- Пошли здоровья, Укко, всем в это славное жилище, пошли благоденствие под эту дивную кровлю! - сказал от сердца Ильмаринен.
- Будь и ты здоров, - ответила хозяйка Похьолы, - явившись в нашу убогую избушку, в наше сосновое гнездышко!
Тут велела старуха Лоухи служанке, наймычке из деревни, принести зажженную бересту, чтобы смогла она посмотреть, какого цвета глаза у зятя: синие, карие или светлые, как лен? Принесла служанка огня, но трещала и коптила береста, застила глаза черным дымом, и тогда велела Лоухи дать ей огня на восковой свече. Принесла работница белую восковую свечу, и осветила хозяйка Похьолы очи Ильмаринена.
- Знаю я теперь, каковы твои глаза, - сказала старуха Лоухи, - светлы они, как морская пена, глубоки, как жилище подводных трав, ясны, словно утренний цветок! Эй, слуги! Ведите дорогого моего зятя на высокое сиденье, на почетное место молодых!
Усадила хозяйка Похьолы всех гостей за столы и принялась потчевать их мясом, пирогами, колбасой, семгой и жареной свининой, а прежде прочих - Ильмаринена. И так много было яств, и так полна была посуда, что прогибались столы и едва не валились угощения через край. Не забыла Лоухи и про спелое пиво - велела слугам налить его гостям в кубки, чтобы гуляла на губах пена и стекал с бород хмель, а прежде всех приказала услужить зятю.
Заиграло пиво в кружках, потекла по усам молодая брага, и тогда сказал старый Вяйнемёйнен, хранитель напевов и знаток заклинаний:
- Доблестный ты напиток, пиво, только не пьют тебя в молчании! Дай мужам охоту к песне, наполни уста славными напевами!
Но молчали за столом гости - и удивился этому хозяин Похьолы, а старуха Лоухи сказала:
- Что-то поувяли здесь песни и притупились языки - может, дурное я сварила пиво, что не хвалят певцы веселый напиток? Кто ж начнет? Кто похвалится напевом на славном пиру в Сариоле? Ведь не пискнет скамейка, если не сядут на нее люди, не заскрипит пол, если никто на него не ступит, не загудит труба в печи, если не запалит хозяин очаг.
И тогда сказал ребенок, что сидел на печной скамье и играл с куклой:
- Мал я и юн годами, но готов спеть, раз примолкли сильные мужи и некому прославить этот праздник!
Но дряхлый старик, лежавший на печи, остановил малютку:
- Не дело юных петь песни - лопотать пустое! И в песнях девиц нет смысла! Пусть споет муж, чье место на скамье, средь пира!
Услышал это Вяйнемёйнен, но, не желая в гостях опережать певцов Похьолы, спросил хозяев:
- Есть ли кто в здешней земле, кто бы день наш сделал веселым и прославил праздник песней?
- Был я славным певцом в Сариоле, - сказал с печи старик, - не было здесь заклинателя сильнее: как реки, текли мои напевы, как лыжи, скользили мои песни, а теперь надорван мой голос, - как грабли, он нынче меж пнями, как сани на песке, как лодка на отмели.
- Что ж, - сказал Вяйнемёйнен, - тогда я спою свои песни, раз нет здесь певца, с кем мог бы я взяться за руки!
Запел Вяйнемёйнен радостные песни, а в них - смех женщинам, веселье мужам и мудрая наука тем, кто слышит. Дивные дела творил он своими рунами - темный лес становился пшеничным полем, горы делались пирогами, валуны становились яйцами. Было у Вяйнемёйнена песен больше, чем у скал каменьев, больше, чем цветов на летней поляне, - никакого пира на них не хватит. Оборвав песню, так сказал вещий старец:
- Не я песней море обратил в мед, не я из песка сделал горох, а из морских камней - соль! Укко дал мне эти силы! Сделай же так, владыка, чтобы все здесь жили сладко, чтобы текло рекою пиво, чтобы не иссякали песни, пока живы в доме люди, чтобы все нашли удачу: хозяева - в амбаре, сыновья - в тенетах, дочки - за станком, и пусть никто не пожалеет, что пришел на этот пир в далекую Похьолу.
