Говорит таково слово:
"А и нет чингалища булатного,
Нечем пороть груди белые".
Только лишь царь слово выговорил:
"Гой еси ты, Настасья Дмитревна!
Подай чембур от добра коня".
И связали Ивана руки белые,
Привязали его ко сыру дубу.
Царь Афромей в шатер пошел,
Стал с Настасьею поигрывати,
А назолу дает ему, молоду Ивану Годиновичу.
По его было талану добра молодца,
А и молода Ивана Годиновича,
Первая высылка из Киева бежит -
Ровно сто человек;
Прибежали ко тому белу шатру,
Будто зайца в кусте изъехали:
Спиря скочил – тот поспиривает,
Сема прибежал – тот посемывает;
Которы молодцы они поглавнея,
Срезали чомбуры шелко́вые,
Молода Ивана Годиновича опростовали.
Говорил тут Иванушка Годинович:
"А и гой вы еси, дружина хоробрая!
Их-то, царей, не бьют, не казнят,
Не бьют, не казнят и не вешают!
Повозите его ко городу ко Киеву,
Ко великому князю Владимиру".
А и тут три высылки все сбиралися,
Нарядили царя в платье цве́тное,
Повезли его до князя Владимира.
И будут в городе Киеве,
Рассказали тут удалы добры молодцы
Великому князю Владимиру
Про царя Афромея Афромеевича.
И Владимир-князь со княгинею
Встречает его честно, хвально и радошно,
Посадил его за столы дубовые.
Тут у князя стол пошел
Для царя Афромея Афромеевича.
Молоды Иванушка Годинович
Остался он во белом шатре,
Стал он, Иван, жену свою учить,
Он душку Настасью Дмитревну:
Он перво ученье-то – руку ей отсек,
Сам приговаривает:
"Эта мне рука не надобна, -
Трепала она, рука, Афромея-царя";
А второе ученье – ноги ей отсек:
"А и та-де нога мне не надобна, -
Оплеталася со царем Афромеем неверныим";
А третье ученье – губы ей обрезал
И с носом прочь:
"А и эти губы мне не надобны, -
Целовали они царя неверного";
Четверто ученье – голову ей отсек
И с языком прочь:
"Эта голова мне не надобна,
И этот язык мне не надобен, -
Говорил со царем неверныим
И сдавался на его слова прелестные!"
Втапоры Иван Годинович
Поехал ко стольному городу Киеву,
Ко ласкову князю Владимиру.
И будет в городе Киеве,
Благодарит князя Владимира
За велику милость, что женил его
На душке Настасье Дмитревне.
Втапоры его князь спрашивал:
"Где же твоя молодая жена?"
Втапоры Иван о жене своей сказал,
что хотела с Вахрамеем-царем в шатре его убить,
за что ей поученье дал, голову срубил.
Втапоры князь весел стал, что отпускал Вахрамея-царя,
своего подданника, в его землю Загорскую.
Только его увидели, что обвернется гнедым туром, поскакал далече во чисто поле к силе своей.
Михайло По́тык
А и старый казак он, Илья Муромец,
А говорит Ильюша таково́ слово́:
"Да ай же, мои братьица крестовые,
Крестовые-то братьица назва́ные,
А молодой Михайло По́тык сын Иванович,
Молодой Добрынюшка Никитинич.
А едь-ко ты, Добрыня, за синё морё,
Кори-тко ты язы́ки там неверные,
Прибавляй земельки святорусские.
А ты-то едь еще, Михайлушка,
Ко тыи ко ко́рбы ко темныи,
Ко тыи ко грязи ко черныи,
Кори ты там языки всё неверные,
Прибавляй земельки святорусские.
А я-то ведь, старик, да постарше вас,
Поеду я во далечо ещё во чисто́ поле́,
Корить-то я языки там неверные,
Стану прибавлять земельки святорусские".
Как тут-то молодцы да поразъехались.
Добрынюшка уехал за сине море,
Михайло, он уехал ко корбы ко темныи,
А ко тыи ко грязи ко черныи,
К царю он к Вахрамею к Вахрамееву.
Ильюшенька уехал во чисто поле
Корить-то там языки всё неверные,
А прибавлять земельки святорусские.
Приехал тут Михайло, сын Иванов он,
А на тоё на далечо на чисто полё,
Раздернул тут Михайлушка свой бел шатер,
А бел шатер ещё белополо́тняный.
Тут-то он, Михайлушка, раздумался:
"Не честь-то мне хвала молодецкая
Ехать молодцу мне-ка томному,
А томному молодцу мне, голодному;
А лучше, молодец, я поем-попью".
