Мультикультурный город
Параллели к истории о Белом и Черном городе можно найти во всем мире, причем самые разные по форме и масштабам: Тель-Авив и Яффа, Израиль и Палестина, Париж и Алжир, Запад и Восток, Север и Юг, Первый и Третий мир. В этой истории все места похожи друг на друга, вплоть до физического облика: архитектурная, городская и политическая составляющие здесь переплетаются и поддерживают одна другую. Если воспользоваться формулой Карла фон Клаузевица, с ее структурой и возможными инверсиями, Белый город являет собой наглядный пример того, что архитектура (как и война) есть продолжение политики другими средствами.
В конце концов, деление на черный город и белый – всего лишь следствие подхода, условий и правил игры, навязанной Белым городом. В Израиле такое разграничение еще более парадоксально, если вспомнить, что желание стать белым может быть лишь у того, что белым не является. Более того, Тель-Авив, как мы уже убедились, в действительности не белый. На самом деле, если проследить, каким было изначальное, аутентичное самосознание, за последние лет сто сформировавшее местное региональное самосознание, мы увидим, что Тель-Авив всегда был скорее мультикультурным городом, нежели категорично "черным" либо "белым".
Что пристало праздновать Тель-Авиву, так это как раз деградацию белого и превращение его в небелое. Небелое есть след ослабления той самой "транспарентной и трансцендентной силы власти". По сути, именно этому нас учили на уроках природоведения в начальной школе, когда учительница пыталась объяснить, что белое на самом деле вовсе не белое, а просто оптическая иллюзия, созданная слиянием всех цветов радуги. Чтобы доказать это, мы проводили небольшой эксперимент: вырезали из картона кружок, разделяли его на секторы и закрашивали каждую часть своим цветом. Потом в центр кружка втыкали булавку и, раскручивая его, как волчок, наблюдали, как все цвета сливаются, превращаясь в белый. Каждый, кто проделает такое упражнение, наверняка заметит, что, как быстро ни раскручивай волчок, чистого белого цвета не получится. Белый – это больше концепция, нежели цвет, и тот цвет, который получается в результате вращения, никогда не бывает кипенным, он скорее серовато-белесоватый. Моя учительница объясняла досадную разницу между идеальным молочно-белым и грязноватым результатом эксперимента тем, что, мол, в наших карандашных наборах не хватало цвета индиго (переходный между синим и черным) и что мы недостаточно быстро вращали кружок. Возможно, она была права, но это не столь важно – мы, с нашей точки зрения, сделали такой вывод: белый – это цвет, который мы видим, когда не можем различить остальные.
Не стоит лишний раз повторять, что Белый город никогда не будет достаточно белым – Земля просто не вращается с такой скоростью. Лучше, помня об этом, попытаться внимательно рассмотреть все другие цвета, которые нам показывают. Как говорят, жизнь – это не только белое и черное. Более того, по сравнению с белым монолитом тель-авивской идентичности, предположительно определяемой накрахмаленным средним классом, который так стремится прибрать к рукам все политические силы, Черный город выглядит пестрым как никогда. Это точно самое живое и космополитичное место в Израиле!
В конце концов, в основе истории Белого города лежит нечто большее, нежели многоголосые славословия простой хорошей архитектуре. Эта история выросла из страстного желания – из стремления выделить Тель-Авив из его окружения, превратить его в аристократический европейский мирок, оторвать от Яффы, чтобы обеспечить чистоту и, если понадобится, даже стерилизовать. И в этом отношении Белый город – культурная инкарнация разделения, разобщения, разрыва связей. Последствия этой идеи для жителей Тель-Авива просты: Тель-Авив сам по себе. Иудея, Самария и Газа – где-то там, а мы здесь, вдали от безумств Иерусалима и Газы, по правильную сторону от "Зеленой линии", на правом берегу реки Яркон, живем себе тихо, в полном одиночестве и тешимся невинной игрой с красивыми зданиями и правильными белыми домиками на песке.
Может, Бреннер и заблуждался, когда призывал: "никакой политики, только общение душ", поскольку на самом деле не бывает "общения душ" без политики, а политика непременно затронет душу. И все же это был более щадящий подход, чем у сторонников идеи разделения, уверенных, что и политикой, и общением душ можно одинаково управлять на таком маленьком пространстве.
