Мухальхиль, Аш Шанфара и др. Арабская поэзия средних веков - аль 14 стр.


Ни один степной караван пусть нигде не рубит кусты,
Чтоб горел только твой костер, нам сияя из темноты!

Сколько дел поручали мне, - не запомню я их числа,-
Но когда приходил к тебе, забывал я про все дела.

О друзья, если вы со мной не заплачете в час ночной,
Поищу я друга себе, чтоб заплакал вместе со мной.

Я взбираюсь на кручи скал, я гоним безумьем любви,
Чтоб на миг безумье прогнать, я стихи слагаю свои.

Не дано ли разве творцу разлученных соединять,
Разуверившихся давно в том, что встреча будет опять?

Да отвергнет Аллах таких, кто, увидев мою беду,
Утверждает, что скоро я утешительницу найду.

В рубашонке детской тебя, Лейла, в памяти берегу
Я с тех пор, как вместе с тобой мы овец пасли на лугу.

Повзрослели дети твои - да и дети твоих детей,
Но, как прежде, тебя люблю или даже еще сильней.

Только стоило в тишине побеседовать нам вдвоем,-
Клевета настигала нас, отравляла своим питьем.

Пусть Аллах напоит дождем благодати твоих подруг,-
Увела их разлука вдаль, никого не видать вокруг.

Ни богатство, ни нищета не дадут мне Лейлу забыть,
Нет, не каюсь я, что любил, что я буду всегда любить!

Если женщины всей земли, блеском глаз и одежд маня,
На нее стремясь походить, захотят обольстить меня,-

Не заменит Лейлу никто… О друзья, мне не хватит сил,
Чтобы вынести то, что бог и любимой и мне судил.

Ей судил он уйти с другим, ну а мне, на долю мою,
Присудил такую любовь, что я горечь все время пью…

Вы сказали мне, что она обитает в Тейме с тех пор,
Как настало лето в степи… Но к чему такой разговор?

Вот и лето прошло уже, но по-прежнему Лейла там…
Если б злые клеветники удалились отсель в Ямам,

Ну а я бы - в Хадрамаут, в отдаленнейшие места,
То и там, я верю, меня б отыскала их клевета.

Как душонкам низким таким удается - чтоб им пропасть! -
Узы нашей любви рассечь, опорочить светлую страсть?

О Аллах, меж Лейлой и мной раздели любовь пополам,
Чтобы поровну и тоска и блаженство достались нам.

Светлый мой путеводный знак, - не успеет взойти звезда,
Не успеет блеснуть рассвет, - мне о ней напомнят всегда.

Из Дамаска ли прилетит стая птиц для поиска гнезд,
Иль над Сирией заблестит острый Сириус в бездне звезд,

Иль, почудится мне: ее имя кто-то здесь произнес,-
Как заплачу я, и мокра вся одежда моя от слез.

Лишь повеет ветер весны, устремляясь в ее края,-
К Лейле вместе с ветром весны устремится душа моя.

Мне запретны свиданья с ней, мне запретен ее порог,
Но кто может мне запретить сочинение страстных строк?

Не считал я досель часы, не видал, как время текло,
А теперь - одну за другой - я ночей считаю число.

Я брожу меж чужих шатров, я надеюсь: наедине
Побеседую сам с собой о тебе в ночной тишине.

Замечаю, когда молюсь, что не к Мекке лицом стою,
А лицом к стоянке твоей говорю молитву свою.

Но поверь мне, Лейла, что я - не язычник, не еретик,
Просто ставит моя любовь лекарей с их зельем в тупик.

Как любимую я люблю! Даже те люблю имена,
Что звучат, как имя ее, - хоть сходна лишь буква одна…

О друзья, мне Лейла нужна, без нее и день - словно год.
Кто ее приведет ко мне или к ней меня приведет?

Омар ибн Аби Рабиа

* * *

"Соседка, скажи, чем утешилась наша сестра
В долинной развилине, где Азахир и Харра?"

Сказала - и, видя, что нет ни врага, ни предателя,
Свернули с лужайки на гладкое темя бугра,

Где ветви свои опустили высокие пальмы,
А почва была от недавнего ливня сыра,

На листьях роса прилегла, как туманное облако,
Которого выпить не в силах дневная жара.

Сказала: "Когда б в эту ночь мои грезы исполнились,
И внука Мугиры наш дом приютил до утра!

Когда разойдутся докучные люди, - о, если бы
Нас тень осенила полою ночного шатра!"

