Почти десять месяцев длилось следствие, и в июле 1972 года состоялся суд. Монголу назначили 14 лет лишения свободы, чуть меньше досталось его ближайшему окружению. Кто-то из подельников доказал свою невменяемость и отправился в психиатрическую больницу со строгим режимом наблюдения. Участь подсудимого миновала Славу Иванькова. Полагают, что он вовремя скрылся от следствия и успел подключить свои связи в органах МВД. Япончика арестовали только два года спустя, да и то за драку в ресторане.
Геннадий Корьков вышел на свободу в 1986 году, когда о нем успели забыть. Стареющий вор сумел подобрать молодую поросль из спортсменов-тяжеловесов и стал рэкетировать торговые точки среднего пошиба: магазины, кафе, пивбары, рыночные ряды. Былого успеха не получилось, но Монгол к нему и не стремился. Он мечтал умереть спокойно, подальше от тюремных нар.
Последний год своей жизни 64-летний вор прожил со страшным недугом. Врачи обнаружили рак и поместили его в онкологический центр на Каширке. Там ему выделили лучшую палату, снабдили дорогими лекарствами. Все подобные услуги пациент щедро оплачивал. Физическую боль он заглушал наркотиками, которые негласно проносились близкими. Сердце вора остановилось 14 октября 1994 года.
Для воровской империи Корьков умер незаметно. Проститься с ним пришла лишь небольшая группа друзей, помнящих и любящих прежнего Монгола. Скромность панихиды некоторые объясняли тем, что законник всегда держался обособленно и доверял единицам. К концу жизни он полностью порвал с воровскими традициями и связями.
Имелось и другое мнение, бросавшее тень на блатную честь усопшего вора. Монгол якобы прикарманил часть воровского общака и возвратить долг отказался. Косяк не из мелких, но воры, обнаружившие пропажу денег, пожалели Корькова за прежние заслуги и лишь отобрали воровской титул.
Весной 1974 года фамилия "Иваньков" вновь замелькала в милицейских сводках. Это произошло после драки в ресторане "Русь", где отдыхал Японец со своим приятелем. В разгар веселья им не понравились кавказцы за соседним столом. После непродолжительного обмена любезностями состоялась драка. Вечер был испорчен. Спутник Иванькова, не доверяя кулакам, вынул пистолет и дважды выстрелил в ближайшего кавказца. Когда тот рухнул замертво, обе стороны поспешили разойтись. Вскоре Японца арестовала милиция. Оружия при нем не обнаружили, но изъяли водительское удостоверение, которое экспертиза признала поддельным. Это сочли достаточным, чтобы поселить его в СИЗО № 2.
В Бутырской тюрьме Япончика ждал теплый прием: местная братва с интересом следила за похождениями Гены Корькова и его орлов. Напомнил о себе и сам Монгол, предложив бутырским ворам короновать способного ученика. Иваньков проходит коронацию и наносит на плечи татуировку вора в законе: две восьмиконечные звезды. Через двадцать лет эти почетные наколки сослужат ему плохую службу, оказавшись сильным козырем у обвинителей.
Новоиспеченный законник отделался символическим сроком за подделку документов и вскоре вышел на свободу. Он с блеском продолжил дело учителя и сколотил собственную банду. Сценарий налетов был тот же: вычислялся теневик и вывозился в лес для собеседования. Вместе со своей группой Японец бомбил подпольных миллионеров по всей России. Иногда устраивался традиционный маскарад: Иваньков лично облачался в милицейскую форму и наведывался с обыском. На глазах у бледной жертвы оформлялся протокол изъятия, куда заносились кулоны, кольца, серьги, браслеты и тому подобное. В бутафорском арсенале имелись формы летчика гражданской авиации и танкиста.
