Глава XXXIX.
О том, как Гаргантюа чествовал монаха и как прекрасно говорил монах за ужином
Как скоро Гаргантюа сел за стол и первые куски были проглочены, Грангузье повел рассказ о начале и причине войны между ним и Пикрохолом и, доведя свое повествование до того момента, когда брат Жан Зубодробитель одержал победу при защите монастырского виноградника, превознес его подвиг выше деяний Камилла, Сципиона, Помпея, Цезаря и Фемистокла. Тут Гаргантюа попросил сей же час послать за монахом, - он хотел посоветоваться с ним касательно того, как действовать дальше. Во исполнение его желания за монахом отправился дворецкий и немного погодя в веселом расположении духа с ним возвратился, причем брат Жан восседал на муле Грангузье, держа в руках перекладину от креста.
Брат Жан был встречен нескончаемыми кликами восторга, объятиями, приветствиями.
- А, брат Жан, дружище! Брат Жан, приятель! Брат Жан, черт тебя возьми, дай я тебя поцелую, дружок!
- Дай я тебя обниму!
- Поди сюда, блудодей, вот я тебя сейчас задушу!
А брат Жан знай посмеивался. Такого милого и обходительного человека прямо поискать!
- Ну-ка, ну-ка, - сказал Гаргантюа, - поставьте ему скамейку вот тут, подле меня!
- Пожалуйста, куда прикажете, - сказал монах. - Паж, водички! Лей, дитя мое, лей! Это мне освежит печенку. Дай-ка сюда, я пополощу себе горло!
- Deposita сарра, - сказал Гимнаст, - рясу долой!
- Боже сохрани! - воскликнул монах. - Нет, милостивый государь, это нам не положено, - in statutis Ordinis есть насчет этого особый раздел.
- В задницу, в задницу ваш раздел! - заметил Гимнаст.
- Ряса давит вам плечи, снимите ее!
- Друг мой, - сказал монах, - пусть она останется на мне, - ей-Богу, мне в ней лучше пьется, от нее телу веселей. Ежели я ее скину, господа пажи наделают себе из нее подвязок, как это уже однажды со мной случилось в Кулене. Вдобавок у меня пропадет весь аппетит. А ежели я сяду за стол в этом самом одеянии, - вот тебе крест, я с легкой душой не только что за тебя, а и за твоего коня выпью! Мир честной компании! Я, правда, поужинал, но это мне не помешает есть за обе щеки, - желудок у меня луженый, он пуст внутри, как монашеский посошок, и всегда открыт, как мешок адвоката. Из всех рыб, не считая линя, говорит пословица, лучше всего крылышко куропатки или же окорочок монашки. Наш настоятель страсть как любит белое каплунье мясо.
- Этим он отличается от лисы, - заметил Гимнаст. - Лиса ни у каплунов, ни у кур, ни у цыплят ни за что не станет есть белое мясо.
- Почему? - спросил монах.
- Потому что у нее нет поваров, чтобы его варить, - отвечал Гимнаст, - а если мясо надлежащим образом не проварено, оно все будет красным, а не белым. Краснота мяса есть признак того, что оно не проварено, - исключение составляет лишь мясо омаров и раков: их посвящают в кардиналы, когда варят.
- Свят, свят, свят! - воскликнул монах. - Стало быть, у нашего монастырского лекаря плохо проварена голова, - глаза у него красные, как миски из ольхи… Вот это заячье бедро полезно было бы подагрику. Кстати, отчего это бедра у девушек всегда бывают прохладные?
- Этим вопросом не занимались ни Аристотель, ни Александр Афродисийский, ни Плутарх, - отвечал Гаргантюа.
- Существует три причины, в силу которых то или иное место естественным образом охлаждается, - продолжал монах. - Primo, когда берега его омываются водой; secundo, если это место тенистое, темное, сумрачное, куда не проникает солнечный свет, и, в-третьих, если оно беспрестанно овевается ветрами, дующими из теснины, а также производимыми колыханием сорочки и в особенности колыханием гульфика… А ну, веселей! Паж, плесни нам еще!.. Чок, чок, чок!.. Надо Бога благодарить за такое славное вино!.. Живи я во времена Иисуса Христа, - вот как Бог свят, я бы не дал евреям схватить его в Гефсиманском саду! Черт побери, да я бы господам апостолам поджилки перерезал за то, что они испугались и убежали после сытного ужина, а доброго своего учителя покинули в беде! Хуже всякой отравы для меня те люди, которые удирают, когда нужно взяться за ножи. Эх, побыть бы мне французским королем лет этак восемьдесят или сто! Ей-Богу, я бы выхолостил всех, кто бежал из-под Павий! Лихорадка им в бок! Почему они, вместо того чтоб погибнуть, бросили доброго своего государя на произвол судьбы? Разве не лучше, разве не почетнее - умереть, доблестно сражаясь, чем остаться жить, позорно бежав?.. В нынешнем году нам уж гусями не полакомиться. Эй, будь другом, отрежь-ка мне свининки!… А то ведь уж давно стоит, - стаканчик-то давно передо мной стоит! Germinavit radix Jesse. Дьявольщина, я умираю от жажды!.. А винцо-то ведь неплохое! Вы что пили в Париже? Мой дом в Париже более полугода был открыт для всех, ей-ей, не вру!.. Вы знакомы с братом Клавдием из Верхнего Баруа? То-то добрый собутыльник! Какая, однако ж, муха его укусила? С некоторых пор он все только учится да учится. А вот я ничему не учусь. Мы в нашем аббатстве ничему не учимся - боимся свинкой заболеть. Наш покойный аббат говорил, что ученый монах - это чудовище. Ей-богу, любезный друг, magis magnos clericos поп sunt magis magnos sapientes… Если бы вы знали, какая в этом году гибель зайцев! Жаль, нигде я не мог раздобыть ни ястреба, ни кречета. Господин де ла Беллоньер пообещал мне сапсана, а на днях прислал письмо: птица-де стала задыхаться. От куропаток в этом году отбою не будет. Ну да я не любитель расставлять силки, - как раз простуду схватишь. Если я не бегаю туда-сюда, не мечусь, мне все как-то не по себе. Вот только начнешь махать через изгороди да кусты - сейчас же ряса в клочья. Славной борзой я обзавелся. Уж она зайца не упустит, черта с два! Лакей вел ее к господину де Молеврие, ну, а я ее отнял. Дурно я поступил?