22. Красавицу Похьолы отправляют в дом мужа
Отыграла свадьба, отгулял веселый пир в суровой земле Сариолы, и встал из-за нарядного стола Ильмаринен, чтобы отправиться с молодой женой в отчий дом. Уже вывел он во двор сани и запряг жеребца - да не готова еще красавица Похьолы: не собралась в дорогу, не простилась с ней мать и подружки.
- Ждал ты долго, - сказала кузнецу старуха Лоухи, - так подожди еще немного: не все заплетены у невесты косы, не обула она еще сапожки, не приготовили ей вместо девичьего убора женский платок.
Уже кусал конь поводья, а подружки завели только по невесте плач. Вторила им и хозяйка Похьолы: мол, пожалеет еще дочь о сделке, много слез прольет, что бросила отца с матерью и родной дом, где росла, как нежный цветок, как ягода на поляне, - проснувшись, молоко пила, шла с постели к пшеничному хлебу, маслу и свинине, никаких не ведала забот, знай себе порхала веселой бабочкой! Так ли будет в чужом доме у свекра со свекровью? Там и рожки поют иначе, и петли скрипят по-другому, там и калитку так не отворить, чтобы свекрови понравилось, и печь так не растопить, чтобы похвалил свекр!
Тяжело вздохнула бедная невеста, смахнула слезу с глаза - сковали эти речи ее сердце печалью.
- Думала я, что больше будет мне почета, как ступлю на порог мужа, - сказала горько красавица Похьолы. - Ждала я свадьбы, как ждут лета, и вот уже одной ногою я в санях мужа, а только тяжко мне на сердце - без радости иду я из родного дома, точно отдаюсь в объятия осени, точно схожу на тонкий весенний лед. У других невест думы легки, как летний рассвет, а мои мысли - словно тьма осенней ночи!
Видя печаль красотки, еще пуще заголосили подружки, и - на смену Лоухи - старая служанка, что всегда жила при доме, стала язвить невесте сердце:
- Говорила я тебе, что негоже любоваться женихом, в глаза его глядеть и устам его верить - пусть глаза его красивы и уста приятны, да притаился в них лютый Лемпо! Спешишь ты в жениховы сани, а попадешь к медведю в лапы - увезут тебя те сани в вечное рабство к свекру и свекрови. Идешь ты туда, где уже куплены поводья и готовы для тебя цепи. Горько тебе придется у мужа: колки, как рыбьи кости, слова свекра, каменный язык у свекрови, холодны речи деверя и горда спина золовки - вместо чистых простыней будет тебе закопченный очаг, а вместо родниковой воды подадут тебе болотную жижу!
Тут заплакала невеста без удержу - и, пока вели ее подружки к жениху из дома, целыми пригоршнями слез полила девичью свою светелку и отцовский двор.
- Отдаешь ты меня, матушка, замуж, - зарыдала у порога красавица Похьолы, - будто не меня кормила ты грудью, а качала колоду в люльке и купала булыжник в корыте! Иду я к мужу, а печалей у меня больше, чем камней в водопаде, чем ветел у реки и в бору - вереска!..
Но был с гостями жениха мальчишка, который удивился невестиной печали.
- Отчего ты плачешь? - спросил удивленно малютка. - От скудной пашни идешь ты к полям богатым, из хором, где много пива, идешь в дом, где пива больше! Посмотри на мужа: среди всех он - самый лучший! Выбрала ты героя, которому нет равных, - идешь ты к нему для счастливой жизни, так что утри глаза и открой для радости сердце!
