бранишься, дерешься! Хоть этою милостыней искупи грехи, не гони тех, кого будешь призывать на смертном одре. Шутов да скоморохов пускаешь все время, а этих выставишь за порог?
Хозяин. Откуда эта проповедница на мою голову? Поди прочь да займись своей стряпнею!
Хозяйка. Это-то будет исполнено!
Бернардин. Он присмирел. Надевает рубаху. Надеюсь, все обойдется.
Конрад. Слуги накрывают на стол. Хорошо, что гостей нет, иначе пришлось бы нам убираться.
Бернардин. Удачно получилось, что мы захватили с собою из соседнего городка бутылочку винца и жареную баранью ляжку: хозяин нам бы и клочка сена не уделил, пожалуй.
Конрад. Слуги сели за стол. Сядем и мы, но только с краешка, чтоб никому не мешать.
Хозяин. Не иначе, как по вашей милости, нет у меня сегодня за столом никого, кроме домочадцев да вас, никудышных.
Конрад. Если это случается не часто, отнеси на наш счет.
Хозяин. Чаще, чем хотелось бы.
Конрад. Не тужи: Христос жив и не покинет своих.
Хозяин. Я слыхал, вы называете себя евангельскою братией, но Евангелие не велит брать с собою в дорогу суму или хлебы. А у вас, я вижу, наместо сумы рукава, и несете вы не только хлеб, но и вино и самое лучшее мясо.
Конрад. Покушай с нами, если охота.
Хозяин. Мое вино против этого - уксус.
Конрад. И мясо возьми - нам одним слишком много.
Хозяин. Завидная у вас нищета и для меня удачная! Моя супруга ничего сегодня не готовила, кроме капусты и тухлой солонины.
Конрад. Соединим, если хочешь, наши припасы? Нам-то - лишь бы голод утолить, а чем - все равно.
Хозяин. Отчего ж тогда у вас с собою не капуста и не прокисшее вино?
Конрад. Оттого, что именно это навязали нам на дорогу хозяева, у которых мы нынче завтракали.
Хозяин. Задаром завтракали?
Конрад. Конечно! И нас еще благодарили, и гостинцами вот этими нагрузили на прощание.
Хозяин. Откуда вы идете?
Конрад. Из Базеля.
Хозяин. Ба! Так издалека?
Конрад. Да.
Хозяин. Что ж вы за люди такие - странствуете с места на место без лошади, без кошелька, без слуг, без оружия, без хлеба?
Конрад. Перед тобою след евангельской жизни, хотя и очень далекий.
Хозяин. А мне это кажется жизнью бродяги, который рыщет повсюду в поисках поживы.
Конрад. Такими бродягами были апостолы, таким был и господь наш Иисус.
Хозяин. Знаешь ты искусство хиромантии?
Конрад. Нет, совсем не знаю.
Хозяин. Откуда ж на пропитание получаешь?
Конрад. От того, кто обещал.
Хозяин. Это кто такой?
Конрад. Тот, кто сказал: "Не заботьтесь: это все приложится вам".
Хозяин. Да, он обещал, но тем, кто взыскует царства божия.
Конрад. Это мы и делаем в меру своих сил.
Хозяин. Апостолы творили чудеса, исцеляли больных; не мудрено, что им повсюду было чем пропитаться. А вы ничего подобного не можете.
Конрад. Могли бы и мы, если бы были схожи с апостолами и если б наше время требовало чудес. Но чудеса были дарованы лишь на краткий срок - неверующим; ныне нужды нет ни в чем, кроме благочестия. И нередко лучше болеть, чем быть здоровым, лучше смерть, нежели жизнь.
Хозяин. Что же все-таки вы делаете?
Конрад. Что можем, каждый по своему дарованию: утешаем, ободряем, увещаем, изобличаем; иногда, если представится случай, проповедуем - когда узнаём, что пастырь безгласен. Если оказать помощь нельзя, стараемся, чтобы никого не задеть своим поведением и речами.
Хозяин. Хорошо бы, если бы ты завтра сказал проповедь нам: у нас завтра праздник.
Конрад. Чей праздник?