Поскольку в Тель-Авиве сначала пишут, а потом строят, прошло совсем немного времени и самоопределение вылилось в огораживание: стена вдоль Западного берега реки Иордан, бесспорно, не более чем внешняя граница Белого города. И если таков Сион, то невольно задумаешься о Вавилоне как об альтернативе. А мораль, которую мы можем вынести из истории о Белом и Черном городе, видится в отказе от разграничений и определений, в невозможности отделить белое от черного, в естественном разнообразии красок, в многоликости, в потенциальной возможности создать пространственную модель более сложную, чем то, что основано на бинарном делении на черное и белое и навязанное конкретному участку земли только потому, что он именуется Белым городом или Государством Израиль.
Отправную точку для этого нового направления в политике можно найти в самом городе и в идеалах, которые за этим городом стоят. Философ Ханна Арендт утверждает, что самой большой ценностью греческого полиса была не демократия, или власть народа ("худшая форма правления", по ее словам), а исономия – принцип равенства прав. Иными словами, Арендт говорит о том, что политическим центром город делало не место, отведенное для правительства, а наоборот – пустое, никем не управляемое пространство, открытое для всех. В своем историческом развитии от греческого полиса до римского urbs, а впоследствии и современного метрополиса, город постепенно очистили от политики в том смысле, что такие идеалы, как равные права, равные законы и равенство перед законом, уже не считаются идеалом, а тем более данностью. Сегодня пространственная конфигурация этой утраты – утраты политической составляющей – становится все более и более радикальной. Национальные власти создают препоны, вводя запреты для групп людей и препятствуя свободному перемещению, и в результате общественное пространство превратилось в сеть территорий и субтерриторий, в систему островков и анклавов, заборов и преград. Каждая новая преграда физически привносит в реальность принцип неравенства, в результате чего становится проще навязать его различным категориям людей.
Однако при этом на северо-западе Тель-Авива, прямо под носом у политической и культурной верхушки Белого города, виднеются искры нового, восточного, космополитичного плавильного котла. К этим кварталам теперь можно отнести все то, что говорил Бен-Гурион о Яффе 1906 году: город с "пестрым населением", представляющий собой "смешение рас, наций и языков, которого не найти даже в самых крупных городах мира ‹…› выходцы из Египта и Алжира, Туниса и Марокко, Занзибара и Мадагаскара ‹…› и среди них множество "арабизированных негров"".
История показала, что тридцать лет спустя тот же самый Бен-Гурион связал эту "мешанину" с феллахами и превратил их в палестинскую нацию: вне зависимости от религии, расы и пола обрек их всех на участь беженцев. Следовательно, если в этом месте и идет продолжительная историческая борьба, то не между белыми и черными, а между белыми и всеми остальными. Кроме того, похоже, нынешняя "мешанина" может объединиться под знаменем новой идентичности – в виде коалиции меньшинств.
И такой политический расклад не менее серьезен, чем легенда Герцля, и не более сказочен, чем истории Бен-Гуриона.
Многие обитатели Черного города понимают мультикультурализм как основной, определяющий компонент гражданской, городской и соседской идеи. Зайдите в любой общественный парк в южной части города – и увидите, что будущее уже здесь: дети, вместе играющие в парке Левински, представляют эклектичную смесь светских и набожных евреев, палестинцев, русских, эфиопов, китайцев, выходцев из Эритреи, Колумбии, Дарфура и Филиппин. Все они говорят на одном языке – иврите, который выучили в детском саду и начальной школе. Место, где они живут, не имеет ничего общего с нарративом Белого города. Программы этнических чисток, по-прежнему наводящие ужас на их районы и их семьи, лишний раз доказывают, что, вопреки утверждению Дани Каравана, Белому городу еще предстоит "победить нацизм".
Неуклюжая попытка политиков и военного руководства организовать городское пространство может закончиться катастрофой. Их город никогда не будет достаточно безопасен или достаточно защищен, как, впрочем, и достаточно бел. Глухота, непроницаемость (в буквальном смысле) и жесткость разделительного барьера со всеми пространственными противоречиями, местными парадоксами и житейской несправедливостью, сопровождающими каждый метр ее пути, – все это лишь свидетельствует об отчаянной попытке навязать территории размером со средний европейский метрополис упрощенную бинарную интерпретацию пространства, создававшуюся национальными государствами XIX века и пригодную для них же. Пробиваясь сквозь невероятно сложный комплекс межобщинных процессов и межличностных отношений, такая интерпретация оправдывает искусственное разделение региона на сегрегированные, гомогенные, таксономически локализованные территориальные единицы: с одной стороны – евреи, с другой – арабы, здесь – Белый город, там – Черный.
