До сего дня у меня в мастерской-лаборатории работал кто придется, а начальником там давно уже стал Антоха. Но Антоха нужен был как помощник в лечении, и мы с Федором вызвали смышленого парня лет восемнадцати, которого звали Яковом. Он давно вертелся около мастерской, и любопытство из него так и перло. Поэтому я поручил Антону постепенно передать бразды правления Якову с тем, чтобы тот начал командовать сам. Мне, конечно, не надо было много эфира, но я понимал, что никто не даст единолично распоряжаться такой драгоценностью одному, и рано или поздно этот вопрос поднимут, так что лучше самому организовать производство и получать от этого какую-никакую прибыль. Йода, который сейчас оседал в ретортах, мне также должно было хватить на много лет, но не исключено, что в будущем появится возможность открыть свое производство. И еще у меня возникла одна идея: я хорошо помнил историю открытия лидокаина. Когда химик, исследовавший экстракт, полученный из ячменя, нечаянно его лизнул, он почувствовал, что у него онемели губы. После этого начались исследования, которые и привели к созданию одного из самых сильных анестетиков современности. Я помнил, что исходный продукт – изограмин – был токсичен, но надеялся, что для местных операций он вполне подойдет, и мне не надо будет давать эфирный наркоз там, где достаточно смазать слизистую оболочку. Оставалось только дождаться середины лета, чтобы собрать достаточное количество стеблей мутирующего ячменя, от обычного он отличается отсутствием хлорофилла в листьях.
Также я, думая о возможных перевязках, велел посадить пару женщин щипать корпию, запас обычно не мешает…
Кроме того, вспоминая мучения, связанные с раздеванием и уходом за Натальей, дочкой Евлампия, я решил, что надо иметь двух девушек, таких же помощниц, как Антоха, и поручил Антону найти их. Решил, что он должен понимать, какими должны быть эти кандидатки.
Федору было дано задание закупить пару пудов обожженного гипса, ведь в эти времена любой перелом кости практически означал или смерть, или инвалидность. Я надеялся, что царь ознакомится с этими нововведениями. Но как же мне не хотелось, чтобы на все это смотрел Бомелиус, про которого я помнил только, что его должны были в ближайшие годы зажарить на вертеле. Как бы приблизить это событие? И мне, кстати, сразу станет легче жить, перестану каждую минуту ожидать мышьяка в еде.
Итогом нашей беседы было то, что мы с Федором решили навестить мою вотчину и посетить село Заречье.
На следующий день начались сборы. Все были к этому привычны. Поэтому за день со всем управились. Но в поход решили отправиться утром.
И вот прохладным июньским утром мы отправились в путь. Это совсем не напоминало мне события пятимесячной давности, когда мы с Антохой под видом рыбаков ехали в Москву на возу мерзлой рыбы.
Мы с Федором ехали впереди, а сзади нас сопровождало десять конных. Все были неплохо одеты, и на нашу колонну обращали внимание. Пока ехали по Варварке, слышались шепотки:
– Молодой Щепотнев куда-то отправился.
За пределами нашего района нас уже никто не узнавал. Не приобрел я еще достаточной известности, что меня в общем радовало.
Через какое-то время выехали за пределы Москвы, и наша скорость несколько увеличилась, но все равно движение было еще большим. Навстречу постоянно попадались возы, везущие в Москву различные товары, все-таки дорога шла из Твери. Но постепенно людей становилось все меньше, и мы ехали в одиночестве, почти без пыли, прибитой к земле свежим дождиком. После нескольких часов пути остановились у какого-то ручейка перекусить. Впервые мне ничего не надо было делать в такой ситуации, и я, стащив сапоги, свернул снятую ферязь подкладкой наружу, улегся на нее и стал ловить кайф от ничегонеделания. Холопы между тем суетилась, разжигали костер, варили кулеш, слышались смех и шутки, а я все обдумывал свои дальнейшие действия уже по прибытии обратно в Москву.
Наконец все было готово, я, как был босиком, подошел к костру, и мне первому отвалили хороший черпак.
"Да, славно на природе, – думал, поедая горячий, слегка попахивающий дымком кулеш, медленно разжевывая кусочки сала, которых наш повар изрядно туда набросал. – Жалко, что всю жизнь нельзя так провести – сидя на пенечке и вдыхая лесной воздух, пахнущий озоном после дождя".
Вскоре отдых был завершен, и мы, запрыгнув на коней, продолжили свой путь. К вечеру, как и было задумано, заехали на постоялый двор. Когда я зашел в общий зал, первое, что увидел, это физиономия Фрола, сидевшего в углу. Он с равнодушным видом смотрел на меня, очевидно, совершенно не узнавая парня, которого видел полгода назад почти на таком же постоялом дворе. На этот раз он был с каким-то мужиком в низко надвинутой на уши шапке, они сидели и тихо о чем-то разговаривали. Наша шумная компания практически не отвлекла их от разговора. Хозяин трактира между тем неоднократно подбегал к ним и принимал участие в беседе.
Какое-то нехорошее предчувствие поднялось у меня в душе: "Опять они христианские души губить собрались. Что же делать? Нас двенадцать человек, а сколько здесь этих татей, кто их знает!"
Я тихонько сообщил Федору, что это те разбойники, которые отправили на дно купеческий обоз, с которым я ехал в Москву. Федор заволновался:
– Так надо народ кричать и хватать татей!
– А откуда ты знаешь, сколько их здесь, вон смотри, как хозяин с ним милуется, может быть, здесь все – одна шайка.