Хозяин. Святого Антония.
Конрад. То был достойный муж. Но почему у вас праздник?
Хозяин. Сейчас объясню. В нашем селе много свинопасов, оттого что рядом дубрава и желудей - пропасть. А всякому известно, что попечение о свиньях поручено Антонию. Вот его и чтут, чтобы он не разозлился, если останется в небрежении.
Конрад. Если бы его чтили, как подобает!
Хозяин. А как подобает?
Конрад. Всех чище чтит святых тот, кто подражает им.
Хозяин. Завтра все село загремит пирушками, плясками, играми, ссорами, драками.
Конрад. Так в давнее время чтили своего Вакха язычники. Удивительно, если святой Антоний, видя такое поклонение, не гневается на людей, которые глупее скотины. Какой у вас пастырь? Безгласный и скверный?
Хозяин. Каков он для других, я не знаю, а для меня - лучше не надо: он пьет целыми днями, и никто не водит сюда так много выпивох и таких крепких да неутомимых - к немалой моей выгоде, конечно. Мне даже странно, почему сейчас его нет.
Конрад. Мы нашли его не слишком обходительным.
Хозяин. Как? Значит, вы у него были?
Конрад. Мы искали у него пристанища, но он и на порог нас не пустил, точно волков, и велел идти к тебе.
Хозяин. Ха-ха! Теперь все ясно! Потому он и не пришел, что не захотел встретиться здесь с вами.
Конрад. Так он безгласный?
Хозяин. Безгласный? Нет никого голосистее в трактирной зале, и в церкви ревет, ровно бык; но проповедей я от него никогда не слыхивал. Да к чему тут много говорить? Вы, как я вижу, на себе испытали, какой он безгласный.
Конрад. А в Священном писании начитан?
Хозяин. Говорит, что до тонкостей. Но все эти познания приобрел, как видно, за тайною исповедью, так что другим открывать не дозволено. Скажу коротко: каков приход, таков и поп, и крышка - в точности по кастрюле.
Конрад. Может быть, он и на кафедру не даст мне взойти.
Хозяин. Даст, это я беру на себя. Но на том только условии, чтобы в него камней не бросать, как у вас в обыкновении.
Конрад. Дурное обыкновение. Если мне что не нравится, я усовещаю пастыря тайно. Все прочее - дело епископа.
Хозяин. Птицы вроде тебя к нам залетают редко. Я вижу, что вы и вправду добрые люди. Но к чему у вас платье такое, ни на что не похожее? Ведь и судят-то об вас дурно в большинстве потому, что вы так одеваетесь.
Конрад. Как это получается?
Хозяин. Точно не скажу, но у многих людей такое мнение.
Конрад. А многие по этой же самой причине - что мы так одеваемся - считают, будто мы святые. И те и другие заблуждаются, но заблуждение вторых, которые, глядя на платье, думают об нас хорошо, - добрее и человечнее.
Хозяин. Пусть так, и все же к чему вообще столько отличий в одежде?
Конрад. А как тебе представляется?
Хозяин. По-моему, они вообще ни к чему, кроме как в торжественных процессиях или на войне. В процессиях несут изображения разных лиц - святых, иудеев, язычников, и мы их узнаем по различному платью. А на войне это нужно для того, чтобы каждое войско следовало за своим знаменем и не случалось замешательства в рядах.
Конрад. Прекрасно рассуждаешь, но и наша одежда - тоже военная. Кто следует за этим полководцем, кто - за тем, но все мы сражаемся под началом одного императора - Христа. Впрочем, в одежде следует различать три качества.
Хозяин. Какие?
Конрад. Насколько она отвечает необходимости, привычке и приличиям. Для чего мы принимаем пищу?
Хозяин. Чтоб не умереть с голоду.
Конрад. Так иногда необходимо одеваться, чтобы не умереть от холода.
Хозяин. Согласен.