- Нисколько, брат Жан, - отвечал Гимнаст, - нисколько, клянусь тебе всеми чертями, нисколько!
- Ну так за чертей, пока они существуют! - подхватил монах. - Бог ты мой, на что этому хромцу борзая! Подарить бы ему пару волов, - истинный Бог, это бы его куда больше порадовало!
- Отчего это вы, брат Жан, все время божитесь? - спросил Понократ.
- Это только для красоты слога, - отвечал монах. - Это цветы Цицероновой риторики.
Глава XLI.
О том, как монах усыпил Гаргантюа, о служебнике его и о том, как он читал часы
После ужина стали совещаться о неотложных делах, и решено было около полуночи отправиться в разведку, дабы испытать бдительность и проворство врага, а пока что решили слегка подкрепить свои силы сном. Гаргантюа, однако ж, никак не мог уснуть. Наконец монах ему сказал:
- Я никогда так хорошо не сплю, как во время проповеди или же на молитве. Я вас прошу: давайте вместе начнем семипсалмие, и вы сей же час заснете, уверяю вас!
Гаргантюа весьма охотно принял это предложение, и в самом начале первого псалма, на словах Beati quorum они оба заснули. Монах, однако ж, проснулся как раз около полуночи - в монастыре он привык в это время вставать к утрене. Проснувшись, он тут же разбудил всех, ибо запел во все горло песню:
Эй, Реньо, очнись, проснись,
Эй, Реньо, да ну, вставай же!
Когда все проснулись, он сказал:
- Господа! Говорят, что утреня начинается с откашливания, а ужин с возлияния. А мы давайте наоборот: утреню начнем с возлияния, а вечером, перед ужином, прокашляемся всласть.
Тут Гаргантюа сказал:
- Пить спозаранку, тотчас же после сна, - это против правил медицины. Прежде надлежит очистить желудок от излишков и экскрементов.
- Нет, это очень даже по-медицински! - возразил монах.
- Сто чертей мне в глотку, если старых пьяниц на свете не больше, чем старых докторов! Я с моим аппетитом заключил договор, по которому он обязуется ложиться спать вместе со мной, и целый день я за ним слежу, а просыпаемся мы с ним тоже одновременно. Вы себе сколько душе угодно принимайте ваши слабительные, а я прибегну к моему рвотному.
- Какое рвотное вы имеете в виду? - спросил Гаргантюа.
- Мой служебник, - отвечал монах. - Сокольничие, перед тем как дать своим птицам корму, заставляют их грызть куриную ножку, - это очищает их мозг от слизи и возбуждает аппетит. Так же точно и я беру по утрам веселенький мой служебничек, прочищаю себе легкие, а после этого мне только лей - не жалей.
- Какого чина придерживаетесь вы, когда читаете часы? - спросил Гаргантюа.
- Как придется - вот чего я придерживаюсь, - отвечал монах. - Иной раз читаю по три псалма и по три отрывочка из Священного писания, а нет охоты, так и совсем ничего. Я себя часами не утруждаю - не человек для часов, а часы для человека. Словом сказать, я поступаю с ними, как все равно со стременными ремнями - укорачиваю и растягиваю, как мне вздумается: brevis oratio penetrat celos, longa potatio evacuat cyphos. Кто это сказал?
- Честное слово, блудодейчик, не знаю, - молвил Понократ. - Однако ж ты молодчина!
- Весь в вас пошел, - отвечал монах. - А теперь venite apotemus.
Тут принесли невесть сколько жаркого, а к нему ломтики хлеба, смоченные в супе, и монах начал пить в свое удовольствие. Некоторые составили ему компанию, прочие отказались. Затем все начали собираться в поход и надевать бранные доспехи, при этом брата Жана облекли в доспехи против его желания, ибо он сначала и слышать ни о чем не хотел, кроме как о том, чтобы прикрыть живот рясой, а в руку взять перекладину от креста. Однако, не желая огорчать соратников, он все же вооружился до зубов и, привесив сбоку булатный меч, воссел на доброго неаполитанского скакуна, и вместе с ним выступили в поход Гаргантюа, Гимнаст, Эвдемон и еще двадцать пять самых храбрых слуг Грангузье, все в полном вооружении, все на конях и с копьями, как святой Георгий, а позади каждого воина на крупе коня сидел стрелок.