СЕРЕБРЯНЫЙ КОЛОКОЛ
А было это, голубушка, годов восемьдесят назад. О ту пору к нашей Кандалакше англичанка подходила. Слыхала? Ну, так вот. Чего ей тут нать было - лешой знат. А тольки пришла. И уж сыздали про ее слава шла: идет англичанка, ружьям да пушкам палит, деревни жгет, народ погубляет.
А у нас тут монастырь был, окрай самой реки Нивы, в Заречье. Какков монастырь звался. Настоящий монастырь был, с монахами, с настоятелем, все честь честью. И был в монастыре на колокольне колокол серебряной, с узорам. И звонил он звоном таким-то малиновым… Ну, вот.
Как про англичанку монахи прослышали - затревожились. Нать было колокол спасать. А куды спасешь? Ухоронить-то некуды. Думали-думали, однако надумали. Сговорились, ночью колокол с колокольни сняли да с пеньем, со свечами и с крестным ходом к реке его отнесли. Да промежду порогов в воду-то и спустили. Пущай, думают, пока под водой полежит, а пройдет беда - снова его на колокольню вздымем. А река Нива у нас буйна, порожиста, камениста. Над колоколом сейчас же большущий камень сам собой навалился, и вода округ его ровно котел кипящий завилась.
Ну, пришла англичанка, пошишевала, поразбойничала и ушла, однако. Пошли монахи к реке колокол здымать. А колокола-то уж и не достанешь. Как ни пытались - ничо не поделать: вода бурлит, крутится, а колокол все глубже под пороги на дно уходит. Так и отступились. И пошел с той поры у стариков завет - беспременно колокол вытащить. Как его опять на колокольню здынут да звоном своим серебряным он зазвенит - тут все снова по-старому и пойдет.
А в старом-то много хорошего было: была у нас тут така гора лесиста, Погана варака прозывалась. Лес на ей был огромадной, и малины в этом лесе и другой всякой ягоды была сила несусветная. Так вот тыи леса нонь-то все повырубили, и нонь на том месте кипиратив и больница стоят. Где прежь болотца в травах лежали - нонь почта, школа да сельсовет. А как колокол-то зазвонит - так все опять и перевернется: почта и школа скрозь землю провалятся, чугунка лесом зарастет, над больницей камни содвинутся, все дороги мохом-ягелем зарастут и пойдут по прежним лесным варакам девки во снарядных сарафанах собирать княженику-ягоду да малину… Тольки вот беда: нам-то колокола не вытащить, слабы стали, остарели, а молодежь нонь к святыне-то не больно прилежает: знай хохочут. Так скоро и место-то, где колокол спущен был, совсем забудется…
О разбойниках
ВЛАДЫКА-ВОИН
На морях был владыка-воин. Жил у Кильгина-острова, по правую руку как идти с Норвегии. Это место никак не минуешь…
По весне, в марте, бегут поморы на промысел в Баренцево море. Владыка-воин уже по своему берегу ходит:
- Поворачивай!
Весь промысел и отберет: оставит только до становища поесть-попить, в Териберку либо Гаврилово…
Бежали к Норвегии в шняке наши поморы. Четвертым человеком наживщик считался - мальчишка еще вовсе… зуем!
Кормщик ему вачаги кидат:
- Выстирай, заскорузли!
Ладно, выстирал. Выжимать стал - наполы разорвал!
- Хотел досуха выжать…
Ну, бегут, ладно. Кильгин-остров показался.
- Походи сюда! - владыка-воин кричит.
Поворотили к Кильгину.
Промыслом владыка-воин не попользовался. Мальчишка-зуек взялся с ним бороться смертным боем - сломал воина! Награбленное добро забрал - на шняку погрузили. Шняка - морское судно, сто пуд поднимет!
КОЛГА, ЖОГЖА И КОНЧАК
- Знаешь про Колгу да Жогжу?
- Слыхал, что есть острова в море - Колгуев да Жогжин.
