- Брат ваш, как всегда, торгует. Давайте выпьем вдвоем чарочку-другую.
- Вот вернется брат, тогда и выпьем, - заметил У Сун.
- Да его разве дождешься? - не унималась Цзиньлянь и поднесла вина. - Выпейте эту чарку до дна.
У Сун взял у нее из рук чарку и разом осушил.
- Погода стоит холодная, - заговорила невестка, предлагая вторую чарку. - Выпейте и эту - будет пара.
- И вы пейте, невестка, - налил ей У Сун.
Цзиньлянь отпила несколько глотков и поставила на стол другой кувшин.
- Прослышала я, будто вы, деверек, певичку содержите против управы. Это правда? - Цзиньлянь улыбнулась, чуть приоткрыв свою пышную грудь. Ее черные, как тучи, локоны рассыпались по плечам.
- Мало ли что болтают злые языки. Я, У Младший, не из таких.
- Не верю я вам. Сдается мне, что на языке у вас одно, а на сердце совсем другое.
- Не верите, так брата спросите, - настаивал деверь.
- Ах, лучше не говорите вы мне о нем! - оборвала Цзиньлянь. - Что он знает, когда живет как впотьмах. Если б он хоть немножко в жизни смекал, не торговал бы лепешками. Выпейте еще, деверь.
У Сун осушил несколько чарок, но хозяйка все не отставала от него. В ней пламенем горела страсть, и она, едва сдерживаясь, не встречая ответного чувства, продолжала заигрывать с деверем. У Сун понял в чем дело и опустил голову. Когда она встала из-за стола и удалилась подогреть вина, У Сун стал мешать угли в жаровне.
Цзиньлянь вернулась не скоро. Проходя мимо У Суна с кувшином, она тронула его за плечо.
- Вы так легко одеты?! Вам не холодно?
У Суну стало не по себе, но он сдержался.
- Не так вы жар мешаете, - Цзиньлянь взяла щипцы. - Дайте я сама разожгу. Враз разогреетесь - горячей жаровни.
Гнев охватил У Суна, но он не проронил ни слова. Ничего не подозревая, Цзиньлянь отложила щипцы, налила чарку и, отпив несколько глотков, опять обратилась к деверю:
- Если у вас есть сердце, допейте мою чарку.
У Сун вырвал у нее из рук чарку, бросил ее на пол, а потом так оттолкнул Цзиньлянь, что она чуть не упала.
- Постыдилась бы, невестка. Я, У Младший, твердо стою на ногах. Я в здравом уме и твердой памяти и не стану попирать устои, с невесткой на блуд не пойду. И прекрати свое бесстыдство! А то не посмотрю, что ты невесткой доводишься, кулаки в ход пущу.
- Да я же пошутила, - покраснев, оправдывалась Цзиньлянь и принялась убирать со стола. - Не надо все принимать всерьез. Неужели вы не видите, как я вас уважаю?
Цзиньлянь собрала посуду и ушла на кухню.
О том же говорят и стихи:
Грубо все приличия поправ,
Забывая все моральные устои,
Страсть вином разжечь хотела, пир устроив,
Но суровым был героя нрав.
После резкой отповеди У Суна Цзиньлянь поняла, что соблазнить деверя - пустая затея. Рассерженный У Сун между тем сидел у себя в комнате, погрузившись в раздумье. Было уже далеко за полдень и шел снег, когда с коробом на плечах вернулся У Чжи. Он отворил дверь, снял короб и вошел в комнату. Жена сидела с заплаканными глазами.
- С кем это ты поссорилась, а? - спросил он.
- Все из-за тебя. Ты за себя постоять не можешь, вот всякий надо мной и насмехается, - отвечала жена.
- Кто ж посмел тебя унижать?
- Ты и сам прекрасно знаешь, кто! Братец твой. Гляжу: снег валит, и он идет. Я с самыми добрыми намерениями решила поскорее приготовить обед, чтобы вместе закусить да выпить. А он увидал, что тебя нет, и взялся со мной заигрывать. Вон Инъэр спроси. Она собственными глазами видела.
- Нет, мой брат не из таких! - оправдывал У Суна старший брат. - Он - человек честный. Да ты не кричи, не услыхали бы соседи, смеяться будут.
У Чжи оставил жену и пошел к брату.
- А, братец, - начал У Чжи, - ты, верно, сладостей нынче не пробовал. Так давай полакомимся вместе.
У Сун молчал. После долгих размышлений он снял шелковые туфли, опять обул зимние, нахлобучил войлочную шапку, запахнулся в халат и, застегивая пояс, вышел.
- Брат, ты куда? - окликнул его У Чжи.
У Сун промолчал.
- Что с братом?! - спросил У Чжи жену. - Я его спрашиваю, а он ни слова. Прямо к управе зашагал.