Конрад. Но в этом отношении наше платье лучше твоего: оно прикрывает и голову, и шею, и плечи - те места, которые застуживать всего опаснее. Кто ездит верхом, тому подходит короткое платье, кто больше сидит, тому - долгое, летом - тонкое, зимою - плотное. В Риме есть люди, которые в течение дня меняют платье трижды: утром надевают подбитое мехом, около полудня - обыкновенное, под вечер - опять иное, потеплее. Но перемена не у всякого найдется, поэтому и придумано наше платье, одинаково годное на очень многие случаи.
Хозяин. Как так?
Конрад. Например, если дует северный ветер или печет солнце, мы покрываемся капюшоном, стало жарко - опускаем капюшон на спину, надо отдохнуть - опускаем подол, надо идти - подбираем или даже затыкаем за пояс.
Хозяин. Не дурно соображал тот, кто это придумал.
Конрад. А для счастья и благополучия особенно важно, чтобы человек привык довольствоваться малым: если уже мы начнем потакать своим страстям или гоняться за удовольствиями - конца этому не будет. Но невозможно найти другую одежду, которая бы одна доставляла столько удобств.
Хозяин. Не спорю.
Конрад. Теперь поговорим о приличиях. Ответь мне по совести: если бы ты надел платье своей жены, разве не сказали бы все, что ты нарушаешь приличие?
Хозяин. Сказали бы, что я рехнулся.
Конрад. А что бы сказал ты, если б она надела твое платье?
Хозяин. Худого, может, и ничего не сказал бы, зато бока намял бы ей нехудо.
Конрад. А между тем ведь совсем не важно, какое платье носить.
Хозяин. Нет, коли так взглянуть - очень важно!
Конрад. И не удивительно: даже у язычников законы карают и мужчину и женщину, если они наденут платье, принадлежащее другому полу.
Хозяин. И поделом!
Конрад. Ну, а если б старец восьмидесяти лет от роду надел платье пятнадцатилетнего мальчишки или, наоборот, мальчишка - платье старика, разве не скажут все, что по ним плачет палка? Или если старуха нарядится, как молоденькая, или наоборот?
Хозяин. Еще бы не сказать!
Конрад. А если мирянин надел бы облачение священника или священник оделся, как мирянин?
Хозяин. Оба поступили бы непристойно.
Конрад. Если б обыкновенный человек украсил себя знаками отличия государя или обыкновенный священник - убором епископа, они поступили бы непристойно?
Хозяин. Разумеется!
Конрад. Что, если бы мирный гражданин разоделся по-военному - в перья и прочие Фрасоновы глупости?
Хозяин. Его бы осмеяли.
Конрад. Что, если бы английский солдат носил на платье белый крест, швейцарский - красный, а французский - черный?
Хозяин. Это была бы наглость.
Конрад. Почему же ты так дивишься нашему убору?
Хозяин. Какое различие между обыкновенным человеком и государем, между мужчиной и женщиной, я понимаю; но чем различается монах от немонаха - никак не пойму!
Конрад. В чем различие между бедняком и богачом?
Хозяин. В имуществе.
Конрад. И, однако ж, было бы непристойно, если б бедняк оделся наподобие богача.
Хозяин. Конечно. Особенно ежели принять в рассуждение, как нынче разряжены почти все богачи.
Конрад. А в чем - между дураком и умным?
Хозяин. Ну, здесь различие побольше!
Конрад. А шуты одеваются ли иначе, нежели мудрецы?
Хозяин. Не знаю, что подобало бы вам, но только ваш наряд недалек от шутовского - не хватает лишь ослиных ушей да бубенчиков.
Конрад. Да, этого и правда недостает, потому что мы и правда шуты мира сего, если живем так, как исповедуем.
Хозяин. Кто вы и как живете, я не знаю, но знаю твердо, что многие шуты в колпаках с бубенчиками и ослиными ушами мудрее тех, кто носит шляпы, подбитые мехом, мантии и прочие украшения мудрости. И если кто исповедует мудрость платьем, а не делом, он, по-моему, самый дремучий глупец. Видал я одного шута-расшута, который носил платье до пят и мантию Учителя и Наставника, да и внушительностью лица мог сойти за важного богослова. Он диспутировал перед кем угодно, и не без наружного достоинства, а для знатных господ был такою же забавой, как любой иной шут, хотя своею разновидностью глупости побивал всех прочих.