Осуществляя этот колоссальный проект строительства и разделения, национальное Государство Израиль постепенно теряет какую бы то ни было ценность, освобождается от собственной сути и роли и присваивает себе все общественные активы: образование, здравоохранение и даже обеспечение правопорядка. С учетом стратегии нынешнего дня, когда национальные государства во всем мире уже отказались от монополии на войну, разделительный барьер и Белый город все больше выглядят как финальный акт израильского национального государства или по крайней мере его последняя битва.
В начале книги приводится идея: чтобы изменить город, сначала нужно изменить его историю. И тогда есть надежда, что за этим последует и остальное. А следовательно, зачем строить стены, раз мы знаем, что сквозь них можно проходить? Зачем разрушать и заново отстраивать реальность, если можно изменить ее интерпретацию? Вместо того чтобы зацикливаться на представлении о регионе как о территории с двумя враждующими государствами, не лучше ли вообразить это пространство как город или даже как кластер городов? Вероятно, после неудачных попыток припечатать это пространство клеймом националистических иллюзий стоит взглянуть на ближневосточный конфликт как на тему социальную и урбанистическую, а не национальную? Быть может, разобщение и постоянное разделение – не единственный способ положить конец оккупации, допустим, нужно просто перестать быть оккупантами, только и всего? Сделать так следует всюду, но начать необходимо с Яффы.
Мы должны прекратить оккупацию Яффы. Пора очистить "невесту моря" от казарм, вывести армию из Яффы, вернуть городу и предместьям ключи, вернуть им их историю, язык, передать нынешний музей "Эцель" обратно Маншии. И это отнюдь не проект сохранения наследия или реконструкции, как в случае с Белым городом, а проект восстановления, столь же утопичный и беспрецедентный, как, собственно, и сам Тель-Авив и сионизм. Это культурный, урбанистический и международный вызов, для которого потребуется не меньше, а, возможно, даже больше энергии, инвестиций и идеализма, чем понадобилось для кампании Белого города.
Инициатива может исходить только от Тель-Авива, и начинать следует с Яффы, поскольку именно отсюда все пошло. Грех убийства города Яффы, его оккупации и изнасилования – на совести Тель-Авива, и для того чтобы искупить его, нужен утопический размах. Тысячелетнее непрерывное развитие города было грубо пресечено, и теперь на Тель-Авиве лежит ответственность инициировать проект восстановления, пусть и первый в своем роде. Даже если в другом месте тоже предстоит сделать нечто подобное. Потому что случившееся в Аджами, в Маншии, в Старом городе Яффы и даже в Неве-Шаанане и Шапире не может исправить кто-то другой и в другом месте. Потому что в нынешнем взаимосвязанном мире яффские изгнанники – это бедняки Тель-Авива, и потому, что проблема Яффы – Тель-Авива – в сáмой сердцевине ближневосточного конфликта.
Послесловие
Я не историк, но из-за непростого политического контекста и трудностей, с которыми сталкивается практикующий архитектор в любой стране, а особенно в Израиле, всегда считал, что печатное слово – одно из немногих достойных и эффективных средств, позволяющих архитектору выразить свои идеи. К тому же, когда я лет двадцать тому назад решил поселиться в Черном городе, написано о нем было довольно мало.
Вот почему я всегда предпочитал рассматривать эту книгу как часть своей деятельности, связанной с южными районами Тель-Авива – Яффо. Это был один из проектов, элемент архитектурного, градостроительного, политического проекта – или контр проекта – для Тель-Авива и Яффы и для израильской архитектуры в целом. Я писал эту книгу, мечтая добиться справедливости для города и его жителей, добиться новшеств в городской действительности без обычного применения физической силы (не говоря уже о насилии), изменить город, всего лишь по-другому рассказав его историю. Следовательно, книга "Белый город, Черный город", как верно подметил покойный ныне Адам Барух, была адресована в первую очередь "каждому еврейскому читателю".
Но удалось ли ей изменить город? На обложке издания на иврите изображен дом Гиди, а рядом – мое пожелание превратить это здание, музей "Эцель", в музей района Маншия и Центр изучения истории Яффы и соседних деревень.
К сожалению, этого не произошло.
Но я слышал о нескольких читателях, которые после знакомства с книгой переехали из своих квартир, и сейчас, через десять лет после первой публикации на иврите, готовя это издание на английском, я не вижу причин пересматривать содержание книги, только считаю необходимым добавить несколько примечаний для читателей, не знакомых с ивритом.