А я говорил: "Дни и ночи о ней лишь я думаю.
Седлайте верблюдов! Сегодня в дорогу пора!"

А те увидали, что пыль под ногами верблюжьими
Клубится вдали, где отлогая встала гора.

Сказала соседка: "Гляди, присмотрись же! О, кто это
Плывет по пескам на верблюде белей серебра?"

И та отвечала: "То Омар, клянусь, я уверена.
Бурнус узнаю, я достаточно взором остра".

"Ужели?" - воскликнула. Та отвечала:
"О, радуйся! То встреча желанная, - будь же душою бодра!"

Любимая молвила: "Значит, желанья исполнились.
Легко, без заботы, без горести - словно игра…

Что он завернет в нашу сторону, я и не чаяла,
С одной лишь мечтой коротала свои вечера.

Но тайную встречу всевышняя воля ускорила,
Тревогу души успокоила вестью добра".

И спешились мы, и сказали приветствие девушке.
Потупясь, она приоткрыла ворота двора.

Сказала: "Салям! Для верблюдов укрытие темное
Найдется до часа, когда засияет Захра.

И если как гости у нас вы сегодня останетесь,
Окажется завтра счастливей, чем было вчера".

Мы скрыли верблюдов, к молчанью верблюды приучены,
Спят тихо, покамест их шерсть от росы не мокра.

Укрылись и мы, а меж тем сторожа успокоились,
В пустыне уже не видать ни огня, ни костра.

Вот вышла, три девушки с ней, изваяньям подобные,
Газелью скользнула, летящего легче пера.

О, весть приближенья! Она словно ветром повеяла,-
Так сладок весной аромат лугового ковра.

Сказала: "Хваленье Аллаху, клянусь я быть верною.
И ночи хвала, - эта ночь и добра и мудра!"

* * *

Вы, суд мирской! Слуга Аллаха, тот,
Кто судит нас, руководясь законом,
Пусть жен не всех в свидетели зовет,
Пусть доверяет лишь немногим женам.

Пусть выберет широкобедрых жен,
В свидетели назначит полногрудых,
Костлявым же не даст блюсти закон -
Худым, иссохшим в сплетнях-пересудах.

Сошлите их! Никто из мусульман
Столь пламенной еще не слышал просьбы.
Всех вместе, всех в один единый стан,
Подальше бы! - встречаться не пришлось бы!

Ну их совсем! А мне милее нет
Красавицы роскошной с тонким станом,
Что, покрывалом шелковым одет,
Встает тростинкой над холмом песчаным.

Лишь к эдаким благоволит Аллах,
А тощих, нищих, с нечистью в сговоре,
Угрюмых, блудословящих, перях,
Ворчуний, лгуний, - порази их горе!

Я жизнь отдам стыдливой красоте.
Мне знатная, живущая в палате
Красавица приятнее, чем те,
К которым ночью крадутся, как тати.

* * *

Я видел: пронеслась газелей стая.
Вослед глядел я, глаз не отрывая,-

Знать, из Куба неслись они испуганно
Широкою равниною без края.

Угнаться бы за ними, за пугливыми,
Да пристыдила борода седая.

Ты старый, очень старый, а для старого
Уж ни к чему красотка молодая.

* * *

Отвернулась Бегум, не желает встречаться с тобой,
И Асма перестала твоею быть нежной рабой.

Видят обе красавицы, сколь ты становишься стар,
А красавицам нашим не нужен лежалый товар.

Полно! Старого друга ласкайте, Бегум и Асма,
Под деревьями нас укрывает надежная тьма.

Я однажды подумал (ту ночь я с седла не слезал,
Плащ намок от дождя, я к селению Джазл подъезжал):

О, какая из дев на вопрос мой ответить могла б,
Почему за любовь мне изменою платит Рабаб?

Ведь, когда обнимал я другую, - казалось, любя,-
Я томился, и жаждал, и ждал на свиданье - тебя.

Если женщины верной иль даже неверной я раб,
Мне и та и другая всего лишь - замена Рабаб.

Обещай мне подарок, хоть я для подарков и стар,-
Для влюбленной души и надежда - достаточный дар.

* * *

Я покинут друзьями, и сердце мое изболело:
Жажду встречи с любимой, вздыхаю о ней то и дело.

И зачем мне совет, и к чему мне любезный ответ,
И на что уповать, если верности в любящей нет?

Кто утешит меня? Что мне сердце надеждою тешить?
Так и буду я жить - только смерть и сумеет утешить.

* * *

В стан я племени прибыл, чьих воинов славны дела.
Было время покоя, роса на пустыню легла.