- Супротив последнего острова есть мысок экой небольшой - Кончаковым наволоком зовется - неподаль от деревни Дуракова. Вот на всех местах этих жили три брата, меньшого-то Кончаком звали, так по именам-то их и острова теперь слывут. Вот, стало быть, и живут эти три брата родные, одного, выходит, отца-матери дети, живут в дружбе-согласии; у всех топор один: одному надо - швырнул один через море к брату, тот подхватил, справил свое дело, третьему передал. Так и швырялись они - это верно! С котлом опять, чтоб уху варить, - самое то же: и котел у всех один был. И живут-то они этак год-другой, третий, да живут недобрым делом: что сорвут с кого, тем и сыты. Ни стиглому, ни сбеглому проходу нет, ни удалому молодцу проезду нет, как в старинах-то поется. Шалят ребята кажинной день, словно по сту голов в плечи-то каждому ввинчено. Стало проходящее христианство поопасываться. В Соловецкой которые богомольцы идут, так и тех уж стали грабить, чтобы, кажись, баловства пуще.
А вот пришел раз старичок с клюкой: седенькой экой, дрябленькой, да и поехал в Соловки с богомольцами-то, и пристали они к Жогжину-то острову, где середний братан жил, и вышел Жогжа, и подавай ему все деньги, что было, и все, что везли с собой. Старичок-то клюкой и ударь его - и убил, наповал убил. А по весне приговорился на сальный промысел - да и Колгу убил, и в землю его зарыли, да, сказывали бабы, из земли-то выходить-де стал и мертвый бы, - а лежит, мол, что живой, только что навзничь, и пугает… Долго ли, много ли думали да гадали и стали на том, что вбить, мол, колдуну, по заплечью-то, промеж двух лопаток, осиновый кол… Перестал вставать: ушел на самое дно, где три большущих кита на своих матерых плечах землю держат. (…)
Слушай! Кончак-от такой силы был, что коли сух да не бывал в бане, что ли, или не купывался - в силе стоит, с живого вола сдерет одним духом кожу, а коли попарился этак или искупался, так знай - малой ребенок одолит. Вот и полюби он попову жену и украдь ее у попа-то. Та на первых порах и смекни, что богатырь-от после бани что лыко моченое, она и погонись за ним вдоль берега по морю до Кончакова наволока. Тут он изошел духом, умаялся - помер. Там тебе и могильцу его укажут, коли хочешь.
ВОРОВСКОЕ ГОРОДИЩЕ
На берегу Волги, немного повыше села Севрюкова, есть место - "Воровское Городище" называемое, которым тут руководил атаман из казаков (…). По Волге вверх шли посуды с хлебом, их тащили бурлаки лямкой на своих плечах, там, где нельзя было тянуть лямкой, шли подачей (якорь сначала завозили вперед посуды, а потом бросали его в воду и подтягивали на канатах к нему посуду).
На берегу Волги, где всегда проходили бурлаки, стоял столб, а на нем прибитая доска. На этой доске были буквы: "Чтобы получить с каждой посуды денежную пошлину, а кто из хозяев и лоцманов посуды не отдаст пошлины атаману-казаку, тот получит неудовольствие".
У атамана на берегу всегда стояла заряженная пушка. Если кто не уплатит по своей воле пошлину, то атаман приказывал стрелять из своей пушки в эту расшиву. И вот один раз шла посуда с грузом - хлебом и пошлину не платила. Казак-дозорный закричал с берега лоцману:
- Почему не платите пошлину? Сопротивляетесь!
Ну, лоцман этой расшивы не обратил на это внимания и закричал команду своим бурлакам пуще прежнего:
- Иди, навались, вперед! Какая ему тут пошлина!
Тогда атаман закричал своему подданному казаку в рупор:
- Уплатили ли они пошлину?
Казак отвечает в рупор:
- Нет, не заплатили!
