Для нас былички и бывальщины, равно как и псевдобылички, развенчивающие веру в сверхъестественное, не реликт былых заблуждений. Это остросюжетные, высокохудожественные произведения, достигающие совершенства в передаче психологического состояния героев - зачастую через мастерски построенные диалоги, через емкие описания близкой, но остающейся непостижимой природы родного края. Эти краткие повествования о народной жизни подчас воспринимаются как поэмы в миниатюре, как баллады в прозе. Так увидеть жизнь может только народ-художник.
Все стихии природы наделены духами - "хозяевами". Вот леший. Он, хозяин лесных зверей, может даровать охотнику добычу или отнять ее. Леший "водит" человека по лесу, иной раз даже губит его. И он же склоняется доброй нянюшкой над оставленным окрай лесной пожни ребенком ("Леший-кум"). Не лишен хозяин лесной стихии и человеческих слабостей: он и картежник, и мимо кабака не пройдет. Расставивши ноги по обоим берегам реки, он пытается "попугать" рыбака - и разражается хохотом от мужицкой шутки, отпущенной не растерявшимся крестьянином ("Леший и рыбак").
Таковы же по своему характеру и "хозяева" других природных стихий: горной, водной, огненной. Некогда их было больше. По мере утраты веры в этих духов исчезали и связанные с ними былички, бывальщины.
А вот домашние "хозяева": домовой, баенник, ригачник, овинник, гуменник, мельничник… У каждого свои владения, но сходные заботы и печали. Быт крестьянской семьи узнаваем в том таинственном, что происходит в подполе - обиталище домового ("Свадьба в подполе"). В домовом, заплетающем лошадям косички, теплится любовь крестьянина к своей "животинке" ("Малюхонький старичок").
По мере развенчания языческих божеств происходит снижение их образов. Некогда почитаемые, но теперь переосмысленные, эти мифологические существа предстают подчас в качестве нечисти, чертей, враждебных человеку ("Черти молоденькие"). Рассказ о заонежской крестьянке, что за руку вывела милого мужа из чертова царства, напоминает сюжет классического мифа об Орфее и Эвридике, о его путешествиях в загробный мир.
Наряду с духами-"хозяевами", связанными с природой и домом, в быличках фигурируют перевоплощающиеся персонажи - ведьмы, колдуны, покойники. Навеянные древними, зародившимися в первобытном обществе анимистическими представлениями, согласно которым у каждого живого существа и даже предмета есть душа, способная принимать новую форму или возвращаться в прежнее обличье, эти образы сохранились в быличках до наших дней. Однако не чудеса, а земные человеческие чувства привлекают к ним внимание. Вот быличка "Жена из могилы". Ее с полным правом можно назвать поэмой о любви, побеждающей смерть.
Трепетным девичьим чувством, сродни тому, которое живет в народной лирической песне, пронизаны былички о гадании. И если даже "увиденный" тогда суженый в реальной жизни так и не появится, светлое воспоминание об этом бережно хранится всю жизнь ("Букет цветов двенадцати сортов").
Рядом с демонологическими рассказами, вырастающими, как мы видели, из давних языческих представлений, в фольклорной традиции мирно уживается легенда. Персонажи ее вызваны к жизни христианским вероучением. Это Христос, Богородица, апостолы и пророки, святые и странники. Вместе с тем и в легенде продолжает жизнь все та же быличка, осколок мифологических представлений. Правда, иногда даже в рамках одного произведения традиционный персонаж легенды - обычно Николай-чудотворец - вступает в конфликт с традиционным же персонажем былички (например, лешим), защищая от него жертву проклятия. Но чаще они полностью заменяют друг друга. В быличке "Про Егория Храброго" святой - хозяин зверей, как и леший. А Николай-чудотворец так же хранит порядок на "море-океане", как и водяной на своем заросшем травой лесном озерке. Параскева Пятница в праведном гневе на дремлющую за прялкой бабу не уступит ни "запечельной" Маре, ни домовому.
Правда, легенда в большей степени, чем быличка, касается общественного устройства, социальной справедливости, ее нравственно-этических норм. Суть легенды как фольклорного жанра - в утверждении законов народной традиционной морали. Причем независимо от того, совпадают они с постулатами христианского учения или расходятся с ними.
Ознакомившись с историей и верованиями своего народа, отраженными в фольклоре, мы глубоко и благодарно ощущаем "свою историческую преемственность в потоке чередующихся времен". Возможно, что "из чувства этого и вызревает главный гормон общественного бытия - вера в свое национальное бессмертие".[Леонов Л. М. Раздумья у старого камня// Роман-газета. 1987. № 13. С. 3.]