Перед тем как обчистить семью крупнейшего свердловского цеховика (по некоторым сведениям им был сам Тарланов), бойцы Иванькова использовали хитрый трюк. Когда хозяин дома отлучился по делам, к его жене и дочери явилась девушка и с неподкупной искренностью сообщила: "Ваш муж просил передать, чтобы вы немедленно уносили из дома все драгоценности и деньги. С минуты на минуту сюда может прибыть ОБХСС". Изящный расчет Японца не подвел. После визита жена и дочь вытащили из всех тайников драгоценности, упаковали их в сумку и бросились из квартиры. Этажом ниже их ждали "менты". Отобрав сумку, они заставили женщин вернуться домой и пошли "за понятыми". Больше их никто не видел. Узнав о дерзкой афере, глава семьи подключил все свои криминальные связи и через два-три дня установил личности налетчиков. После этого он сразу загрустил и оставил мысль о мщении. Почти все жертвы предпочитали отмалчиваться, справедливо полагая, что деньги - дело наживное.
Костяк банды состоял из профессиональных уголовников, умеющих обращаться с холодным и огнестрельным оружием. Этим умением пользовались редко, но эффективно. Милиция приписывала банде несколько убийств в различных регионах России, но доказать мокруху не сумели. По оперативным данным жертв подвязывали за ноги, пытали каленым железом и даже закатывали под асфальт. Но на суде обвинение доказало лишь часть эпизодов. Правой рукой Японца был Вячеслав Слива, которого в начале 90-х короновали на вора в законе.
Получив информацию о том, что Японец собирается в середине мая принять солнечные ванны в Сочи, московская милиция решила повидаться с вором. Тем более, что имелся веский уголовно-наказуемый повод: филателист Насонсон нашел в себе силы снести заявление в милицию. Вероятно, братва таки переусердствовала.
Это было непросто. За Иваньковым, который 14 мая передвигался по Москве на "Жигулях", следили почти целый день. Наконец, он припарковал автомобиль возле магазина. Не успел он вытащить ключи, как рядом выросла опергруппа. Задержанный дрался как лев, но после короткой возни его все же заковали в "баранки" и пересадили в служебное авто. После стольких лет бесплодной охоты для МУРа это был настоящий триумф. За проявленное мужество при задержании Иванькова опергруппу наградили грамотами и памятными подарками.
Содержать в Бутырке подследственного не решились: его мощный авторитет в СИЗО № 2 распространялся не только на зэков. Вячеславу Иванькову вменялся целый "букет" случаев рэкета. Но к концу следствия в его уголовном деле фигурировал только один вооруженный налет. Да и то, едва удалось доказать его на суде.
На каждый допрос Японец являлся в чистой свежей рубашке и отутюженных брюках. По мнению следователей, он держался с достоинством, но несколько картинно. Развалившись в кресле, подследственный изящно подкуривал сигарету (в день уходило две-три пачки) и задумчиво выпускал дым кольцами. На вопросы реагировал вяло. Создавалось впечатление, что вору просто лень разговаривать.
Впервые в отечественном судопроизводстве судью взяли под круглосуточную охрану, а самого Японца из "Матросской тишины" на процесс везли сложными маршрутами, опасаясь нападения на спецконвой. Оперчасть Матроски дважды получала негласную информацию о возможном освобождении вора силовыми методами. Начальник конвойной части выделил для охраны еще пять бойцов и автомобиль сопровождения.
2. Магадан - Тулун - Москва
На этот раз приговор был беспощаден. Московский законник получает 14 лет и этапируется на Колыму, где он, блюдя славные воровские традиции, сразу же попал в отрицаловку. Вместе с Японцем в Магадан перекочевала и дополнительная головная боль для кумов и вертухаев. Желая поскорей отделаться от агрессивного зэка, замначальника лагеря готовит документы для отправки его на "крытку". Перед отправкой в Иркутскую область Японца на несколько месяцев водворяют в изолятор с минусовой температурой.
В Тулунской тюрьме начинались новые испытания. Там блатную власть держали кавказские воры во главе с законником Ильей Симония по кличке Махо. Они скептически отнеслись к полномочиям столичного гостя. Это объяснялось назревшим конфликтом между славянами и лаврушниками. Японец с первых же дней сцепился с кавказцами, прослышавшими о драке в ресторане "Русь". Его поддержали русские блатари, без которых Иванькова могли просто убить.