Конрад. Чего же ты требуешь? Чтобы государь, который смеется над шутом, поменялся с ним платьем?
Хозяин. Быть может, этого именно и потребовало бы приличие, если б людям заблагорассудилось изобразить наглядно все, что скрыто у них в душе.
Конрад. Ты стоишь на своем, а я все-таки считаю, что не без причины назначена шутам особая одежда.
Хозяин. И какая этому причина?
Конрад. Чтобы их не обидели ненароком, если они что скажут или сделают не так - спроста, конечно, сдуру.
Хозяин. Я, однако, не замечаю, чтобы их обижали; наоборот, они пользуются полной свободою, так что глупость нередко вырастает в прямое безумие. И мне непонятно, почему бодливого быка, который убьет человека, или пса, или свинью, которые загрызут ребенка, мы наказываем смертью, а шута, который совершит худшее преступление, милуем, оправдывая глупостью… Впрочем, я жду ответа, почему вы одеваетесь не так, как все прочие. Ведь ежели любого повода довольно, то пекарю надо бы одеваться иначе, чем рыбаку, сапожнику иначе, чем портному, аптекарю - чем виноторговцу, возчику - чем матросу. А вы, коли вы духовные, - почему одеты не так, как прочее духовенство? А коли миряне - почему от нас отличаетесь?
Конрад. В старину мы, монахи, были не чем иным, как более чистою половиною мирян. И различие между монахом и мирянином было такое же, как нынче между дельным, домовитым хозяином, который кормит семью трудами собственных рук, и бандитом, который сам хвастается, что живет грабежом. Позже папа римский наградил нас почетными преимуществами, тогда и наша одежда приобрела особое достоинство, которого ныне не имеет ни мирское платье, ни одеяние священников. И какая бы она ни была, наша одежда, а ее не стыдятся ни кардиналы, ни даже папы.
Хозяин. Но откуда все-таки это представление о приличии?
Конрад. Иногда из самой природы, иногда из наших обычаев и мнений. Если бы кто оделся в бычью шкуру, так, чтобы над головою торчали рога, а позади волочился хвост, разве все не сочли бы это нелепицею?
Хозяин. Да, это смехотворно.
Конрад. А если б у кого было такое платье, что лицо и руки закрывало бы, а срам выставляло напоказ?
Хозяин. Это еще нелепее, и намного.
Конрад. Вот почему даже языческие писатели порицают тех, кто носил одежду из прозрачной ткани, которая не только мужчинам, но и женщинам не прилична. В самом деле, скромнее уж ходить нагишом, каким мы застали тебя здесь подле печи, чем одеваться в прозрачное платье.
Хозяин. А я полагаю, что в одежде все зависит от нашей привычки и убеждений.
Конрад. Как это?
Хозяин. Недавно у меня останавливались люди, которые говорили, что объездили разные вновь открытые земли. На старых картах эти земли и не обозначены. И вот они рассказывали, что побывали на одном острове с очень мягким климатом, где прикрывать наготу считается за величайший позор.
Конрад. Наверно, они там живут, как дикие звери.
Хозяин. Ничего подобного - ведут жизнь самую что ни на есть человеческую (так говорили мои постояльцы). Они подчиняются царю; вместе с ним рано поутру отправляются на работу, но трудятся не больше часа в день.
Конрад. Какую же они исполняют работу?
Хозяин. Дергают какой-то корень, который у них заменяет хлеб (он и вкуснее и здоровее нашего хлеба). Закончив эту работу, возвращаются к своим делам: кому что по душе, каждый тем и занят. Детей воспитывают в нерушимой чистоте, дурных поступков гнушаются и не оставляют без наказания, но ничего не карают строже, чем прелюбодеяние.
Конрад. А какою карой?
Хозяин. Женщину прощают, по слабости ее пола, а мужчина, уличенный в блуде, должен до конца жизни появляться на людях не иначе, как обернувши срамной уд платком.
Конрад. Да, тяжкое наказание!
Хозяин. Но привычкою им внушено, что тяжелее и быть не может.