Неонила Криничная
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА:
Предания
О заселении и освоении края
ОСНОВАНИЕ КИЕВА
И были три брата: один по имени Кий, другой Щек и третий - Хорив, а сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне называется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей. И построили городок во имя старшего своего брата, и назвали его Киев. Был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей. И были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и до сего дня в Киеве.
БРАТЬЯ-ПЕРВОПОСЕЛЕНЦЫ
Есть Цыганская гора между Гавриловским селом и Федотьевским.
Здесь когда-то давным-давно жил один богатый крестьянин. Было у него четверо сыновей: Гаврила, Михаил, Федот, Петр. А уж сыновья-то были у него настоящие богатыри: силушки хоть отбавляй и на лицо удались румянец на щеках, улыбка на устах так и играла завсегда. Жили они дружно в отцовском доме, работали, а вечером все собирались за одним столом. Отец на них налюбоваться не мог. Мать померла давно.
Подросли ребята. Пришло время, помер отец. Тесно стало им в отцовском доме, и решили они искать лучшей доли в родном краю. Стали думать, какой путь выбрать. Один из них и предложил бросать топор с Цыганской горы: куда упадет он, там и остановиться.
Первым бросил топор Гаврила. Пошел искать его, нашел и остановился на этом месте. Здесь он построил дом, основал село и назвал его Гавриловским.
Настал черед бросать топор Михаилу. Бросил он топор в другую сторону, пошел искать его и нашел, тоже начал строиться, и выросло здесь село. Стало оно называться Михайловским.
Бросает топор Федот и ту землю называет Федотьево.
Нашел себе место и Петр - село Петровичи.
И стали они жить в своих селах. Каждое село друг от дружки в семи верстах находится (…).
ШИХАН-ГОРА
Сами-то мы - ромашенски, а допрежь рязанскими были. Прабабушка наша на стороне похоронила прадеда и затосковала. Прадед-то и начни каждую ночь к ней полетывать. Она было от него и так и сяк, да от нечистой силы не скоро отвяжешься. Сошлись к ней на совет добрые люди и присоветовали уйти на вольницу. Она подобрала своих четверых сыновей и пришла в нонешнее Ромашкино, слыхали, может, такое село. Тогда Бузулука-то еще не было.
При жизни прабабушки в восьми верстах от села высилась одинокая гора Шихан. На нее ни въехать, ни взойти, так круты ее бока. В детстве мы хаживали на Шихан и ползком на четвереньках взбирались на ее вершину, и то только с одной, с восточной, стороны. Опричь ни с какой не взберешься.
Слыхали мы от стариков, что Шихан-гора не природная, а сложена руками человеческими из камня-дикаря. Внутри она полая. Если постукать ломом по боку, то Шихан загудит, как пустая бочка или барабан, а внутри зашипит по-змеиному (…).
ПРОШЛОЕ ДЕРЕВНИ
Прадеды и прапрадеды - те из лесу. От Яренги недалеко Островисто озеро - там и жили.
Мне дедушка рассказывал так: было два брата, их в солдаты угнали. А раньше солдатчина - двадцать пять лет, они и удрали из Красного Бора, из-под Архангельска. Они вот поселились в суземке. Они там себе сделали избенку, накопали полей, начистили пожен. Достали себе сестру, откуда бежали. Вот и жили втроем, не знаю, сколько годов.
Крестьяне здешние хлеб им продавали сначала, а потом уж, как стали сеять, снимать и молотить, у крестьян не покупали. Там они и рыбу ловили в озерах, охотились, потом две коровы завели, бык был очень большущий.
Вот и вздумали, значит, в деревню выйти. Один вышел в Яренгу брат, а другой с сестрой - в Лопшеньгу. Их стали спрашивать:
- Какая фамилия у вас?
Один говорит:
- Я Ярыгин.
А другой, в Яренге, сказал:
- Не знаю, меня бог дал.
И потому прозвали Богданов. Они поженились, и вот от них и пошел род. Ярыгинские не расселяются, а Богдановых-то, тех много в Яренге.
У нас еще горшочек есть, оттуда, из лесу, принесен. И все живет, бабушка Марья олифу парила.
ПРИНЕСЛО ПОМЯЛО…
(…) Деды наши говорили, говорили. Это там выше еще есть деревёнка маленькая, там уже почти не живут, да, не живут никто. Первый житель вот там-то и был, Распутин, да, Распутин.
А здесь второй какой-то поселился край реки. И вот оттуда принесло помяло, печку которым пахать. Дак вот так сказывали, что тогда только надумали, что надоть идти и искать край реки, где-то что-то есть (…).
