Ё-мое
А ну-ка, кто сможет без единой ошибки написать слово "елка"? Казалось бы, чего проще! Но нет, оказывается, и тут не без подвоха.
В 1783 году княгиня Екатерина Дашкова (которая, будучи дамой на редкость энергичной и деятельной, возглавляла при Екатерине II целых две академии наук) созвала авторитетное собрание. Явились настоящие светила: ученые, литераторы, общественные деятели. И принялись они обсуждать, как привести русскую грамматику в более-менее приличный вид.
Тут Дашкова обратилась к почтеннейшей публике с просьбой: напишите, господа, слово "елка". Собрание удивилось. Тогда Екатерина Романовна аккуратно вывела: "юлка" - по тогдашним правилам. "Надо ли изображать один звук двумя буквами?" - спросила она ученых мужей, имея в виду "е". И сама же ответила на это, предложив в качестве замены удобную новую букву.
Точки над "е" были позаимствованы, вероятнее всего, из немецкого языка, в котором есть умляуты. Мысль академикам понравилась, и был издан указ о том, что слова вроде "юлка", "юж" теперь пишутся по-новому. Карамзин, Державин идею подхватили, и буква замелькала сначала в личной переписке, а потом и в печати. К удивлению многих, на бумажных страницах появились вдруг "слёзы", "пенёкь", "василёчекь". Авторство "ё" долго приписывали Карамзину - таким активным ё-популяризатором он был. В Ульяновске (Карамзин родом из Симбирской губернии) возле научной библиотеки теперь даже памятник букве "ё" соорудили, хотя по сравнению с долгожителями алфавита она совсем еще молода.
У кого-то орфографическое нововведение вызвало яростный протест. Тот же Шишков невзлюбил букву с точками и стирал эти точки отовсюду, где только встречал! Многие типографии тоже не хотели дополнительных хлопот и по старинке печатали "е", а обыватели, напротив, начали вырисовывать точки где им вздумается.
Официально букву "ё" вместе с "й" включили в алфавит только в 1942 году. Есть легенда времен Великой Отечественной, будто бы Сталин заметил, с какой скрупулезностью на немецких картах переведены названия даже самых маленьких русских деревушек: Берёзовку фашист Березовкой не назвал! Был срочно издан указ, чтобы и нам быть такими же точными.
А в 1956-м все окончательно запутались. Вроде бы букве "ё" четко указали ее место: в детских книжках, например, или в тех случаях, где неясно, как слово прочесть. А в основном она оказалась необязательной: мол, взрослый человек не по слогам читает, разберется. Но филологи не согласны. Попробуй теперь объясни народу, что правильно произносить свёкла, можжевёловый, а опёка и афёра - неправильно и что известный шахматист вовсе никакой не Алехин, а Алёхин!
Фамилиям великих особенно досталось. Некоторые метаморфозы кажутся просто невероятными, настолько привычно нашему уху стало звучание с "е". Так фамилия поэта Афанасия Фета благодаря немецкому происхождению должна была произноситься как Фёт, Уинстон Черчилль - как Чёрчилль, Николай Рерих был прежде Рёрихом. Даже наш старый знакомый Вильгельм Рентген тоже оказался несправедливо обиженным: весь мир знает его как Рентгена. Что уж говорить о французах - тех мы через одного произносим с ошибкой: Матье, Депардье, Монтескье, кардинал Ришелье!
Самой же невероятной жертвой "обесточивания" важной буквы можно считать. Льва Николаевича Толстого. При крещении будущий гениальный писатель получил имя, которое звучало как Лёв! Теперь от этого варианта осталось только Лёва, Лёвушка. Константин Дмитриевич Левин, персонаж романа "Анна Каренина", тоже носит происходящую от этого имени фамилию. И тоже из-за типографских трудностей навсегда перестал быть Лёвиным.
Сейчас три процента жителей нашей страны носят фамилии со злополучной буквой "ё". Чиновники ее совершенно не уважают: ставят точки, только если захотят, а потом сами же признают вариант без точек совершенной другой фамилией! И поди докажи, кто ты от рождения.
Положение буквы до сих пор шаткое. Ученые периодически покушаются на "ё" с целью изгнать ее из письма. Вот так не очень-то счастливо живется ей под счастливым номером семь в алфавите. А жаль! Сам Ломоносов был за нее.