И приказал тогда атаман ударить из пушки прямо в расшиву, в бок, и расшива тут же потонула на этом месте, против "Воровских Городищ".
ХОДИЛ РАЗБОЙ ШАЙКАМИ…
(…) После этой поры жили много времени, и наступил разбой. Ходил он шайками, по сорок человек. Разбой богатых мужиков грабил и резал. У нас был в Мадовицах богатый мужик, Бирюк звали. Его захватили в Преображенской церкви. Из церкви утащили на реку и замучили. У их фатера была на Коленьге по речке Пестову (приток Коленьги). Тут была земляная изба. Они много кое-чего нагрудили около той избушки. У этой местности ничего теперь наверху нет. Только один мужик, Устин с Ростова, из деревни Починка, нашел полтора пуда свинцу, а больше ничего не могли добраться. А добирались всё сабли Александра Невского. Она есть тут на самом деле, да не многие знают про это, - кто слыхал от прежних людей.
Разбой стал много проказу делать. Он грозится на Гусиху (деревню - Н. К.):
- Надо, - говорит, - ограбить.
Гусишана узнали об этом и собрали народ с шести волостей. Народ был в гумнах и домах спрятан. Разбой пришел. Был Проня на Гусихе, который знал заговор, и заговорился, что его не брала пуля. У разбойников был тоже заговорщик. Он заговорился, и его тоже не брала пуля. У Прокопья была середка разломана до перевод. Был еще дымник. Проня улез в этот дымник.
У их был уговор: пока Проня не стукнет из оружья - народу не выкрываться, а как учуют стук, дак народу вдруг хлынуть на разбойников. Как приходит этот разбой до Гусихи, атаман и говорит:
- Теперь Гусиха сгоготала и Проня пропал!
Идет этот атаман по переводам у Прони. Проня - ничего другого - из дымника выстрелил из оружья серебряной пуговицей; атаман с переводов упал. А народ услыхал этот стук и со всех сторон содвинулись. Разбой испугался - и сейчас к озеру, и приметались в озеро. Там и решился, всего сорок человек.
БОГАТЫРЬ ПАШКО И РАЗБОЙНИКИ
(…) Церковь (в селе Юрома на реке Мезени. - И. К.) строил богатырь (…), именем Пашко. Будто бы своими руками, на собственных плечах, валил эти громады одна на другую один, без посторонней помощи. Силы он был необъятной, а чтобы судить об ней наглядно, он оставил народу на память модель руки своей (…) (громадный кусок дерева, длиною в высокий рост человека, обточенный с одной стороны в подобие руки человеческой; рука сжата в кулак, и кулак этот шириной своею равняется четырем, если не пяти головам взрослого человека (…)).
Пашко, уроженец соседней с юромской деревни, до сих пор называющейся именем богатыря - Пашкиной, раз пахал землю на берегу реки, в то время, когда по реке плыли сверху семь человек разбойников. У разбойников было крепкое, темное слово. Сказывали они это слово на ветер. Нес это темное слово ветер на заказанное место - и стала у богатыря лошадь, как вкопанная, и не шла по полосе дальше вперед.
Не стерпел силач Пашко обиды такой, а замка от заговору, темный человек, не знает. Надо донять злых людей хитростью и мощью своей. Посылает он своего работника по берегу наследить за разбойниками, куда они придут, где остановятся, и только бы на одно место сели: на воде они сильны, не одолишь. Разбойники свернули на реку Пёзу - так работник и сказывает.
Рассказывают также и другое, что Пашко не сробел, когда встала его лошадь. Он послал и свое запретное слово - и лодка разбойничья стала и с места не тронулась. Да атаман был толков, знал замок и сказывал:
- Братцы! Есть кто-то сильнее меня, побежим!
И побежали. Зашел Пашко по пути за товарищем Тропой, таким же, как и он, силачом, и с его деревни, и с ним вместе повернул на лес. Нагнал Пашко разбойников на реке Пёзе. Разбойники наладились кашу варить, да видит атаман кровь в каше, пугается крепко и товарищам сказывает:
- Беда-де на вороту, скоро тот, кто сильнее нас, сюда будет!
