Таинственная природа Я
Есть только одно я, несотворенное, невозникшее, неизбывное, ничего не составляющее, никем и ничем не составленное, самосущее и превосходящее пространственно-временной континуум. Иллюзия существования многих различных я связана с феноменом отражения одного и того же Свидетеля на разных планах бытия. Небытие – тоже креатура я, которое для постижения своей природы нуждается в принципиально ИНОМ – в не-я. Таким образом, я создает для самого себя нечто вроде виртуальных границ, которые ему необходимы для конкретизации своего бытия и самопознания. Я пребывает внутри любого осознающего себя существа, и одновременно вовне. Самосознание подразумевает способность видеть себя, хотя бы до некоторой степени, со стороны. Соответственно, я, как наблюдатель и свидетель собственного бытия, по необходимости является посторонним своему существованию.
Я – враг и спаситель, препятствие и цель человека, я – это каждый из нас и одновременно все мы вместе взятые. Некоторые высшие восприятия становятся доступными индивиду только в результате гармоничного сочетания с другими, когда несколько разрозненных я образуют одно единое целое (многие мистики для того и объединяются в группы, чтобы пережить подобные состояния). Все вышесказанное, и много больше того, выражено в таком катрене:
35 Секрет великий мы не можем разгадать,
ни ты, ни я -
мистическая тайнопись Творца трудна
и для тебя, и для меня.
За Божьим занавесом голоса
о нас ведут беседу без конца,
когда ж поднимется полог,
мы двое будем ли
по-прежнему двумя?
Суфийский персонаж Мулла Насреддин, касаясь той же проблемы разобщенности между людьми и внутри отдельно взятого человека, проиллюстрировал сосуществование в нашем сознании, по крайней мере, двух я – культурного (обусловленного) и подлинного (экзистенциального), которые используют принципиально разные системы самоидентификации. Эти я, как известно, часто не понимают друг друга и вступают в конфликт:
Насреддин пришел в банк и попросил кассира обналичить чек. "Не могли бы вы подтвердить свою личность?" – попросил кассир. "Да, конечно!" – ответил Насреддин. Вытащив из кармана маленькое зеркальце, он вгляделся в него и сказал: "Все в порядке, это я!".
Ключевые понятия и метафоры в поэзии Хайяма
А теперь рассмотрим ключевые идеи и аллегории, которые Хайям бросает в тигель поэтического воображения для их дальнейшей алхимической трансформации в чистое понимание.
Интеллект и сердце
59 Доверчивые жертвы интеллекта,
на логику наивно уповая,
вы умираете в горячих спорах,
о бытии и смерти рассуждая.
Вам невдомек, что винная лоза
в песке сухом не станет плодоносить.
Получше почву подыщите, о глупцы, -
иначе не видать вам урожая!
Интеллект оперирует логическими категориями, его функция – интерпретировать, сопоставлять и обобщать, в русле заданной системы координат, "показания" обычных чувств. В этом качестве он, при всех своих достоинствах, не может служить инструментом для изучения высшей реальности. А вот сердце, соответственно подготовленное, способно стать таким инструментом. Оно, выражаясь языком вышеприведенного катрена, как раз-то и является правильной почвой для возделывания.
Подобно винограду, который превращает солнечный свет в сахарную сладость, сердце может трансформировать тонкие и обычно не воспринимаемые энергии в осязаемые качества и способности преображенной личности. Для суфия, как и для других мистиков, сердце – сверхчувствительный орган восприятия, условно связанный с физическим сердцем. Вообще, суфийская метафизическая психология телесно ориентирована. Считается, что именно тело, как физический двойник души, содержит в себе ключи к необходимому прорыву сознания в высшие сферы. В самой терминологии суфийской системы можно проследить связь между духовными реалиями и их физическими эквивалентами.
79 Когда вневременный Господь
меня заботливой рукою создавал,
Он, в назиданье мне, подробно -
слово в слово,
любви учебник написал.
Затем Он взял мое сердечко в оборот
и из его невзрачного фрагмента
ключ вырезал от двери сокровенной,
которая к Реальности ведет.