Как Ломоносов Москву покорял
Василий Ломоносов, отправляя сына учиться в Москву, дал ему с собой обоз рыбы - на взятки. Анекдот
Кому маячила перспектива сделаться первым парнем на деревне на северном Курострове, а то и на всем поморье? Конечно, Михайло Ломоносову! С его способностями да с отцовским наследством, а если еще и выгодно жениться. Но парня в столицу потянуло.
Стоп, что за ерунда, скажете вы. Какое наследство, какие перспективы? Все слышали про этого беднягу, который сбежал из глуши и прошагал до Москвы едва ли не босиком вслед за рыбным обозом, сжимая под мышкой грамматику!
Но как иногда оказывается, не все так очевидно. История этой, как сказали бы сейчас, головокружительной карьеры полна загадок. И даже для тех, кто посвятил немало времени исследованию его биографии, Ломоносов остается фигурой непростой.
Чем больше загадок, тем больше желающих явить миру сенсационную отгадку. Кто-то пустил слух о том, что Михайло - родной сын самого Петра Великого, но только подтверждений этому не нашлось никаких. Ломоносов-старший, который, вопреки расхожему мнению, далеко не бедствовал, все-таки приходился будущему гению истинным отцом.
Василий Ломоносов владел большой усадьбой, двухмачтовым судном на девяносто тонн, жертвовал на строительство храма, в общем, был не последним человеком в своих краях. Так что несчастный сын темного поморского рыбака - это такой романтичный литературный образ.
Но знаменитые способности к учению у Михаила действительно проявились в раннем детстве: он быстро сделался лучшим чтецом в приходской церкви, клянчил у знакомых книги и раскрыв рот внимал дьяку Сабельникову, говорившему: "Для приобретения большого знания и учености требуется знать язык латинский, а ему не инде можно научиться, как в Москве, Киеве или Петербурге, в сих только городах довольно книг на том языке".
И снова перед нашим мысленным взором - деревенский мальчик, бредущий три недели сквозь зимнюю стужу к знаниям, к свету. Но если уж быть точными до конца, то в Москву отправился девятнадцатилетний парень, довольно крепкий, закаленный северным морем и ветрами.
Ломоносов ушел из дома тайно. Однако известно, что отец знал, где он, потому что Михаил Васильевич писал, как из дома неоднократно приходили требования воротиться. Сын не подчинился, и они с отцом больше никогда не виделись. Только ли тяга к знаниям удерживала Ломоносова вдали от дома, или был серьезный конфликт? Известно про злую и неласковую мачеху, но и отец оказался неласков: так и не прислал сыну ни копейки. Михаилу не хватало даже на перья - он дергал их у гусей на московских прудах!
В Славяно-греко-латинской академии ему пришлось назваться дворянским сыном. Обман, конечно, был скоро раскрыт, но терять такого способного ученика, по-видимому, не захотели.
А дальше судьбу этого человека рисуют такой, будто он катался как сыр в масле, пользуясь благосклонностью самой императрицы! Но и это не совсем так. Даже став академиком, написав тома трудов, совершив много поистине великого, он встречал всякое - и посмеяние, и анонимки, и отказы. Вот прошение Ломоносова в Академию наук, датированное 1743 годом: "Минувшего 1742 г., в генваре месяце подал я, нижайший, в Академию наук предложение о учреждении химической лаборатории, которой еще при Академии наук не было, где бы я, нижайший, мог для пользы отечества трудиться в химических экспериментах; однако на оное мое прошение не учинено никакого решения". А решение красуется на самом документе: "Адъюнкту Ломоносову отказать".
"Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал", - заявил десятилетний наследник престола Павел I, получив известие о ранней смерти Михаила Васильевича Ломоносова. Интересно, кто вбил ему в голову такие суждения? Не те ли, кто с издевкой подшучивал над дырявым кафтаном академика: "Что это у вас, господин академик, ум из кафтана выглядывает?" На что Ломоносов не оставался в долгу: "Нет, это глупость туда заглядывает".