И не успел слов этих всех вымолвить, явился и сам Пашко: одного разбойника убил, и другого, и всех до седьмого. Остался один атаман. Бегает он кругом дерева, и исстреливает Пашко все дерево в щепы и не может попасть в атамана. Накладывает на лук последнюю стрелу и крестит ее крестом святым. Валится от этой честной стрелы враг его и супостат на веки вечные.
И до сих еще пор старожилы показывают на пёзском волоку между Мезенью и Печорой то дерево, которое исщепал своими стрелами богатырь Пашко. И до сих еще пор всякий проезжий и прохожий человек считает неизменным и безотлагательным долгом бросить охапку хворосту на проклятое, окаянное место могилы убитого атамана. Там уже образовался огромный курган. А за Пашко осталось на веки вечные от этого дела прозванье Туголукого.
ДЕД КОЛЫШЕК И РАЗБОЙНИКИ
Аханщиков (дед рассказчика, П. С. Полуэктова) жил в лесу, около Василя, лет около ста назад, сеял пшеницу и этим кормился. Овец еще держал. И жила с ним одна дочь, такая рослая да здоровая. Она до тридцати лет в мужичьем платье ходила. Время разбойничье было, кругом леса, поневоле за мужика и на работу шла и везде. В тридцать лет она замуж вышла и плакалась, что робенком к венцу ведут.
Вот раз вышел дед в поле, а ходил он всегда без шапки. Все его в округе знали и прозвали Колышком, так Колышком и кликали. Попадаются навстречу разбойники.
- Кто идет? Стой!
А дело утром было, на заре.
- Ах, да это ты, Колышек, нам перва встреча! Разве не знаешь, что первой встрече, кто бы ни был, голову долой!
- Как, батюшка, не знать? Что ж делать-то, рубите! Вот она!
Ну, вот они возьмут (не раз это с ним было) долгий шест, смеряют в его рост, лишнюю-то вершинку отрубят и искрошат шест на мелки части, а его пустят.
- Ну, ступай да вдругорядь не попадайся, а то убьем!
А почему они его не били? Больно он добр был и не корыстен. Бывало, придут, овцу у него зарежут и уйдут - он и не взыскивает. Денег давали ему - не брал.
- Нет, куды мне? Не надо.
Раз и говорят разбойники:
- Эй, Колышек, поди-ка - мы лодку на Суре в песке оставили, с медными деньгами… Поди возьми!
- Куды мне, батюшка? Не надо!
Так и не взял, а после целую лодку водой вымыло, и кому-то вся казна досталась.
ФОМА-ВОЕВОДА
Слыхал я одну историйку. Вот был (звали воеводой) Фома-воевода, находился, значит, в нашем Пудожском уезде, не знаю, в какой волости. Под ним было сорок разбойников. Куды где узнает деньги, так съездит и ограбит. Узнал, что купец один богато жил. А жил-то ен в большой деревне, напахнуться так что не смел. Узнал это он и пишет купцу письмо: "Слушай, купец, отдай мужикам рабочим по три рубля денег. Я тебе приказываю. Такой-то Фома-воевода". А он (купец) записку получил да и не отдал денег.
Потом зима пришла, Фома пишет: "Отдай по канькам (валенкам) да по шубам мужикам, которые у тебя работают". Прочитает письмо купец и никому не объявит.
Год целый воевода предлагал ему. Потом собрал свою дружину, оборужил ю, надел ю шинелями, человек шестьдесят, и отправился к этому купцу. Приехал к купцу ко вечеру, заехал на двор и требует купца на двор. Зовет его по имени, по изотчины и говорит ему:
- Слушай, купец, нас послал царь, на тебя будет нападение в эты сутки или на этой неделе. Приедет Фома-воевода, он тебя убьет да разорит, твое место сожгет.