Там я девушку встретил, красивее всех и стройней,
Как огонь, трепетали запястья и бусы на ней.

Я красы избегал, нарочито смотрел на других,
Чтобы чей-нибудь взор не приметил желаний моих,

Чтоб соседу сказал, услаждаясь беседой, сосед:
"Небесами клянусь, эта девушка - жертва клевет".

А она обратилась к подругам, сидевшим вокруг,-
Изваяньем казалась любая из стройных подруг:

"Заклинаю Аллахом - доверюсь я вашим словам:
Этот всадник заезжий пришелся ли по сердцу вам?

К нам войти нелегко, он же прямо проходит в шатер,
Не спросившись, как будто заранее был уговор".

Я ответил за них: "Коль приходит потайный жених
На свиданье любви, никакой ему недруг не лих!"

Радость в сердце влилась, как шатра я раздвинул края,
А сперва оробел, хоть вела меня воля своя.

Кто же к ней, белолицему солнцу в оправе зари,
Не придет повидаться, лишь раз на нее посмотри?

* * *

Возле крепости Амир я вспомнил, подруга, тебя,
У колодца я вспомнил - слеза из очей излилась.

Значит, здесь и привал верблюдицам легким моим,
Если путь и далек, не спешим мы на этот раз.

Сам с собой говорить я стал о своей Зайнаб,
И слова о любви не скудели, к любимой мчась.

Вспоминаю о ней, когда солнце приходит к нам,
Вспоминаю о ней, когда солнце уходит от нас.

Много женщин кругом - со мною она лишь одна,
Я стихи лишь о ней слагаю, у сердца учась.

Если кто заслужить благосклонность хочет мою,
Пусть в речах его будет восторгов моих пересказ.

Если взор затуманится, я говорю: "Может быть,
Это образ Зайнаб туманит зрачки моих глаз?"

Если ноги в пути онемеют, вспомню ее,-
И уже ободрился и боль в ногах унялась.

* * *

Возле Мекки ты видел приметный для взора едва
След былого кочевья. Не блеснет над шатром булава,

И с востока, и с запада вихри его заносили,-
Ни коней, ни людей, - не видать и защитного рва.

Но былую любовь разбудили останки жилища,
И тоскует душа, как в печали тоскует вдова.

Словно йеменский шелк иль тончайшая ткань из Джаруба
Перекрыла останки песка золотого плева.

Быстротечное время и ветер, проворный могильщик,
Стерли прежнюю жизнь, как на пальмовой ветви слова.

Если влюбишься в Нум, то и знахарь, врачующий ловко
От укусов змеи, потеряет над ядом права.

В Нум, Аллахом клянусь, я влюбился, но что же? - Я голос
Вопиющий в пустыне, и знаю: пустыня мертва.

За даренья любви от любимой не вижу награды,
Дашь взаймы ей любовь - жди отдачи не год и не два.

Уезжает надолго, в затворе живет, под надзором,-
Берегись подойти - за ничто пропадет голова!

А покинет становье - и нет у чужого надежды
Вновь ее повстречать, - видно, доля его такова!

Я зову ее "Нум", чтобы петь о любви без опаски,
Чтоб досужей молвы не разжечь, как сухие дрова.

Скрыл я имя ее, но для тех, кто остер разуменьем,
И без имени явны приметы ее существа.

В ней врага наживу, если имя ее обнаружу,-
Здесь ханжи и лжецы, клевета негодяев резва.

Сколько раз я уже лицемеров не слушал учтивых,
Отвергал поученья ее племенного родства.

Сброд из племени сад твоего недостоин вниманья,
Я ж известен и так, и в словах моих нет хвастовства.

Меня знают и в Марибе все племена, и в Дурубе,
Там, где резвые кони, где лука туга тетива.

Люди знатные мы, чистокровных владельцы верблюдов,
Я испытан в сраженьях, известность моя не нова.

Пусть бегут и вожди, я не знаю опасностей бранных,
Страх меня не проймет, я сильнее пустынного льва.

Рода нашего жен защищают бойцы удалые,
В чьем испытанном сердце старинная доблесть жива.

Враг не тронет того, кто у нас покровительства ищет,
И о наших делах не забудет людская молва.

Знаю, все мы умрем, но не первые мы - не исчислить
Всех умерших до нас, то всеобщий закон естества.

Мы сторонимся зла, в чем и где бы оно ни явилось,
К доброй славе идем, и дорога у нас не крива.

У долины Батха вы спросите, долина ответит:
"Это честный народ, не марает им руку лихва".