- Бестолочь! Чего ж удивляться?! Стыдно ему, вот и ушел. Какими глазами стал бы он смотреть на тебя? По-моему, он пошел за солдатами. Хочет взять вещи и уйти от нас. И ты его, будь добр, не удерживай.
- Если он уйдет, над нами опять станут смеяться, - заметил У Чжи.
- Дурень бестолковый! - ругалась Цзиньлянь. - А если он будет ухаживать за мной, думаешь, не будут смеяться? А не согласен, так ступай и живи себе вместе с ним. Но я не из таких! Или давай мне развод!
Подавленный бранью жены, У Чжи рта открыть не смел. Пока они ругались, У Сун велел солдату захватить шест, коромысло, и они направились к дому У Чжи.
- Брат, но почему ты уходишь? - кричал У Чжи вслед удалявшемуся У Суну, который вместе с солдатом уносил вещи.
- Лучше не спрашивай, - отвечал У Сун. - Скажу, тебе ж неловко будет. Я уйду и все.
У Чжи не решился удерживать брата, не посмел расспрашивать, что к чему.
- Ушел, и очень хорошо! - ворчала Цзиньлянь. - По мне, раз начальником стал, значит помогать родным должен, а для него деньги дороже родной семьи. Он, видите ли, еще и обижается. Правду говорят: хорош виноград, да зелен. Надо небо и землю благодарить, что съехал, скрылся с глаз долой.
Но У Чжи никак не мог понять в чем дело и беспокоился. Торгуя на улицах лепешками, он все хотел разыскать брата да поговорить по душам, но Цзиньлянь строго-настрого ему запретила. А он не смел ее ослушаться.
О том же говорят и стихи:
Мечтам не сбыться и наполовину!
Подумайте: нашла коса на камень.
Пришлось У Суну дом родной покинуть,
Так близкие рассталися врагами…
Если вы хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
Глава вторая
Симэнь Цин видит в окне Цзиньлянь. Алчная старуха Ван разжигает страсть
Ошибся в этом браке Лунный дед.
Цзиньлянь цветка прекрасного милей,
Прохожий взглянет - и на сердце нет
Покоя от полуночных страстей.
Коварный план подстроен сводней Ван,
Юньгэ-лоточник мщеньем обуян.
Кто ж думал, что кровавые следы
Оставит на полу приход беды.
Так вот, вскоре после того, как У Сун переехал от старшего брата, небо прояснилось. Прошло каких-нибудь дней десять…
Но тут мы должны сказать о правителе уезда. За два с лишним года пребывания на посту у него скопилось немало золота и серебра, и он решил переправить его родственнику в Восточную столицу, чтобы потом, когда выйдет трехлетний срок службы, одарить высокое начальство. Только одного побаивался правитель: как бы не ограбили по дороге. Долго он присматривал человека надежного и сильного, пока его выбор не пал на У Суна. "Вот у кого смелости хватит. Этот дело сделает", - подумал он и вызвал У Суна в управу.
- Есть у меня в Восточной столице родственник, - начал правитель, - главнокомандующий дворцовой гвардией Чжу Мянь. Хотел бы отправить ему подарки и письмо, только вот добраться туда нелегко, но ты бы сумел. Услужи, щедрую награду получишь.
- Ваш покорный слуга был так возвышен вашей милостью, - говорил У Сун. - Не посмею отказаться. Только прикажите! Готов хоть сей же час отправиться в путь. Мне никогда не доводилось бывать в столице. Лицезреть блеск империи - для меня высокая честь.
Правитель остался доволен, угостил У Суна тремя чарками вина и дал десять лянов на дорожные расходы, но не о том пойдет речь.
Так вот. Выслушал У Сун наказ начальника, вышел из управы и направился к себе. Дома он распорядился, чтобы солдат купил вина и закусок, и они пошли к старшему брату. У Чжи тем временем возвращался домой. Видит - сидит У Сун и наказывает солдату отнести на кухню закуски.
Не охладело к деверю сердце Цзиньлянь. Как завидела его с вином, про себя подумала: "Наверняка обо мне вспомнил! А то к чему б ему приходить? Видно, меня из сердца не выкинешь! Надо будет у него исподволь выпытать". И она поднялась наверх, напудрилась, поправила прическу, переоделась в яркое платье и вышла к дверям встречать У Суна.
- Чем это мы вам не угодили, деверек? - спросила она, поклонившись. - давно к нам не заглядывали. Я уж не знала, что и подумать. Каждый день мужа к управе посылала, но он вас так и не нашел. Как хорошо, что вы снова дома! Только зачем же зря тратиться?
- Я по делу пришел, - отвечал У Сун. - С братом поговорить.
- В таком случае проходите наверх, присаживайтесь.