Обрадовался купец.
- Спасибо вам и царю-батюшку.
Заказал пищу что ни лучшую, приготовку очень хорошую для приезда солдат русськиих для защиты купца богатого. Как поужинали ены и сели за столы за дубовые, и говорит воевода таково слово:
- Ну, садись-ка ты с нами, хозяин наш. Как что тебе было написано?
- У того ли воеводы со своей армией было писано мне, что дари деньгами своих работников, а как на зиму - обчем обнадежь их и не обижай их, пожалуйста.
- Дак давал ли ты им деньги?
- Нет, - говорит.
- Давал ли ты им обувь?
- На кой черт! Наживут и самы.
- Ну, дак неси-ка сейчас на стол две тысячи.
- Да куда? - говорит. - Да у меня и нету тут.
- Да не доводи-ка ты до греха до большинского. Не хотел мужикам дать частиночки, дак мы всё возьмем.
Как заежился купец.
- Да что вы, - говорит, - да я не отдам никому, неужели вы тут деньги возьмете?
- Возьмем мы с тебя да две тысячи, а искать пойдем, дак и всё возьмем. А я ведь теперь Фома-воевода. Как я тебе писал свою грамоту, как не послушал ты меня, не отдал сотнямы, дак давай сюды две тысячи.
Заежился купец да пошел запокрякивал, как принес да все денежки, да не хватило, дак добавил и товарами. А потом ены тихонько и поехали (…).
Досель было. Втымеж ведь разбойства было много.
РАЗБОЙНИК ВАСЬКА ЖУРАВЛЕВ
Был еще один разбойник, Васька Журавлев. Неуловимый был. Поймают его, а он обязательно уйдет из тюрьмы дня через два. Или стоскуется по жене, придет домой. Побудет немножко и говорит ей:
- Иди в полицию и скажи, что я дома. Награду возьмешь за мою голову.
Ну, она не идет. А он все же ее уговорит. Пойдет она с доносом. К ней сразу и нагрянут. У бабы сердце в пятки: поймают ее мужика, казнят. Обыщут весь дом, никого не найдут. Во дворе попадется им какой-нибудь нищий или дворник старый да глухой. Вот и спрашивают раз дворника:
- Дедушка, не видал Ваську?
- Нет. Спит еще на печи.
- Да нет его на печи.
- Ну, нет - тогда не знаю.
А сам еле двигается. Уйдет только полиция, а следом записку приносят к приставу: "Все вы дурни набитые. Отдайте моей бабе выкуп за мою голову. Был я дома. С вами имел счастье разговаривать в образе дворника". Нечего делать, выдадут бабе деньги. Боялись его очень. Хитрый он был. Часто проводил он полицию переодеванием, и никогда его узнать не могли. А ему от этого двойная выгода: дома побудет и деньги баба получит.
АТАМАН КУДЕЯР
Теперь здесь поля да села, а когда-то, сказывали старые люди, были непроходимые леса, а в лесах тех жил знаменитый атаман Кудеяр. Бары пуще огня боялись Кудеяра. Когда они ехали лесом, то переодевались в крестьянскую одежу. Но Кудеяра трудно было провести, он по рукам узнавал, посмотрит на руки, а у барина руки гладкие да белые.
- А ну, - скажет, - слазь! Хоть ты и в другой коже, а сердце у тебя все то же.
Сколько раз хотели поймать Кудеяра, да где там, ищи ветра в поле. Как-то идет царская стража Кудеяра ловить, а навстречу им мужичок.
- Ей, старина, - говорят, - а не знаешь ли, где тут Кудеяр?
- Как не знать, - отвечает тот, - сам видел, как он по сосне взбирался, до неба хотел добраться, а добрался или нет - про то не знаю.
Задрали те головы и смотрят, а мужичок смеется
- Дурак - как мешок, что в него сунут, то и несет Сказал так-то и пропал. А это и был сам Кудеяр.