Как тут-то ведь Михайло сын Иванович
Поел, попил Михайлушка, покушал он,
Сам он, молодец, тут да спать-то лег.
Как у того царя Вахрамея Вахрамеева
А была-жила там да любезна дочь,
А тая-эта Марья – лебедь белая.
Взимала она трубоньку подзорную,
Выходит что на выходы высокие,
А смотрит как во трубоньку подзорную
Во далече она во чисто поле;
Углядела-усмотрела во чистом поли:
Стоит-то там шатер белополотняный,
Стоит там шатер, еще сма́хнется,
Стоит шатер там, еще разма́хнется,
Стоит шатер, ещё ведь уж со́йдется,
Стоит шатер, там еще разо́йдется.
Как смотрит эта Марья – лебедь белая,
А смотрит что она, ещё думу думает:
"А это есте зде да русский богатырь же".
Как бросила тут трубоньку подзорную,
Приходит тут ко родному ко батюшку:
"Да ай же ты, да мой родной батюшка,
А царь ты, Вахрамей Вахрамеевич!
А дал ты мне прощенья-благословленьица
Летать-то мне по тихиим заводям,
А по́ тым по зеленыим по за́тресьям
А белой лебедью три́ году́.
А там я налеталась, нагулялася,
Еще ведь я наволевалася
По тыим по тихиим по заводям,
А по́ тым по зеленыим по за́тресьям.
А нунчу ведь ты да позволь-ка мне,
А дру́го ты мне-ка три году,
Ходить-гулять-то во далечем мни во чистом поли,
А красной мне гулять ещё девушкой".
Как он опять на то ей ответ держит:
"Да ах же ты, да Марья – лебедь белая,
Ай же ты, да дочка та царская мудреная!
Когда плавала по тихиим по заводям,
По тым по зеленыим по затресьям,
А белой ты лебедушкой три году,
Ходи же ты, гуляй красной девушкой
А друго-то ещё три да три году,
А тожно тут я тебя заму́ж отдам".
Как тут она ещё поворотилася,
Батюшке она да поклонилася.
Как батюшка да давает ей нянек-мамок тых,
Ах тых ли, этих верных служаночек.
Как тут она пошла, красна девушка,
Во далече она во чисто поле
Скорым-скоро, скоро да скорешенько;
Не могут за ней там гнаться няньки ты,
Не могут за ней гнаться служаночки.
Как смотрит тут она, красна девушка,
А няньки эты все да оставаются,
Как говорит она тут таково́ слово́:
"Да ай же вы, мои ли вы нянюшки!
А вы назад теперь воротитесь-ко,
Не нагоняться вам со мной, красной девушкой".
Как нянюшки ведь ёй поклонилися,
Назад оны обратно воротилися.
Как этая тут Марья – лебедь белая,
Выходит она ко белу шатру.
Как у того шатра белополотняна
Стоит-то тут увидел ю добрый конь,
Как начал ржать да еще копьём-то мять
Во матушку-ту во сыру землю,
А стала мать-землюшка продрагивать.
Как это сну богатырь пробуждается,
На улицу он сам пометается,
Выскака́л он в тонкиих белых чулочках без чоботов,
В тонкой белой рубашке без пояса.
Смотрит тут Михайло на вси стороны,
А никого он не наглядел тут был.
Как говорит коню таково слово:
"Да эй ты, волчья сыть, травяной мешок!
А что же ржешь ты да копьем-то мнешь
А вот тую во матушку сыру землю.
Тревожишь ты русийского богатыря?"
Как взглянет на дру́гую шатра еще другу сторону,
Ажно там-то ведь стоит красна девушка.
Как тут-то он, Михайлушка, подскакивал,
А хочет целовать, миловать-то ю,
Как тут она ему воспрого́ворит:
"Ай же ты, удалый добрый молодец!
Не знаю я теби да ни имени,
Не знаю я теби ни изотчины.
А царь ли ты есте, ли царевич был,
Король ли ты, да королевич есть?
Только знаю, да ты русский-то богатырь здесь.
А не целуй меня, красной девушки:
А у меня уста были поганые,
А есть-то ведь уж веры я не вашии,
Не вашей-то ведь веры есть, поганая.
А лучше-то возьми ты меня к себе еще,
Ты возьми, сади на добра коня,
А ты вези меня да во Киев-град,
А проведи во веру во крещеную,
А тожно ты возьми-тко меня за себя замуж".