Тут явилась перед всеми сама Осмотар - прекрасная дочь Калевы, прародительница героев, - и дала молодым наставления: невесте - как жить в чужом доме, как мужа ласкать, блюсти ему верность и угождать его родне, а жениху - как жену лелеять, как не давать ее в обиду, чтобы не стала она рабыней в доме и не знала скуки и слез печали. А еще сказала Осмотар, что если будет муж ласков с девой, то будет и в ответ обласкан, и что лишь дурной муж жену учит, как рабу, ременной плеткой, а мудрый стеной стоит жене в защиту и учит ее в постели, а советы дает лишь словом да взглядом, и только в крайней нужде, если совсем она ленива и науки не имет, стоит ее высечь пониже спины ивовой розгой.
Утерла красавица Похьолы глаза и бросила на родительском пороге девичьи сны, беспечное пение и шалости детства: расставаясь с родимым краем, оставила она поле пахарю, лес - ищущим покоя, гуляющим - лужайки, оленям - поляны, чащи вольные - рысям, птицам - кусты над ручьями, а себе выбрала путь в неведомую землю, скользкий весенний лед.
Поднесли Ильмаринену прощальную чарку пива, а невеста, простившись с домом и двором, поросшим рябиной, поклонилась лесу, ягодам, земле, озерам с островами, проливам, холмам да рощам отчины и, ступив в сани, села рядом с мужем.
Хлестнул Ильмаринен коня кнутом, и помчались сани прочь со двора хозяйки Похьолы. Вослед же им запели в доме Лоухи такую песню:
- Из лесов дремучих, дальних
Птица черная поднялась,
Прилетела к нам по небу
И схватила здесь красотку -
Нашу уточку схватила.
Наше яблочко литое,
Злата не насыпав в выкуп,
Серебром лишь поманивши…
Но быстрее злой песни поспешали сани Ильмаринена по берегу залива, по хребту песчаной косы - три дня без отдыха несся рысистый конь, так что только мелькали кругом деревья и камни, пока не показался наконец дом кузнеца с густым веселым дымом над трубою.
23. Ильмаринен привозит жену домой
Дома уже заждалась Ильмаринена мать его Локка. Целый день не отходила она от окна, все смотрела на дорогу и посылала Анникки к калитке - обещал Ильмаринен вернуться с молодой женой, не дав следу своему остынуть, оттого и высматривала его мать нетерпеливо, поджидала, как ждут солнца утром, как дети ждут ягодного лета. Наконец, как-то утром, услышала она топот копыт с лесной дороги и знакомый щебет птиц-колокольчиков на дуге саней у сына - вышла добрая хозяйка Локка во двор, а тут уже и въехали в ворота молодые. Следом и гости показались, что жениха сопровождали в Похьолу, за ними подоспели и новые из соседних деревень - поздравить славного кузнеца с радостью. Встав с саней, поклонился Ильмаринен матери и отчему дому, а красавица-жена не поднялась - ждала, что на руках внесет ее через порог дорогой супруг.
Рассмотрев хорошенько невесту, сказала Локка. - Не напрасно пробегал конь - было кого ему доставить! Выходи из саней, красавица, - только детей на руках выносят, и только гордецы упрямятся. Пройди через метеный двор на крыльцо, ступи легкой ножкой в дом - давно он тебя дожидается: хочет пол, чтобы ты по нему прошлась, крыша ждет, когда ты под ней укроешься, радуются окна, что будешь ты сидеть под ними, тоскует ручка дверная о твоих перстах в колечках, видя тебя, ниже порог склоняется, ржет жеребенок - хочет из твоих рук сена, поджидает тебя корова, чтобы дала ты ей клевера, блеет ягненок - ждет от тебя сухарика…
Но был на дворе среди гостей один подслеповатый старичок, он так сказал Локке:
- Прежде чем невесту славить, приглядись, хозяйка: может, привез с собой жених красоту смолистых пней да стать дегтярной бочки? Может, получил он жену, как ворону на болоте, как птичье пугало на поле? Может, явилась она сюда без приданого и в сундуке у нее - одни длинноухие мыши?