Сердце постоянно охотится за светом, чтобы отразить и запечатлеть в себе, подобно фотокамере, образы божественного присутствия. Эти "снимки" предъявляются затем сознанию в виде непроявленных впечатлений, для того чтобы оно могло их осознать ("проявить"). Если, однако, зеркало сердца покрыто ржавчиной вещизма (привязанности к вторичному), или сознание не сонастроено с реальностью сердца, бытие воспринимается человеком фрагментарно или искаженно. Сознание в результате получает картину, внушающую либо сентиментальное очарование миром, либо страх и ужас перед ним. Первым недугом страдают самоупоенные, невежественные почитатели "прекрасного", энтузиасты квазиэзотерических культов, вторым – депрессивные натуры, психика которых представляет собой особо благодатную почву для религиозного фанатизма и всевозможных мрачных одержимостей, вроде теорий мирового заговора.
Подводя итог, можно сказать, что сердце обладает способностью воспринимать архетипические образы бытия, проникающие с высших уровней существования, а также преодолевать пространство, и время, постигая мир как целое. Но для этого оно должно очиститься, стать, по сути, пустым сосудом, чтобы наполниться духовным содержанием.
Вино и опьянение
Алкоголь, попадая в организм, усваивается и производит измененное состояние сознания, отличное от узкой рассудочной трезвости, линейного мышления. Даже на физическом плане вино делает человека более открытым, размывает ограничения эго и часто стирает границы между ним и другими людьми. Мы же должны помнить, что для Хайяма винное опьянение является метафорой божественной любви, которая не просто производит измененные состояния сознания, но необратимо трансформирует все человеческое существо. Как символ духовной трансформации, вино использовалось многими мистическими традициями, которые исторически предшествовали суфизму исламского периода. Достаточно вспомнить известный евангельский эпизод, когда Христос превратил воду в вино. Символический смысл этого события понятен любому суфию. Цель мистического пути состоит в духовной эволюции, а это, по сути, превращение воды, как естественной природной данности человека, в чистое вино – достижение иного уровня бытия. Этапы приготовления вина могут служить достаточно точной аналогией разных стадий мистической трансформации: виноград отбирают, давят под прессом, полученный сок выдерживают в специальных температурных условиях, в результате начинается брожение. Под воздействием дрожжей (учитель, школа, идеи) сок ферментируется, пенится, "кипит" и выделяет собственную энергию (реализует скрытый потенциал), которая преобразуется затем в качества опьяняющего напитка (измененное сознание).
Суфий стремится достичь иного, неподконтрольного эго состояния осознанности (опьянения), в котором открывается целостное видение, затем – прямое восприятие и, как следствие, другой modus operandi. Эта трансформация осуществляется с помощью разрушения разных идолов эго, обретения гибкости мышления, развития особой чувствительности по отношению к тонким реалиям. В качестве инструментов, но не более того, могут использоваться состояния исступленности, экстаза или, напротив, медитативного сосредоточения, которые затем преобразуются в постоянную осознанность.
В шестьдесят пятом четверостишии Хайям противопоставляет осознанность от вина другой "осознанности", которую в массовом порядке производят в своих последователях различные идеологии:
65 Все секты, семьдесят и две,
скорее позабудь,
питьем рассей печаль,
лукавым беспокойным мыслям
не дай себя надуть.
Прославь алхимию вина!
Всего один глоток
его багровой трансмутирующей сути
пока еще способен обезъядить
мириады стрел тупой вражды
и беспросветной жути.
Прежде всего, поэт в этом стихотворении говорит о семидесяти двух сектах, которые олицетворяют в исламе раскол, предсказанный Пророком Мухаммадом. Он предлагает презреть все их "лукавые" идейные различия и обратиться к "вину" – субстанции, наделенной алхимическими свойствами противоядия от "стрел тупой вражды и беспросветной жути". Являются ли религиозные распри источником вражды и жути или их продуктом – Хайям не сообщает, но зато очень определенно заявляет, что универсальная традиция вкушения алхимического вина, как аллегории божественной любви, не имеет ничего общего с огромным ассортиментом "духовных самогонов" местного производства.
Виночерпий (мастер) наливает вино (импульсы, способствующие изменению сознания) в чашу подготовленного сердца бражника, пьяницы, каковыми эпитетами суфии обозначали духовного искателя. Таким образом, он вызывает в нем опьянение – отвлеченность от навязанных культурных установок, размывание границ обусловленной личности – и постепенно погружает его в прямое переживание реальности за пределами всех ярлыков и конструкций ума. Это состояние суфии называют божественной любовью. Место встреч называется таверной, кабаком. Встречи суфиев многие поэты – среди них и Хайям, и Хафиз – называли застольями, пирушкой, пьяной оргией, что отнюдь не служит указанием на бурный, эмоциональный характер подобных собраний. Они часто проходят в атмосфере медитативного молчания, спокойных бесед и юмористических историй.