На верблюдицах серых со вздутыми бегом боками
Лишь появимся в Мекке, - яснее небес синева.

Ночью Ашаса кликни - поднимется Ашас и ночью,
И во сне ведь душа у меня неизменно трезва.

В непроглядную ночь он на быстрой верблюдице мчится
Одолел его сон, но закалка его здорова;

Хоть припал он к луке, но и сонный до цели домчится.
Если б сладостным сном подкрепиться в дорогу сперва!

* * *

Он пробрался к тебе, прикрываясь полуночным мраком,
Тайну блюл он ревниво, от страсти пылал он жестоко.

Но она ему пальцами знак подала: "Осторожно!
Нынче гости у нас - берегись чужестранного ока!

Возвратись и дозор обмани соглядатаев наших,
И любовь обновится, дождавшись желанного срока".

Да, ее я знавал! Она мускусом благоухала,
Только йеменский плащ укрывал красоту без порока.

Тайно кралась она, трепетало от радости сердце,
Тело в складках плаща отливало румянцем востока.

Мне сказала она в эту ночь моего посещенья,-
Хоть сказала шутя, упрекнула меня без упрека;

"Кто любви не щадит, кто упорствует в долгой разлуке,
Тот далеко не видит, и думает он не глубоко:

Променял ты подругу на прихоть какой-то беглянки,-
Поищи ее в Сирии или живи одиноко".

Перестань убивать меня этой жестокою мукой -
Ведь Аллаху известно, чье сердце блуждает далёко.

* * *

Я раскаялся в страсти, но страсть - моя гостья опять.
Звал я скорбные думы - и скорби теперь не унять.

Вновь из мертвых восстали забытые муки любви,
Обновились печали, и жар поселился в крови.

А причина - в пустыне покинутый Сельмою дом,
Позабыт он живыми, и тлена рубаха на нем.

И восточный и западный ветер, гоня облака,
Заметали его, расстилали покровы песка.

Я как вкопанный стал; караван мой столпился вокруг
И воззвал я к пустыне - на зов не откликнулся звук.

Крепко сжал я поводья верблюдицы сильной моей,-
А была она черная, сажи очажной черней.

Коротко закричит, и пустыня лишь отгул один -
Крик обратно до нас донесет из песчаных теснин.

* * *

Простись же с Рабаб - но себя ободри,
За слово привета ее одари.

Рабаб надо мной издевалась, бывало,
Мне влажные губы сама предлагала,

Свивался с упреком лукавый намек,
Привет же тебе, о сладчайший упрек!

Бывало, уж место и время назначит,
Придешь - и обманом опять озадачит.

Тогда лишь встречались, когда караван
В долине Мина свой раскидывал стан

Дорогой на Мекку; камнями в том месте
Велит Сатану побивать благочестье.

Покинутый ею, утешься и вновь
Вернуть не пытайся былую любовь.

Смирись, позабудь о душевном недуге,
Смирись, не ищи, где она и подруги.

Любая из них - молодая краса -
Как будто с усердием чтит небеса,

Лукавые, будто стремятся к святыне,
Как путник к воде в раскаленной пустыне.

За искренность им прямотой воздаешь,
А ежели лгут, так и ложью за ложь.

Но все же я девушку, слывшую скрытной,
Отправил к Рабаб со своей челобитной,

Хоть верит любимая мне одному
И в двери проникнуть не даст никому,

Но девушка все же не зря ворковала:
Рабаб от лица отвела покрывало.

* * *

Терзает душу память, сон гоня:
Любимая сторонится меня,

С тех пор как ей сказали: "Он далече
И более с тобой не ищет встречи".

Отворотясь, не обернулась вновь,-
И увидал я щеку лишь и бровь.

На празднике, с ним очутившись рядом,
Она добычу прострелила взглядом

И так сказала девушкам и женам,
Как антилопы легкие, сложенным:

"Он будет плакать и стенать, потом
И упрекать начнет, - так отойдем!"

И отошла девическая стая,
Крутые бедра плавно колыхая.

Как раз верблюды кончили свой бег,
И караван улегся на ночлег.

И было так, пока не возвестила
Заря рассвет, и не ушли светила.

Мне друг сказал: "Очнись, разумен будь!
Уж день настал, пора пускаться в путь

На север, там тебя томить не станут,
Не будешь там в любви своей обманут".

И ночь ушла, и наступил рассвет -
И то была горчайшая из бед.

Аль-Мухальхиль, Аш-Шанфара и др. - Арабская поэзия средних веков

Назад Дальше