Как тут-то ведь Михайло сын Иванов был;
Садил он-то к себе на добра коня,
Повез-то ведь уж ю тут во Киев-град.
А привозил Михайлушка во Киев-град,
А проводил во веру во крещеную,
А приняли оны тут златы венцы.
Как клали оны заповедь великую:
Который-то у их да наперед умрет,
Тому идти во матушку сыру землю на три году
С тыим со телом со мертвыим.
Ино оны ведь стали жить-то быть,
Жить-то быть да семью сводить,
Как стали-то они детей наживать.
Да тут затым князь тот стольнокиевский,
Как сделал он, заде́рнул свой почестный пир
Для князей, бояр да для киевских,
А для русийских всих могучиих богатырей.
Как вси-то о́ны на́ пир собираются,
А вси тут на пиру наедаются,
А вси тут на пиру напиваются,
Стали вси оны там пьянешеньки,
А стали вси оны веселешеньки;
Стало красно солнышко при вечере,
Да почестный пир, братцы, при веселе.
Как тут-то ведь не ясные соколы
Во чистом поле ещё разлеталися,
Так русийские могучие богатыри
В одно место съезжалися
А на тот-то на почестный пир.
Ильюшенька приехал из чиста поля,
Хвастает Ильюшенька, спроговорит:
"А был-то я ещё во чистом поли,
Корил-то я языки всё неверные,
А прибавлял земельки святорусские".
Как хвастает-то тут Добрынюшка:
"А был-то я за славным за сини́м море́м,
Корил там я языки всё неверные,
А прибавлял земельки святорусские".
Как ино что Михайлушке да чим будет повыхвастать?
Сидит-то тут Михайло, думу думает:
"Как я, у меня, у молодца
Получена стольки есть молода жена.
Безумный-от как хвастат молодой женой,
А умный-от как хвастат старой матушкой".
Как тут-то он, Михайлушка, повыдумал:
"Как был-то я у корбы у темныи,
А у тыи у грязи я у черныи,
А у того царя я Вахрамея Вахрамеева.
Корил-то я языкушки неверные,
А прибавлял земельки святорусские.
Еще-то́ я с царем там во дру́гиих,
Играл-то я во доски там во шахматны,
А в дороги тавле́и золоченые;
Как я у его ещё там повыиграл
Бессчетной-то еще-то золотой казны,
А сорок-то телег я ордынскиих;
Повез-то я казну да во Киев-град,
Как отвозил я то на чисто поле,
Как оси-ты тележные железны подломилися;
Копал-то тут я погребы глубокие,
Спустил казну во погребы глубокие".
На ту пору еще, на то времячко
Из Киева тут дань попросилася
К царю тут к Вахрамею к Вахрамееву,
За двенадцать лет, за прошлые годы, что за нунешний.
Как князи тут-то киевски, все бо́яра,
А тот ли этот князь стольнокиевский
Как говорит-промолвит таково слово:
"Да ей же вы, бояра вы мои всё киевски,
Русийски всё могучие богатыри!
Когда нунь у Михайлушки казна ещё повыиграна
С царя с Вахрамея Вахрамеева, -
Да нунечку ещё да теперечку
Из Киева нунь дань поспросилася
Царю тут Вахрамею Вахрамееву, -
Пошлем-то мы его да туды-ка-ва
Отдать назад бессчетна золота казна,
А за двенадцать лет за прошлые годы,
что за нунешний".
Накинули тут службу великую
А на того Михайлу на Потыка
Вси князи тут, бояра киевски,
Все российские могучие богатыри.
Как тут-то ведь Михайло отряжается,
Как тут-то он, Михайло, снаряжается
Опять назад ко корбы ко темныи,
А ко тыи ко грязи ко черныи,
К царю он к Вахрамею Вахрамееву.
А ехал он туды да три месяца.
Как приезжал он тут во царство то,
К царю он к Вахрамею Вахрамееву;
А заезжал на его да на ши́рок двор,
А становил он добра коня ведь середь широка́ двора
К тому столбу ко точеному,
А привязал к кольцу к золоченому,
Насыпал коню он пшены белояровой.
Сам он шел тут по новым сеням,
А заходил в палату во царскую
К царю он к Вахрамею Вахрамееву.
Как скоро он, Михайлушка, доклад держал,
Клонится Михайло на вси стороны,
А клонится на четыре сторонушки,
Царю да Вахрамею в особину:
"Здравствуй, царь ты, Вахрамей Вахрамеевич!" -
"Ах, здравствуй-ко, удалый добрый молодец!