Махо призывал игнорировать Японца. Зэки оказались меж двух огней: с одной стороны давил авторитет кавказского старожила, с другой - пугал агрессивный Японец, который мог воткнуть заточку, разбить на голове табурет или просто заехать в челюсть. Ударить Иванькова никто так и не решился - законник как никак. Столичный вор времени зря не терял и уже успел воткнуть заточку в своего сокамерника, пропустившего мимо ушей его приказ. Это обошлось Японцу в дополнительный срок.
За первые несколько лет отсидки на крытом режиме Японец свыше двух месяцев провел в карцере. В его деле администрация тулунской тюрьмы день за днем фиксирует: "отказался приступить к работе". Каждый раз, выйдя из карцера, Иваньков писал заявление начальнику тюрьмы и прокурору, где жаловался на условия содержания: "Прошу предоставить мне любую физическую работу, так как хочу накопить средства на своем лицевом счете. Почти все время меня держат в карцере и штрафном изоляторе, придираясь по каждому поводу и отстраняя от трудовой деятельности. Моя сердечная система требует постоянного движения и физических нагрузок".
Надзорная инстанция с ответом не медлила: "Прошу изыскать возможность для трудовой деятельности осужденного Иванькова В. К. О принятых мерах прошу доложить".
Принятые меры вновь выливались в карцерное содержание и в новую жалобу. Будучи арестованным ФБР, в интервью американской телекомпании "СиБиЭс" Япончик расскажет о жестокости тюрем и лагерей, о том, как его держали в изоляторе при пятидесятиградусном морозе, как урезали суточной паек и не давали горячей пищи. Картины о буднях советского зэка шокировали заокеанского обывателя, которому приходилось напрягать всю свою фантазию, чтобы представить российский лагерь или тюрьму.
Тюремное дело Японца распухло до двух томов. Его досрочное освобождение могло только присниться в горячечном сне лагерному куму. Тем не менее, свершилось чудо. В конце 80-х годов начался поход за освобождение осужденного Иванькова. В Президиум Верховного Совета РСФСР пошла лавина писем в защиту узника иркутского допра. В ряды борцов за свободу Вячеслава Кирилловича вошли Отари Квантришвили (в 1981 году Отари Витальевич едва не стал подельником Иванькова), который целиком взял на себя заботу о его жене и детях, правозащитник Сергей Ковалев, члены Верховного Суда РСФСР и ряд депутатов разных уровней.
В сентябре 1990 года депутат Святослав Федоров направил в адрес Президиума Верховного Совета РСФСР и председателя ВС РСФСР Бориса Ельцина свое письменное мнение:
"Учитывая, что Иваньков В. К. глубоко осознал противоправность содеянного, что пребывание в изоляции от общества свыше 7–8 лет не отвечает интересам перевоспитания личности, а также принимая во внимание его возраст и состояние осужденного, прошу рассмотреть вопрос о его помиловании".
В российский комитет по помилованию направляются два депутатских запроса. Из Иркутской "крытки" на Иванькова приходит замечательная характеристика, доказывающая его смиренность и добродушие:
"Иваньков В. К. оказывает положительное влияние на осужденных, призывает их не употреблять спиртное, не совершать тяжких преступлений… Разрешает все конфликты мирным путем, имеет сильную волю и свое личное мнение о происходящем в стране и за рубежом. Поддерживает теплые отношения с женой и детьми. Преступление свое не признает, считает, что оно сфабриковано".
После таких эпистолярных дифирамбов начальника тюрьмы В. Сенотрусова, подписавшего документ, освобождают от должности, а его заместитель Е. Родкин получает предупреждение. Руководство УВД Иркутского облисполкома отправляет в Москву вторую характеристику на Иванькова. Достаточно нескольких строк, чтобы понять ее настроение:
"…Имеет устойчивые связи и большое влияние на воров в законе и авторитетов, находящихся в ИТУ и на свободе, организует групповые отказы осужденных от выхода на работу…"
Второе мнение о Японце продвигалось к столичной комиссии настолько медленно, что, в конце концов, опоздало. Тем временем на УВД стали прессинговать депутаты Иркутского облсовета. Энергичнее всех боролся за Иванькова депутат С. Нечаев (чуть позже на него заведут уголовное дело). Чувствуя, что возня вокруг Вячеслава Кирилловича ничем хорошим для милиции не кончится, руководство УВД решает этапировать его из Тулуна в Узбекистан и там выменять на любого из местных воров в законе. Но не тут-то было. Отъезду воровской знаменитости воспротивились такие "тузы", что легче было бы передвинуть саму тюрьму, чем Японца.