Шутить с ним было делом неблагодарным. Как и чинить ему препоны. Но под горячую руку попадали только те, кто действительно его допекал, особенно хитрые, засидевшиеся в академических креслах иностранцы. Вот и случались скандалы: "Определенный де в прошлом 1742 году при оной академии адъюнкт Михаило Ломоносов во всю бытность при академии показывал себя во многих поступках не по надежде их профессорской и, часто пьянствуя, делал многие непорядки и драки, за что в сентябре того ж 1742 году и под караул в полицию приведен был. Сверх же того он, Ломоносов, во время следственной об Академии наук комиссии показал всем при той академии обретающимся профессорам многие несносные обиды и бесчестье. А понеже де такие бесчинства и непорядочные поступки для отвращения дальних вредительных следствий во всем свете без наказания не оставляются, и нигде в академиях тот места иметь не может, кто в таких предерзостях явится, а наипаче кто всех чинов академии так чувствительно обидит и обесчестит, того ради по учиненному февраля 21 дня в академической конференции определению объявлено от них помянутому Ломоносову, чтоб он к ним в академическую конференцию не приходил. А сего де 1743 году апреля 26 дня перед полуднем он, Ломоносов, напившись пьян, приходил с крайней наглостью и бесчинством в ту палату, где профессоры для конференции заседают, в которое де время профессорского собрания хотя и не было, однако же находился там при архиве конференции профессор Вицгейм и при нем некоторые прочие служители. Причем де оный Ломоносов, не поздравя никого и не скинув шляпы, мимо их прошел в географический департамент, а идучи мимо профессорского стола, остановился и весьма неприличным образом бесчестный и крайне поносный знак руками против них сделал. Сверх того грозил он профессору Вицгейму, ругая его всякою скверною бранью, что он ему де зубы поправит, а советника Шумахерa называл вором".
Тем "крайне поносным знаком" оказался самый обычный кукиш. Но Ломоносов был высок, крупен, с большими руками, и размер кукиша поразил впечатлительных иностранцев до глубины души.
Приручивший молнию
Бенджамин Франклин изображен на купюре в сто американских долларов. Государственный деятель и видный ученый, он не только в своей стране снискал популярность и признание.
Громоотвод, конденсаторная батарея, электрическая полярность, бифокальные очки и даже Гольфстрим - это только часть его детищ. Особенно интересовало его атмосферное электричество. А начиналось все, можно сказать, с игрушки - с воздушного змея.
Изучая электрическую природу молнии, Франклин ставил эксперименты и по итогам выдал статью, поразившую всех. То, что статья Франклина вышла в газете Pennsylvania Gazette, выпускаемой на деньги Франклина, - что ж такого, мало ли совпадений бывает на свете?
А суть материала заключалась в следующем. Француз Томас-Франсуа Далибард придумал в 1750 году одну занятную штуку. Далибард извлек из тучи "электрический огонь", используя для этого очень высокий острый металлический шест.
Франклин пошел дальше и произвел гораздо более эффектный опыт, и, как он утверждал, повторить его смог бы абсолютно любой! Для этого потребуется всего-то один шелковый платок.
Было дано подробное описание, как натянуть платок на тонкие скрещенные кедровые рейки. У вас получится отличный воздушный змей. Главное, платок возьмите понаряднее! Затем привязываете к змею обыкновенный дверной ключ. А дальше змей должен воспарить к небесам, да не куда попало, а в грозовое облако. При этом ключ притянет искровой разряд - "электрический огонь", как называли тогда.
С помощью своего британского друга Франклин сумел ознакомить со статьей членов Лондонского Королевского общества, и вскоре про его электрического змея узнала не только Америка, но и Европа.
Через несколько лет в Европе Франклин подружился с Джозефом Пристли, священником, впоследствии химиком. И до того заинтересовал он Пристли своими электрическими опытами, что тот увлекся ими и уже скоро сумел написать монографию "История и современное состояние электричества". Естественно, змею Франклина была посвящена в ней целая глава, и Франклин ее лично редактировал. В этой главе проскользнула одна короткая фраза - о том, что запуск электрического змея был произведен втайне, чтобы не вызвать насмешек в случае возможной неудачи.
Теперь, спустя столетия, ученые не раз анализировали все связанное с этим громким экспериментом. И пришли к выводу, что. никакого полета в действительности не было.
Если сконструировать воздушного змея строго по описанию Франклина (а оно, как мы помним, было весьма детальным), то змей, возможно, и отправится в полет в ветреную погоду. Но вряд ли сможет утащить на себе ключ, весящий около полукилограмма, какими запирались в те времена двери. Для этого понадобился бы платок гораздо большего размера!
Кроме того, во время эксперимента ученый рисковал погибнуть от сильнейшего электрического заряда, который прошел бы по мокрой от дождя бечевке. Похожим образом уже был убит разрядом немецкий ученый Георг Рихман.
Есть небольшое несоответствие и в датах эксперимента. Если электрический змей был действительно запущен в июне, то почему Франклин молчал об этом несколько месяцев? И вообще, не в характере Франклина было бояться насмешек и прятаться от публики.
Нет сомнений и в том, что Бенджамин Франклин явился автором эксперимента. Да и эксперимент как таковой все же был. Но только мысленный!