Первый дом был в Иломанче. И здесь был дом. Здесь тоже был, только неизвестно, в котором месте, где-то был здесь, в Ладвы, но на котором месте - не знаю.
И вот нашлись, стали два соседа здесь (…).
ПЕНЬЕ ПЕТУХОВО
Раньше было это ничего - лес. Жили две деревни, Бутка да Дудка, друг дружки они не знали. Потом завели куриц, да петухи закукарекали. Они и послушивают:
- Ох, там есть жители, петухи поют. Сходим-ка…
Пришел Бутка к Дудке.
- Здравствуй, дедушка!
- Здравствуй!
- Как поживаешь?
- Да ничего!..
- А ты далеко ли живешь?
- Да я вот тут недалеко, ельником шел-шел да на петуха на твоего пришел.
- Ну, так давай, знать, будем знакомы, будем гоститься.
Прошли, просекли дорогу ельником этим и стали перегащиваться, и стали у них семьи, потом поженилися они тут. У них дочки да сыночки, вот стали разводить.
Теперь у нас на Лядинах семь деревень. Перва - Дьякова, вторая - Купцово, третья - Киселева, четверта - Бутина, пята - Хомин Конец… (А Берег-от?) Ой, еще Берег-от, а в Берегу еще одна изба - все разъехались… (А наша-то деревня?) Павлова вот! Я в Павловой живу шестьдесят второй год…
ОСНОВАНИЕ ПОЗДЫШЕВСКИХ ДЕРЕВЕНЬ
Ну вот, я слыхал от отца. Он жил у меня восемьдесят пять лет, а его отец жил сто два года, Илья Михайлыч (…).
А вообще-то это поселение получилось так: здесь ничего не было, (…) пришел тоже человек, поселился; родилось четыре сына. Куда их девать? А раньше, вообще, делиться ведь в одной семье не жили, нать делиться было. Разделились.
Вот одного звали Поздей. Вот он ушел, где сейчас деревня Поздышево, и пошло это название от Поздея. Ну, Поздей - Поздышево.
Второй - Черепан. Ушел в Черепаху. Тогда не было Черепахи, но в то место ушел. А раз Черепан, так и стало Черепаха.
Третий Агафон остался - куда? К озеру поселился, вот тут озер много у нас. Он к озеру поселился - и стала деревня Агафоновская.
Четвертый - ну, Воробьем назвали, ну, Воробей - и все. Он тоже обосновался рядом от Агафона, стала Воробьиха по его имени, Воробьевская деревня.
Ну, и вот, пожалуйста, прошло там, может быть, говорят, сотня лет, и уже из отдельных домов выросли четыре деревни, хорошие деревни выросли. Сейчас там много нет уже домов, но в то время было. И получился, пожалуйста, Поздышевский сельсовет в честь этого Поздея (…). Вот и все.
СТУК ТОПОРА
После Ермака постепенно сюда стал народ переселяться. Вот я помню, как мне дед рассказывал. Лая начала строиться в лесу. Охотники-звероловы первые-то здесь люди были.
У того моста речка Лая идет - там началась стройка, а здесь, у Вандейского моста, через речку Вандею, другие переселенцы остановились. Это я про мост-то тебе сказываю, чтобы тебе понятно было - где. Тогда, конечно, никаких мостов не было, лес глухой.
Вот слышат бандейские, кто-то в той стороне рубится топором. Пил-то тогда не было. Услыхали стук топора сошлись: оказались те и другие русские. Тропу проложили, стали друг к дружке ходить. Первое время только тропинки и были, а потом все соединилось.
ГДЕ ПОСТАВИТЬ ЦЕРКОВЬ
Крестьяне деревни Владимирской долго бесплодно спорили о месте, где поставить церковь. Не раз сходились они для обсуждения этого вопроса и не раз расходились с враждою в сердце друг против друга. И этому не было бы конца, если бы неожиданно не появился созревший на этот случай в чьей-то крестьянской голове такой план: запрячь молодого неезженого жеребца в сани, направиться в лес, вырубить там строевое дерево, положить дерево на сани и пустить жеребца на свободе: где он остановится - на том месте и быть церкви.
Этот план так всем понравился, что он сразу же был принят к исполнению. Молодой неезженый жеребец сильно взял с места свой груз и направился к Владимирской горке, быстро взобрался на гору и здесь остановился. Остановился со вздохом облегчения и весь владимирский крестьянский сход, в полном своем составе сопровождавший жеребца в лес и обратно.