Последний год тулунского заключения для вора оказался веселым и хлебосольным. Фотограф периодически снимал дружеские спиртообильные застолья, где московская знаменитость была центральной фигурой.
21 января 1991 года заместитель председателя Верховного Суда РСФСР А. Меркушев внес протест в Президиум Мосгорсуда. Уголовное дело Иванькова пересмотрели в порядке надзора, но протест отклонили. Это никого не удивило: в начале 90-х правительство начало наступление на российских бандитов. В системе МВД России и бывших союзных республик уже создаватись отделы по борьбе с оргпреступностью. Амнистия Иванькова была бы нонсенсом.
Получив отказ, зампред направляет протест в судебную коллегию по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. 25 февраля правосудие милует законоотступника. Шокированная милиция просит помощи у Генеральной прокуратуры России. Валерий Степанков вносит протест, однако он доходит с опозданием.
Восемь месяцев занимает бумажная волокита, и, наконец, в начале ноября Японец выходит на свободу. Спустя четыре месяца он покидает Россию. В американском посольстве виза оформляется на В. К. Иванькова, сотрудника киностудии "12А", возглавляемой Роланом Быковым. Личные отношения знаменитого артиста и не менее знаменитого законника остались за кадром. Но сохранился фотоснимок, сделанный в американском ресторане и увековечивший их за одним столом.
Спешный отъезд Иванькова был не случаен. По некоторым данным, ему грозил арест, то есть возможность очередного срока. Наблюдая за хлопотами вокруг персональной амнистии, МВД России также готовилось к освобождению вора в законе. В Москве Вячеслав Кириллович должен был находиться под админнадзором, но застать его дома хотя бы один раз участковому так и не посчастливилось.
Это считалось побегом. Но законник сумел покинуть Россию беспрепятственно. Воровская империя Москвы понесла серьезную потерю. С криминальной арены исчезла самая влиятельная фигура, сумевшая сплотить вокруг себя единомышленников и укрепить славянское крыло.
Японец, даже находясь в тюрьме, ограничил импорт кавказских воров в столицу. В первые месяцы после его отъезда в город прибыли полсотни грузинских законников, начавших заколачивать деньгу на захвате заложников и поголовных разбоях. В 1993–1994 годах Москву захлестнул вал беспредела, обуздать который силовые ведомства не смогли. Не исключено, что уголовная анархия раздавила бы и Японца, но он бросил ей вызов. Ведь организованная преступность не терпит анархии. Как и всякая структура, она стремится к порядку и стабильности в своих рядах. Кровавые разборки не выгодны экономически. Любая война - это расходы на киллеров и оружие.
С Японцем считались даже отпетые беспредельщки. Известны случаи, когда он ставил на место чеченцев, грубо одергивал зарвавшихся грузинских воров, улаживал самые сложные конфликты.
"Верните нам Японца, и мы очистим город от мелкой уголовной нечисти, - заявили воры милицейским чинам. - Преступность будет жить вечно, но она должна быть организованной. Из двух зол выбирают меньшее".
Два океана, разделяющие континенты, не мешали Вячеславу Иванькову частично контролировать уголовную империю столицы и быть в курсе основных событий. После очередной ликвидации в 1993 году очередного вора в законе он немедленно позвонил своим наместникам и потребовал разобраться. По оперативным данным, именно Японец организовал в конце марта 1994 года крупнейшую сходку, которая проходила в Австрии и которая несколько упорядочила уголовный мир Москвы.
30 сентября 1994 года из США в Россию прибыл слух, что Иванькова убили в центре Нью-Йорка. Якобы Японец и вся его семья взорвались в собственном джипе по дороге домой. Информационные агентства сразу же обратились в пресс-центр управления департамента полиции Нью-Йорка, криминальным авторитетам хватило звонка в ресторан "Распутин" (любимое заведение Иванькова), а ближайшие друзья просто набрали номер сотового телефона и услышали знакомый голос. Одним из первых, кто позвонил лично Японцу, был Леонид Завадский.