81 Непринужденная беседа в кабаке
способна много тайн заветных откупорить.
В ней больше прока, чем в молитвах без души,
которые к Тебе обращены -
души моей Творцу,
Началу и Концу существованья,
имеющему власть дотла меня спалить
или простить
без повода и основанья.
Чаша (кубок) в поэзии Хайяма не обязательно должна ассоциироваться с вином, так же как и вино не всегда означает экстатический восторг божественной любви. Чаша прежде всего символизирует внутреннюю емкость, которую можно чем-то наполнить или от чего-то опустошить. В нее можно собрать, например, впечатления, воспоминания, знания, опыт, тонкую энергию или даже понимание. Однако, как и любой сосуд, она может содержать в себе и что-то ядовитое – страхи, жадность, зависть, гнев, навязчивые желания и образы нереализованных возможностей. От всего этого ее необходимо опустошить, чтобы она могла наполниться новым содержанием. Таким образом, чаша чаще всего используется как аллегория человеческого сердца, которое способно отражать реальность, но в тоже время содержит все положительные и отрицательные свойства человеческой природы.
Вообще говоря, и вино, и чаша могут символизировать самые разные вещи. Как и любой суфийский технический термин, эти метафоры способны менять значение в зависимости от контекста, при этом соответственно настроенный человек всегда их правильно поймет. Примером может послужить такое четверостишие:
46 Из необъятной кладовой вселенной
наполнили один единый кубок
и поднесли всему людскому роду,
чтоб каждый его выпил без остатка.
Когда наступит очередь твоя,
не плачь и не печалься,
повыше кубок подними, прильни к его краям
и пей до дна, до самого осадка.
В форме почти сновидческого нарратива, нарушающего линейную логику, этот катрен сообщает, что каждому индивиду предназначено разделить бремя коллективной судьбы, осушить чашу, налитую для всего человечества. А в другом стихотворении вкушение вина из чаши понимается как участие в неком сущностном, космическом празднике жизни:
1 В то время как Рассвет, Глашатай Дня,
по краю неба широко шагает
и призывает мир,
в оцепененье сна застывший,
вином прославить суть Вина,
а вслед ему сияющее солнце
потоки злата расточает
на крыши городских домов -
Владыка Дня опять кувшин свой наполняет -
по-царски щедро, до краев!
Вот одно из самых загадочных и чудесных четверостиший Хайяма, служащее наглядным примером неоднозначного использования, казалось бы, вполне знакомых метафор:
106 О смертная моя Луна!
Никто из здешних голосов
не скажет, что грядущее скрывает.
Прими как должное, что в чашах нет вина:
лучистый лунный свет их осушает.
Наступит ночь прекрасная, когда
возможно, мир перевернет
твоя небесная сестра,
разыскивая нас во всех концах земли,
и глубоко вздохнет, когда узнает,
что мы уже ушли.
В этом стихотворении есть чаша, пустота, некое раздвоение Луны на смертную луну и ее сестру в небе, а также уход.
В суфийской поэзии Луне традиционно придавалось значение отраженного образа Истины, который запечатлен в сердце. Именно этот внутренний отпечаток побуждает человека к поиску реальности. Человек то и дело проецирует свое невнятное представление об Истине на ту или иную форму – личность, объект или даже идею – и, соответственно, влюбляется в такую форму, приписывая ей качества возлюбленной Истины. Таким образом, у внутренней Луны появляется отражение, двойник во внешнем мире, в мире форм. Подобным двойником может быть любимый человек, духовный мастер, религиозный или социальный идеал.
В данном четверостишии как раз и фигурируют эти две луны: одна – смертная (сокрытая в сердце), вторая – её небесная сестра как ипостась внутренней реальности во внешнем мире. Энергия любви (лучистый лунный свет) очищает сердце от ржавчины эгоизма, опустошает его от всего вторичного. На этом пути человек проходит все фазы разочарования, постепенно изживая в себе привязанность к суррогатам истины, или идолам, как их называют суфии. Слой за слоем он освобождается от всех иллюзий, и даже превосходит поклонение Истине, поскольку, превзойдя двойственность, сам становится воплощенной Истиной.