Скорее всего, ученый продумал план опыта, произвел расчеты и даже точно предсказал и описал результат. Вот только змей расправил крылья и взлетел лишь благодаря воображению автора.
Что ж, фантазиям нужен высокий полет!
Голову на отсечение
Фантазия способна увести далеко. Бывает, один придумает разные невероятные вещи на бумаге, а второй прочтет и воплотит невероятное в жизнь. Случается и наоборот: начинает второй, а первый вдохновляется.
Всем известный роман Беляева о голове профессора Доуэля появился на прилавках в тридцатых годах прошлого века. Но даже современного читателя впечатляют злоключения оживленной человеческой головы. С трудом верится, но замысел этот был подсказан вполне реальными опытами.
Первая голова почти волшебным образом ожила под руками физиолога Алексея Кулябко. Голова была рыбьей. Через сосуды пропустили физиологический раствор, и несколько часов она функционировала отдельно от тела. Окрыленный успехом, Кулябко повторял опыт многократно, а потом, снова первым в мире, смог оживить еще и человеческое сердце. Это был рывок!
Приняв своеобразную эстафету, советские биологи и медики взялись за любые попытки продления жизни. Да с такой смелостью, с таким размахом, что результаты и правда стали напоминать научную фантастику.
Москва, проспект Мира, дом № 51. На скромной мемориальной доске выбито имя Сергея Сергеевича Брюхоненко. В 1928 году на съезде физиологов этот скромный человек шокировал всех собравшихся: перед участниками предстала живая голова собаки. Главную роль в этом "шоу" сыграл аппарат искусственного кровообращения - автожектор, который Брюхоненко тоже сконструировал сам. Голова реагировала на звук, свет, запахи. Зал замирал.
О достижении хирурга стало известно за рубежом. Даже Бернард Шоу откликнулся в своей манере - толи в шутку, то ли всерьез: "Я испытываю прямо-таки искушение дать обрезать голову мне самому, чтоб я впредь мог диктовать пьесы и книги так, чтоб мне не мешали болезни, чтоб я не должен был одеваться и раздеваться, чтоб мне не нужно было есть, чтоб мне не приходилось делать ничего другого, как только производить драматические и литературные шедевры!"
Другой блестящий хирург, Владимир Демихов, уже не только отрезал, но и пришивал. В его маленькой темной лаборатории чудеса рождались одно за другим. Сначала собака с двумя сердцами по ней бегала, а потом появилась и вовсе двухголовая! "Двойной" щенок Гришка лаял и лакал молоко обеими головами, сам пугаясь этого. За пятнадцать лет из- под ножа Демихова вышло двадцать таких собак, а выхаживал он их вместе с женой у себя дома, в коммунальной квартире.
Помнится, еще во времена Крымской войны случился такой эпизод. В полевой госпиталь к хирургу Николаю Ивановичу Пирогову притащили на носилках обезглавленного солдата. Голову несли следом. На возмущение дежурного ("Куда вы его несете, он же без головы!") вояки отвечали совершенно искренне: "Ничего, господин Пирогов как-нибудь привяжет, авось еще пригодится наш брат-солдат!"
Пирогов, само собой, за это дело не взялся. Но совсем недавно, в конце XX столетия, пытался "привязывать" головы хирург Роберт Уайт из Огайо. Начал сразу с наших родственничков - обезьян. Говорят, когда первая "пациентка" очнулась и поняла, что с ее телом что-то не так (а точнее, все не так, чужое оно!), она тут же попыталась укусить нехорошего доктора. После такой ошеломляющей операции Уайт надеялся проснуться народным героем, но к тому времени уже вовсю заговорили о моральной стороне вопроса. Где ж это видано, чтоб головы меняли?!
Уайт не остановился. Обезьяны были лишь первым шагом на пути к его главной цели - провести такую операцию на человеке. Нашелся даже доброволец, прикованный к инвалидной коляске, - он дал согласие пришить свою голову к другому, здоровому телу. Но пока ему все же придется подождать. Даже если совсем не прислушиваться к голосу морали, все равно сшивать спинной мозг пока еще не научились. Внутренние связи в организме слишком сложны, слишком многообразны.
Хотя в случаях, когда кто-то почти "потерял голову", но спинной мозг чудом не задет, возвращать потерю на место уже получалось! Больные даже уходили из клиники сами, с головой на плечах, вновь обретя способность говорить, видеть, слышать. А ведь шансов у них было, прямо скажем, не больше одного-двух процентов.