- Ты сказал плохие речи, - ответила Локка, - о другой пусть так болтают, а не об этой деве! Невеста наша - лучше всех в округе: точно спелая брусничка, точно пташка-белошеечка на рябине. Ни в немецкой земле, ни в эстонской не сыщется такой красавицы - с таким сиянием во взоре, с такою величавою осанкой, с такою белизной молочных рук и с такой лебединой шеей! И не с пустыми пришла она сюда руками: привезла с собой тонкие простыни, мягкие подушки, платья и шубы, да и сукна у нее довольно! Так что речи твои однодневному щенку к лицу, а не тебе, старому.
И снова пригласила Локка в дом жениха с невестой.
- Была ты дома у отца хорошей дочкой, - сказала она красавице Похьолы, - так славься теперь при муже нам невесткой! Никогда не знай здесь заботы и гони печаль - ведь пришла ты с земли богатой в землю, что еще богаче, от достатка - к достатку большему. Здесь жернов тебе вертеть не нужно и не нужно толочь зерно в ступе - у нас вода пшеницу и рожь мелет, а посуду моют волны и морская пена!
Пригласила Локка и всех пришедших гостей в покои, и собралось их столько, сколько никогда еще не собиралось разом в этом доме, и все они были славны делами и родом. Ломились уже столы в доме хозяйки: стояло там мясо, лежали сиги и лососина, были пироги, пряники и ячменное пиво. Но нужна за столом к вину песня, и знали гости, что, как кукушке - кукование, как красильщице - крашение, как ткачество - девице, так и певцу пение - работа. Поэтому никто не заводил песни за столом раньше вековечного песнопевца Вяйнемёйнена, опоры вещих рун.
- Поют лапландские дети, объевшись грубого оленьего мяса, - сказал тогда Вяйнемёйнен, - поют они, выпив ковшик водицы и пожевав сосновой коры, поют, лежа на пепле костра, на черных очажных углях, - так отчего же не запеть нам за обильной едой, отведав ячменного напитка, под крышей крепкого дома, где найдется чистая постель для гостя?
И восславил тут песней Вяйнемёйнен хозяина, что воздвиг этот большой дом, за делом забывая на вырубке рукавицы и теряя в сучьях шапку, умываясь утром росой и причесываясь веткой, восславил хозяйку, что напекла для гостей пышных хлебов и пирогов, заставила стол свининой, лососиной и сметаной, изготовила для пива сладкий солод, мешая его в бане даже ночью, не страшась лесных зверей, восславил гостей - крепких стариков и резвых молодых, наряженных опрятно в белое, точно лес, где выпал иней…
Долго гуляли гости в щедром доме кузнеца Ильмаринена под чудные песни Вяйнемёйнена, и выдалась калевальская свадьба еще веселее и краше сариольской.
24. Лемминкяйнен едет незваным гостем на пир в Похьолу
Вскоре после того, как увидел Ахти в небе дым от костров, на которых варилось пиво в полночной Сариоле, отправился он со своего острова в бухту ставить подледные сети. Только прорубил Лемминкяйнен лунки, как услышал вдали топот коней и скрип множества полозьев по прибрежному льду. Понял он, в чем дело, и гнев охватил удалого Ахти: то едут в Похьолу гости на праздник, а от него скрыли хозяева северной земли весть о хмельном пире! Побледнел Лемминкяйнен, поник головой, и упали ему на лицо черные кудри. Бросив снасти на лед, отправился Островитянин к дому.
В родном жилище сказал Ахти своей старой матери, чтобы накормила она его в дорогу и истопила жаркую баню, где мог бы он вымыться, дабы предстать в красе героя. Тотчас собрала мать на стол, а жена Лемминкяйнена, саарская красотка Кюлликки, пошла готовить баню. Утолив голод и жажду, попарившись в бане, вернулся Ахти в дом, стройный и свежий, как сосна, умытая летним ливнем, и сказал матери:
Подай мне, матушка, лучшую рубашку и новый кафтан, чтобы был я видом не хуже прочих мужей.
- Куда собрался ты, сынок? - спросила его мать. - Не на охоту ли за рысью? Или решил загнать лося? Или настрелять белок?