Втроем поднялись наверх, и У Сун предложил брату с невесткой занять главные места, а сам сел на скамейку сбоку. Солдат расставил на столе горячие закуски и вино. У Сун стал потчевать хозяев. Цзиньлянь не отрывала от деверя глаз, но он не обращал на нее никакого внимания - знай себе ел да пил. Когда осушили по нескольку чарок, У Сун попросил Инъэр принести круговую чашу и велел солдату наполнить ее вином.
- Мой уважаемый старший брат! - обратился он к У Чжи с чашей в руке. - Я получил распоряжение правителя ехать по делам в столицу и завтра же должен отбыть. Вернусь в лучшем случае через месяц, а то и через два или три. Вот и пришел поговорить с тобой. Человек ты слабый. Не стали бы тебя обижать, пока меня не будет. Так что если ты продавал за день, скажем, десять противней лепешек, то с завтрашнего дня продавай пять. Попозже выходи, пораньше домой возвращайся, ни с кем не выпивай. А придешь, спускай занавеси и запирай ворота - меньше будет неприятностей. А будут приставать, не связывайся. Меня обожди. Я приеду - сам разберусь. Договорились? Согласен со мной? Тогда выпей до дна эту чашу.
- Верно ты говоришь, - согласился У Чжи и взял чашу. - Так и буду делать.
Он осушил чашу, и У Сун, снова наполнив ее вином, обратился к Цзиньлянь:
- Вы, невестка, говорить не приходится, женщина умная, а брат мой слишком простодушен и во всем полагается на вас. Только, как говорится, чем решительность свою всем напоказ выставлять, не лучше ль хранить ее в своем сердце. Если вы будете вести себя как подобает, брату не придется волноваться. Ведь еще в старину говаривали: ни один пес не пролезет, пока изгородь крепкая.
От этих слов Цзиньлянь так вся и вспыхнула, а потом побагровела до самых ушей.
- Дурак ты бестолковый! - указывая пальцем на У Чжи, напустилась она. - Что ты людям наговариваешь, меня позоришь? Да, верно, я головную повязку не ношу, но я мужчине не уступлю, на кулаке удержу - себя в обиду не дам. У меня по руке лошадь проскачет, по лицу человек пройдет - все вынесу. Я не из тех черепах, которых хоть насквозь проколи, крови не увидишь. С тех пор как я замужем за У Старшим, у меня в дом букашка не вползала, а ты говоришь - собака! Что ты ерунду-то городишь? Смотри, доиграешься! Камень - не мяч, подбросишь - себе в голову и угодишь.
- Если бы невестка навела в доме порядок, лучшего и желать не надо, - говорил, улыбаясь, У Сун. - Хорошо, когда слово с делом не расходится. Дурно, когда на уме одно, а на языке другое. Но я запомню ваши слова, невестка. А теперь выпейте чашу.
Цзиньлянь оттолкнула вино и стремглав бросилась вниз. Пробежав половину лестницы, она крикнула:
- Считаешь себя умным, а не знаешь, должно быть, что невестку старшего брата следует, как мать родную, почитать. С самой нашей свадьбы ни о каком девере не слыхала. Откуда только заявился такой родственничек?! Хозяина из себя строит, невестку позорит. Ишь, какие штучки выделывает!
И Цзиньлянь со слезами стала спускаться по лестнице.
О том же говорят и стихи:
Сказал он горькие, но верные слова,
И гневом замутилась голова.
Цзиньлянь в смятении сбежала,
Могла б - У Суна растерзала.
Весь свой характер выказала Цзиньлянь. Братья между тем выпили по несколько чарок. Им не сиделось. Захмелев, они спустились вниз и расставались со слезами.
- Побыстрее приезжай, брат, - наказывал У Чжи.
- А ты бросай-ка совсем свою торговлю и сиди дома, - советовал перед уходом У Сун. - А на расходы денег я тебе с посыльным вышлю. Не забывай, что я тебе говорил.
У Чжи кивнул головой.
У Сун простился с братом и пошел к себе, собрал вещи и прихватил на всякий случай оружие. На другой день навьючил он золотом, серебром и подарками уездного правителя свою лошадь и отправился в столицу, но не о том пойдет речь.
Скажем только, что после разговора с У Суном дня четыре ругала мужа Цзиньлянь, а тот будто язык прикусил. Пусть, мол, ругается, буду делать, как брат велел. Продаст он, бывало, лепешек вполовину меньше прежнего и пораньше домой идет. Снимет короб, опустит занавеску, запрет дверь и сидит дома. Злило все это Цзиньлянь.
- Башка бестолковая! - ругалась она. - Я с обеда света белого не вижу, сидя взаперти. Уж соседи зубоскалят. Мы, говорят, от злых духов спасаемся. Должно быть, вдолбил тебе братец в голову всякую ерунду. Хоть перед людьми бы постыдился.
- Ну и пусть смеются, - отвечал У Чжи. - Брат верно говорит. Так меньше неприятностей.