"Прими как должное, что в чашах нет вина" – означает, что внутреннее существо человека должно стать пустым сосудом, освобожденным от всевозможных обещаний и концепций, вливаемых в сердце "здешними голосами". "Лучистый лунный свет их осушает" символизирует учения и опыт, которые опустошают чашу сердца от иллюзий, чтобы она могла наполниться новым содержанием – непосредственным знанием Реальности (гнозисом). Свет Луны также опустошает или очищает наше сокровенное пространство от постороннего шума и грубых влияний ложного я. Почему именно лунный свет, как представитель высшей Истины, а не сама Истина – Солнце – производит эту трансформацию? Палящие лучи Солнца сжигают все на своем пути, поэтому необходим отражатель, посредник в виде Луны, который донесет до нас свет ярчайшей из истин в переносимой концентрации. Такими отражателями могут быть некоторые жизненные ситуации, физический учитель, посланник или поэт.
Свой внутренний идеал поэт называет смертной Луной, потому что этому идеалу, как отражению Истины, суждено быть пережитым и изжитым в сердце, он должен уступить место непосредственному контакту с Истиной. Так и внешний учитель, если он и в самом деле учитель, в конце концов делает себя ненужным, чтобы ученик из искателя превратился в нашедшего. Это высокое состояние суфии называют фана – уничтожение всего, что стоит между человеком и Истиной. Последняя строка "… и глубоко вздохнет, когда узнает, что мы уже ушли" указывает на уход из мира обманчивых форм как конечную стадию духовной трансформации. Этот момент описан как "ночь прекрасная, когда…" Луна не сможет больше нас найти, потому что мы станем недосягаемыми для ее игры.
Ночь завершает уходящий день и предшествует наступающему. Это можно истолковать как еще одну аллюзию: любое состояние, каким бы совершенным оно ни было, не является конечным, за ним последует иное. Ночь и день также указывают на чередование бытия и небытия в каждой частичке, в каждом явлении духовного или физического порядка. Это, прежде всего, выражается в цикличности определенных состояний, через которые проходит ищущий Истину. В природе Луна вызывает приливы и отливы, и точно так же любовь или духовный поиск вызывает приливы разочарования и отчаяния в ученике, которые затем сменяются в нем отливами – успокоением и безмятежным возвращением к своему центру.
Мгновение, миг, блаженное Теперь
21 Не предвкушай грядущих бед
и будущих потерь,
из чаши пей до дна блаженное Теперь -
пока не выйдешь за порог
всех бесконечных лихолетий,
соединившись с теми, кто ушел
из времени семи тысячелетий.
Только очищенным сердцем (опустошенной чашей) можно схватить блаженное Теперь. Ум и эмоции слишком грубы для этого – они в основном реагируют на события внешнего мира, которые наше культурное сознание искусственно выстраивает по линейке – от прошлого к будущему. Подобная ориентация заложена в человеческой природе как механизм адаптации и физического выживания.
Момент, называемый поэтом Теперь, не найти на шкале линейного времени, да и вообще он не имеет отношения к общепринятой концепции времени. Скорее, его надо искать в той пограничной области, где личностное сознание способно осознать себя в мгновенном проблеске как часть многомерного континуума божественной реальности, большая часть которой находится в диапазоне, недоступном ни уму, ни эмоциям. Настоящее являет собой срез этой вечной, непреходящей реальности, ее отпечаток, отраженный в сердце. Краткий миг и есть ключ к восприятию целого узора, частью которого мы являемся. Он может стать вспышкой глубокого самоосознания и разорвать цепь наработанных автоматизмов – хронических ожиданий и навязчивых опасений, которые создают плотную завесу между нами и Реальностью. В это мгновение нам становится многое понятным, мы можем принять судьбоносное решение, освободившись от оков инерции, отделить себя от прошлого, мельком узреть будущее, избавиться от стремления к обладанию тем, что по природе вещей не может нам принадлежать. Но к этому мы не раз еще вернемся позже, в иных контекстах, которые нам подскажут другие стихи Хайяма.
Блаженное Теперь также символизирует особое состояние, в котором человек, приложившись к чаше сердца, пьет вино божественной любви, стирающей границы между ним и возлюбленной