Не знаю я тебе да ни имени,
Не знаю я тебе ни изотчины.
А царь ли ты ведь есть, ли царевич зде,
Ай король, ли ты королевич есть,
Али с тиха Дону ты донской казак,
Аль грозный есть посол ляховитскии,
Аль старый казак ты Илья Муромец?"
Как говорит Михайло таково слово:
"Не царь-то ведь уж я, не царевич есть,
А не король-то я, не королевич есть,
Не из тиха Дону не донской казак,
Не грозный я посол ляховитский был,
Не старый я казак Илья Муромец, -
А есть-то я из города из Киева
Молодой Михайло Потык сын Иванович". -
"Зачим же ты, Михайло, заезжал сюда?" -
"Зашел-то я сюда, заезжал к тебе,
А царь ты, Вахрамей Вахрамеевич,
А я слыхал – скажут, ты охвоч играть
Да в доски-ты шахматны,
А в дороги тавлеи золоченыя,
А я-то ведь ещё уж также бы.
Поиграем-ка во доски мы шахматны,
В дороги тавлеи золоченые.
Да ах же ты, царь Вахрамей Вахрамеевич!
Насыпь-ко ты да бессчетной золотой казны
А сорок-то телег да ордынскиих".
Как ино́ тут Михайлушка спроговорит:
"Ах ты, царь же Вахрамей Вахрамеевич!
А бью я о головке молодецкий:
Как я теби буду служить да слугою верною
А сорок-то годов тебе с годичком
За сорок-то телег за ордынскиих".
Как этот-то царь Вахрамей Вахрамеев был
Охвоч играть во доски-ты шахматны,
А в дороги тавлеи золоченыя,
Всякого-то ведь он да по́играл,
Как тут-то себе да ведь думает:
А наб мне молодца да повыиграть.
Как тут они наставили дощечку ту шахматну,
Начали они по дощечке ходить-гулять.
А тут Михайлушка ступень ступил – не до́ступил,
А дру́гой как ступил, сам приза́ступил,
А третий что ступил, его по́играл,
А выиграл бессчетну золоту казну -
А сорок-то телег тых ордынскиих.
Говорит-промолвит таково слово:
"Да ах ты, царь Вахрамей Вахрамеевич!
Теперечку еще было нунечку
Дань из города из Киева спросилася;
Тебе-то ведь нунь она назад пойдет,
Как эта бессчетна золота казна,
А за двенадцать год – за прошлые что годы,
что за нунешний,
Назад то ведь тут дань поворотилася".
Как тут-то ведь царю да Вахрамею Вахрамееву
А стало зарко есть, раззадорило,
Стало жаль бессчетной золотой казны.
Как говорит Михайле таково слово:
"А молодой Михайло Потык сын Иванович!
А поиграем ещё со мной ты другой-от раз.
Насыплю я бессчетной золотой казны,
А сорок я телег да ордынскиих,
А ты-то мне служить да слугой будь верною
А сорок-то годов еще с годичком".
Как бьет опять Михайлушка о своей головке
молодецкии.
Наставили тут доску-то шахматну,
Как начали они тут ходить-гулять
По той дощечке по шахматной.
Как тут Михайлушка ступень ступил – не доступил,
А другой ступил, сам призаступил,
А третий-то ступил, его и поиграл,
Как выиграл бессчетной золотой казны -
Сорок-то телег да ордынскиих.
Как тут-то ведь царь Вахрамей Вахрамеевич,
Воспроговорит опять он таково слово:
"Молодой Михайле Потык сын Иванович!
Сыграем-ко мы ещё остатний раз
В тыи во дощечки во шахматные.
Как я-то ведь уж, царь Вахрамей Вахрамеевич,
Я бью с тобой, Михайло сын Иванович,
А о тоем, о том велик залог:
А буду я платить дань во Киев-град,
А за тыих двенадцать лет – за прошлые что годы,
что за нунешний,
А сорок я телег да ордынскиих;
А ты бей-ко головки молодецкии:
Служить-то мне слугой да верною,
А будь ты мне служить да до смерти-то".
Как тут-то он, Михайлушка,
А бьет-то он о головке молодецкии,
Служить-то царю до смерти-то.
Остатний раз наставили дощечку тут шахматну.
А и тут Михайлушка ступень ступил – не доступил,
А другой-то ступил, сам призаступил,
А третий как ступил, его и поиграл,
Выиграл бессчетну золоту казну:
А дань платить во Киев-град великую.