- Тьфу, тварь ты ничтожная! - зарычала Цзиньлянь. - А еще мужчина. Нет, чтобы самому в доме распоряжаться, он по чужой указке живет.
- Ну и что ж! Брат верный совет дал.
Так с отъездом брата У Чжи стал раньше выходить, быстрее домой возвращаться и запирать двери. Сильно это злило Цзиньлянь. Не один раз она ругалась с мужем, но потом свыклась: к его приходу сама стала опускать занавески и запирать ворота. И муж был доволен. "Так-то лучше!" - приговаривал он про себя.
О том же говорят и стихи:
Ворота замыкал он на замок,
Но бесполезны крепкие запоры -
Ведь между ними взгромоздились горы.
Страстей весенних спутался клубок.
Как белый конь, мелькавший мимо расщелины, неслось солнце, как челноки в станке, сновали дни и месяцы. Наступила двенадцатая луна - пора цветения сливы-мэй. А потом дело пошло к лету.
И вот однажды, в третьей луне, когда было по-весеннему ярко и нарядно, Цзиньлянь приоделась по-праздничному и стала ждать ухода мужа. Как только он удалился, она встала у ворот, а потом, перед его возвращением, принялась опускать занавески. И надо ж было тому случиться! Говорят, не будь случая, не выйдет и сказа. И в делах сердечных, оказывается, не обходится без случайности. Так вот, взяла Цзиньлянь бамбуковый шест и только хотела опустить занавеску, как налетел ветер. Шест вырвало у нее из рук, и он угодил - надо ж тому статься! - прямо по голове прохожему.
Смущенная Цзиньлянь улыбнулась и увидела самого что ни на есть разбитного малого лет двадцати пяти или двадцати шести. На голове у него красовались шапка с кистью, золотые филигранной работы шпильки и ажурный нефритовый ободок. Стройную фигуру облегал зеленый шелковый халат. Чулки цвета родниковой воды обтягивали темные, расшитые шелком наколенники, а обут он был в туфли на толстой подошве, какие шьют в Чэньцяо. Он держал крапленый золотом сычуаньский веер. Внешностью напоминал студента Чжана, красотой не уступал Пань Аню. Словом, красавец - глаз не оторвешь. Настоящий щеголь и "ветротекучий жуир".
Когда шест угодил ему по голове, он опешил, но, обернувшись, вдруг увидел перед собой обворожительную красавицу.
Только поглядите:
Ее волосы чернее воронова крыла; изогнуты, как месяц молодой, подведенные брови. Глаз миндалины блестящи, неподвижны. Благоуханье источают губы-вишни; прямой, будто из нефрита выточенный нос; румянами покрытые ланиты. Миловидное белое лицо округлостью своей напоминает серебряное блюдо. Как цветок грациозен легкий стан; напоминают перья молодого лука тонкие нежные пальцы; как ива талия гибка; пышно мягкое тело; изящны остроконечные ножки - белы и стройны. Высокая полная грудь; нечто крепко-накрепко связанное, алое с гофрировкой, белое свеже-парное, черно-бархатистое, а что, не знаю сам. Все ее прелести не в силах описать.
А какая прическа! Какие наряды! Только поглядите:
Блестящие, как смоль, волосы туго стянуты, собраны сзади в пучок - благоуханную тучу. Воткнуты в ряд мелкие шпильки вокруг. На лоб ниспадают золотые подвески, сбоку держится гребнем, красуется ветка с парою цветков. Не поддаются описанью брови - тоньше ивового листка. Трудно преувеличить красоту ланит, как персик алых, серьгами обрамленных, игравших на свету. Чего стоит ее нежная, пышная грудь, что подтянута туго и полуоткрыта. Накинут цветастый платок на кофту шерсти голубой с длинными отделанными бахромою рукавами. Невидимые благовонья источают аромат. Виднеются чулочки из-под юбки бархата сычуаньского.
А теперь поглядите вниз:
Обута она в туфельки из облаками расшитого белого шелка на толстой подошве. Изящно вздернуты кверху, как коготь орлиный остры их носки. Ее золотые лотосы - ножки - ступают, словно по пыльце, ароматной и нежной. Малейшее движение - шагнет или присядет - вздымает ветер юбку, надувая шелк розовых шальвар - и иволги в цветах, на них расшитые, порхают.
Алые ее уста струят благоуханье мускуса и необычных орхидей. Едва улыбка губ коснется, чаровница становится похожей на только что раскрывшийся цветок. Раз довольно взглянуть на нее - и совсем потеряешь рассудок, сразит наповал красотою своей.
Увидел ее прохожий и тут же смягчился. Возмущение будто рукой сняло, и на лице появилась улыбка. Цзиньлянь почувствовала, что виновата, и, сложив руки, отвесила низкий поклон.