- Нет, - ответил Лемминкяйнен, - не за рысью я иду, не за лосем и белками - собрался я на свадьбу в Похьолу, на тайком от меня затеянный пир, чтобы достойно погулять и покрасоваться на людях!
Стали тут отговаривать его и мать, и Кюлликки от этой затеи, чтобы не ездил он на свадьбу в Похьолу незваным.
Но так ответил им веселый Лемминкяйнен:
- Лишь робкий ждет приглашений, а герой идет туда, куда захочет по зову своего меча, - а мой меч уже мечет искры!
- Не ходи, сынок, в Похьолу на этот пир, - сказала мать прозорливо, - колдуны сариольские трижды уготовили тебе чарами на пути смерть.
- Всюду старым мерещится смерть, - возразил Кауко, - везде мнится погибель - герой же страха не знает и смерти не убоится. Но раз известны тебе угрозы на дороге, то скажи: что за гибель мне приготовлена?
- По молодости лет не хочешь ты слышать правду, а хочешь знать лишь то, что тебе нравится, но я тебе скажу как есть, - ответила Лемминкяйнену старушка. - Прежде остальных бед встретишь ты через день пути огненную реку: стоит посреди клокочущей пучины огненная скала, а на ней сидит пылающий орел - день и ночь точит он клюв и вострит когти на всех людей, что проходят мимо.
- Бабья это погибель, а не смерть для мужа, - рассмеялся Лемминкяйнен. - Справлюсь я с такой бедой: сотворю чародейством из ольхи всадника, чтобы поскакал он вместо меня мимо скалы, а сам обернусь уткой и нырну под орлиными когтями. Расскажи-ка лучше о второй смерти.
- А вторая погибель такая: еще через день пути увидишь ты поперек дороги ров, что без конца и начала протянулся с восхода на закат. Наполнен этот ров горячими камнями, раскаленными глыбами - многие мужи пытались перейти этот пышущий жар, но все сложили там головы.
- Нет, не про меня эта смерть, - сказал удалой Ахти, - знаю я и на это средство: из снега вылеплю богатыря и отправлю его в ту баню с медным веником, а сам так проскочу через пекло, что борода не подпалится и не затлеют кудри! Расскажи-ка теперь про третью погибель.
- Через день пути за этим рвом, - сказала Лемминкяйнену мать, - будет узкое ущелье - ворота в Похьолу. Там бродят во мраке волк и медведь, которых добыл Ильмаринен в чаще Маналы, - поставила их Лоухи охранять проход в угрюмую Сариолу. Пожрали они уже не одного богатыря и тебя растерзают, как прочих.
Усмехнулся на это Лемминкяйнен:
- Пусть ягненка рвут на части - этой погибели даже скверный богатырь не по зубам, а я ношу пояс героя! Накину я волку колдовскую узду на пасть, оплету медведя цепью - тем и кончится моя дорога.
И тогда призналась Лемминкяйнену мать, что три эти ужаса, три погибели для мужа, ждут его в самой дороге, но когда дойдет он до мрачной Сариолы, то найдет чудеса пострашнее - огорожено селение хозяев Похьолы железным частоколом из копий, которые поднялись от земли до неба, а вместо прутьев переплетены эти копья змеями, связаны железные копья гадюками - играют они хвостами, шипят, поднимают головы, пускают яд и высовывают жала. Но одна змея там всех страшнее - лежит она на самой дороге, в сто сажен длиною и шириною в добрую лодку, шипит раскрытой пастью и лишь его одного дожидается - только один Лемминкяйнен ей нужен.
Но и на этот раз не испугался удалой Ахти.
- Пусть дети от змей гибнут, - сказал он матери, - а я справлюсь с гадами без заклинаний, голыми руками. Не раз уже убивал я гадюк - помнят мои руки холод змеиной крови и склизкость гадючьего жира. Никогда не буду я добычей для змеиной пасти - сам растопчу проклятых, прогоню с дороги и свободно пройду к жилищам Похьолы!