На ту пору было, на то времячко
А налетел тут голубь на окошечко,
Садился-то тут голубь со голубкою,
Начал по окошечку похаживать,
А начал он затым выговаривать
А тым, а тым языком человеческим:
"Молодой Михайло Потык сын Иванович!
Ты играешь, молодец, прохлаждаешься,
А над собой незгодушки не ведаешь:
Твоя-то есть ведь молода жена,
А тая-то ведь Марья – лебедь белая, преставилась".
Скочил тут как Михайло на резвы ноги,
Хватил он эту доску тут шахматну,
Как бросил эту доску о кирпичный мост
А во палаты тут во царские.
А терема вси тут пошаталися,
Хрустальные оконницы посыпались,
Да князи тут, бояра все мертвы лежат,
А царь тот Вахрамей Вахрамеевич,
А ходит-то ведь он раскорякою.
Как сам он говорит таково слово:
"А молодой Михайло Потык сын Иванович!
Оставь ты мне бояр хоть на семена,
Не стукай-ко доской ты во кирпичный мост".
Как говорит Михайло таково слово:
"Ах же ты царь, Вахрамей Вахрамеевич был!
А скоро же ты вези-тко бессчетну золоту казну
Во стольнёй-от город да во Киев-град".
Как скоро сам бежал на широкий двор,
Как ино ведь седлает он своего добра коня,
Седлат, сам приговариват:
"Да ах же ты, мой-то ведь уж добрый конь!
А нёс-то ты сюды меня три месяца,
Неси-тко нунь домой меня во три часу́".
Приправливал Михайлушка добра коня.
Пошел он, поскакал его добрый конь
Реки-то, озера перескакивать,
А темный-от лес промеж ног пустил;
Пришел он, прискакал да во Киев-град,
Пришел он, прискакал ведь уж в три часу.
Расседлывал коня тут, разуздывал,
А насыпал пшены белояровой,
А скоро сам бежал он на выходы высокие,
Закричал Михайло во всю голову:
"Да ай же мои братьица крестовые,
Крестовые вы братьица, назва́ные,
Ай старый казак ты, Илья Муромец,
А молодой Добрынюшка Никитинич!
А подьте-ко вы к брату крестовому
А на тую на думушку великую".
Как тут-то ведь уж братьица справлялися,
Тут-то оны удалы снаряжалися,
Приходят оны к брату крестовому,
К молоду Михайле да к Потыку:
"Ай же брат крестовый, наш названыи!
А ты чего же кричишь, нас тревожишь ты,
Русийских могучих нас богатырёв?"
Как он на то ведь им ответ держит:
"Да ай же, мои братьица крестовые,
Крестовые вы братьица, названые!
Стройте вы колоду белоду́бову:
Идти-то мне во матушку во сыру́ землю́
А со тыим со телом со мертвыим,
Идти-то мне туды да на три году, -
Чтобы можно класть-то хлеба-соли, воды да туда-ка-ва,
Чтобы было там мни на три году запасу-то".
Как этыи тут братьица крестовые
Скорым-скоро, скоро да скорешенько
Как строили колоду белодубову.
Как тот-этот Михайло сын Иванов был,
Как скоро сам бежал он во кузницу,
Сковал там он трои-ты клеща-ты,
А трои прутья еще да железные,
А трои еще прутья оловянные,
А третьи напослед еще медные.
Как заходил в колоду белодубову
А со тыим со телом со мертвыим.
Как братьица крестовы тут названые,
Да набили они обручи железные
На тую колоду белодубову.
А это тут ведь дело не деется
А во тую во субботу во христовскую;
Как тут это старый казак и да Илья Муромец
Молодой Добрынюшка Никитинич,
А братья что крестовые, названые,
Копали погреб тут оны глубокии,
Спустили их во матушку во сыру землю,
Зарыли-то их в желты́ пески.
Как там была змея подземельная,
Ходила там змея по подзе́мелью.
Приходит ко той колоде белодубовой;
Как раз она, змея, тут да дернула,
А обручи на колоде тут лопнули;
Другой-то раз ещё она и дернула,
А ряд-то она тесу тут сдернула
А со тыи колоды белодубовой.
Как тут-то ведь Михайле не дойдет сидеть,
А скоро как скочил он тут на ноги,
Хватил-то он тут клещи железные.
Как этая змея тут подземельная,
Третий еще раз она дернула,
Остатний-то ряд она сдернула.
Как тут Михайло с женой споказалися,
Да тут тая змея зрадова́лася:
"А буду-то я нунчу сытая,
Сытая змея, не голодная!
Одно е́сте тело да мертвое,
Друга жи́ва головка человеческа".