Вопрос, решение которого так долго тянулось и нарушило обычно мирное и согласное течение жизни владимирцев, был решен; владимирцы разошлись по домам примиренные и успокоенные.
НА САМОТЕК ВЕСЕННЕЙ ВОДОЙ
А церковь эта обоснована, Покровская, была в таком духе. Раньше старики, значит, решили эту церковь построить, видимо, и лес заготовить для этой церкви выборочный.
А была тогда река Тагажма, проходила она туда, поднималась к Сперову, Карову, извилистая была. И вот, значит, они решили там заготовлять лес выборочно. Сделали этот выборочный лес, скатали в реку и пустили его на самотек весенней водой и поклялись:
- Где лес остановится, на том месте и будем строить эту Покровскую церковь.
И так и сделали. Лес остановился как раз против Вытегорского погоста. И здесь обосновалась эта Анхимовская Покровская церковь.
Церковь была, правда, очень хорошо сделана, двадцать три было главы над церковью (…).
КИЖСКИЙ СОБОР
В Кижах (…) есть поговорка, что под каждою ильмою похоронен пан (…).
На том же самом Кижском острове, где теперь погост, церковь стояла в другом месте, гораздо севернее, на холмистом возвышении; там теперь, в память ее, построена часовня Святого Духа. Церковь эта была во имя Спаса.
Однажды, в праздник Покрова богородицы, паны сделали нечаянное нападение на этот остров и употребили военную хитрость: они приплыли к острову из Повенца на плоту, на котором были поставлены вместо парусов березки.
Суеверному народу показалось, что к ним плывет остров; все собрались смотреть на берегу (…).
Между тем паны прилегли за березы и, когда плот примкнул к берегу, бросились на безоружных жителей. Народ укрылся в храме, но паны ворвались сюда, начали резать народ и стрелять в него. Одна стрела вонзилась в образ Спасителя в правую руку; другая пробила образ сзади, насквозь, пониже первой, и сделала с той же стороны оскомину. Оба знака видны на образе до сих пор.
Но в это самое мгновение совершилось чудо - на панов нашла темень, то есть они ослепли: вместо беззащитного народа стали резать друг друга и легли все на месте… Кровь перерезавшихся панов лилась через порог церкви.
После этого осквернения служение в церкви надолго оставили, и наконец она сгорела от молнии.
Впоследствии, собравшись с силами, кижане решились построить церковь вновь и приплавили леса к тому же самому месту, где она стояла; но в ночь все плоты невидимою силою перенесло ниже, к такому месту, где не было ничего, кроме вересняка.
Строители перегнали плоты опять к месту бывшей церкви; в следующую ночь плоты опять спустились к вересняку…
Тут строители стали догадываться, что это чья-то высшая воля; осмотрели кусты и нашли в них простреленный образ Спасителя. Это уж был явный знак, что церковь надо строить здесь, а не на старом месте, а потому строители так и сделали (…)
ЕЙ НРАВИЛОСЬ В ПОЛЕ
Ну, что вам рассказать? Это было уже, может, и век не один прошел, дак слушала я такое: была икона Владимирская божья матерь. Вот хотели строить церковь на берегу озера. Ей положили тут, что здесь мы окрестимся. Как ночь пройдет - она уйдет в поле: ей нравилось в поле.
Ну, все же в поле-то не построили церковь, там только ей часовню построили, а церковь-то построили все равно на берегу.
Дак не знаю, сколько стояла эта церковь: может, век, а может, два. После сгорела от стрелы, от грозы. Уж и это давно было. Шестьдесят лет, как она сгорела, эта церковь. Ну, икона-то осталась, вынесли. Теперь она в Каргополе живет, не убегат никуда. Раньше только бегала, а сейчас, я не знаю, ничего не делат.
КАК СОЛОВКИ СТРОИЛИ
Как Соловки строили - каменья возили на белом коне. День работают, а ночью уходит все в землю! - Господи, господи…
Дровни вот какие были, как изба. Ну, и конь-то уж, конечно, был не маленький.
Мы на Соловки едем на пароходе, богомольцы. Мы с Попова наволока выплываем. Чайки рычат.
Вот остров показался, стены.
- Кто поднимал? Кто стесывал?
- Конь поднимал. Великан стесывал.
Мы идем, жадобушка, вот, по травке идем. Монах опять говорит:
- Не наступите! У нас чайки в камнях гнезда свили. Не скупитесь! Чайкам хлебца киньте.
Чайки Соловки от англичанки спасли. Они англичанку-ту заср (…).
Чаек в Соловках несосветима сила! Рычат (…).