Я крикнул:
– Эй, хозяин, давай пива моим холопам да сюда, нам с ключником, и пожрать.
Хозяин, низко кланяясь, побежал за перегородку.
Я сказал:
– Федор, надо бы всех, кто выходит по нужде, там и вязать да в конюшню складывать. Только выбери ребят половчей, чтобы без звука все делали.
Большая часть моей команды веселилась, набираясь пивом, а тем временем народу в зале постепенно убавлялось. Неожиданно Фрол обвел подозрительным взглядом опустевший зал и вскочил на ноги, но тут на него сзади кинулся Федор и легонько шлепнул кистенем в затылок. Фрол лег как подкошенный, но его сосед вскочил и, выхватив нож, бросился на нас. Шапка слетела с его головы, и мы увидели страшную рожу без ушей. Я метнул в него клевец, и этого хватило – он упал с пробитой головой. Фрола связали и отнесли к остальным, лежавшим в конюшне. Там был и хозяин, и все его помощники. Итак, в конюшне лежало шестнадцать человек, все мужчины. Ни женщин, ни детей не было. Кто из них тать, а кто – нет, решили разбираться завтра. Но мне доложили, что Фрол, которому Федька заехал кистенем, вроде пришел в себя. И я решил хотя бы поговорить с ним, может, он что-то сможет сказать по тогдашнему нападению на обоз. Когда Фрола втащили в комнату, лицо его уже распухло от тычков, которыми награждали его мои вояки. Вначале на вопросы он не отвечал, но, когда я напомнил ему встречу, случившуюся полгода назад, хрипло засмеялся.
– Так это из-за тебя Трунов так подставился. Как он тогда орал, что тебя не нашли! Уже потом узнали, что ты остался, не уехал со всеми.
Но на все вопросы о постоялом дворе и его спутниках Фрол молчал, несмотря на затрещины, которыми его периодически награждали. А я, наверное, еще не успел вытравить из себя всякие гуманистические понятия, совершенно излишние в это время, и не смог приказать пытать бандита.
Решив, что семь бед – один ответ, мы начали методично обыскивать все комнаты и подвалы дома, и скоро наш ключник как самый опытный вычислил потайную комнату, которую просто взломали, потому что не знали, как ее открыть. Комната была завалена мехами, какими-то драгоценностями, окровавленной одеждой.
"Да, это хорошо, что мы сюда зашли, – подумал я. – Не заметил бы Фрола, может быть, и наши вещички оказались бы тут, а нас самих уже прикопали бы где-нибудь в лесу".
Ночь мы не спали, в конюшне ворочались связанные люди, некоторые орали, что они ничего общего с татями не имеют. Но им быстро вставили кляпы, чтобы не мешали своими воплями. Федька с двумя помощниками составлял опись найденного имущества, а также шарил, проверяя запасы постоялого двора, и искал, что можно прибрать в свою пользу. Наутро нам помог проезжавший мимо небольшой военный отряд из Твери. Вояки с шутками-прибаутками погрузили на телеги всех связанных и все награбленное добро и сказали, что отправят благодарственную грамоту царю. Старшего в отряде я, конечно, напряг, заставив расписаться за все, что мы ему передали. После этого тот ощутимо посмурнел и уже не так радовался. Лошадок, оставшихся в конюшне, мы, конечно, объявили своими, все равно кто-то их прибрал бы, так лучше это сделаем мы.
Как-то не по себе было на опустевшем постоялом дворе. Мы по-быстрому собрались и, так и не выспавшись, отправились дальше. К вечеру следующего дня достигли цели своего путешествия – села Заречье. Не очень понятно, почему село называлось Заречье, потому как для нас оно располагалось на нашем берегу реки.
Встречали нас, как и подобает. Огромная усадьба не выглядела запущенной. Куча народа внутри что-то делала. Я был с причитаниями снят с коня и с возгласами: "Вылитый отец!" – препровожден в комнаты, где меня срочно собрали в баню. Какая-то бабка, скептически посмотрев на меня, тихо сказала в сторону:
– Не, Аннушку ему в баню не надо, заездит парня, а вот Парашка, та потощее, как раз то, что надо, хоть на своих ногах домой дойдет.
Я, кстати, не имел ничего против Парашки в бане. Был я в этом мире уже почти два года, и исполнилось мне уже семнадцать лет. А вот девушек не было. Ну вот просто не имелось времени на девушек, и все. Так что баня мне понравилась, я еще даже и помылся. После меня, уже с гоготом, в баню побежали остальные наши вои, правда, без Парашек. Но я не сомневался, что они найдут своих Машек и Парашек в ближайшее время.
На следующий день начал знакомство с селом. Оно оказалось довольно крупным, почти восемьдесят дворов. Кроме этого было у меня еще три небольших деревеньки по пять-шесть дворов. Мой отец, по-видимому, заниматься чем-либо, кроме своей усадьбы, не желал. Вся земля обрабатывалась крестьянами, они же платили оброк. Увы, никаких побочных промыслов в моем селе не существовало. Было, правда, целых два кузнеца и один гончар, который пользовался для изготовления своих убогих изделий местной глиной. Начал я свой визит в село с посещения церкви, отстоял заутреню вместе с крестьянами, после этого побеседовал с отцом Епифаном и подарил храму большую икону Святой Троицы. Епифан, когда узнал, что икона написана мной и освящена митрополитом, вытаращил глаза и больше ничего не мог сказать от полноты чувств.
Когда мы с Федькой шли по берегу реки, неожиданно путь нам преградил приличный ручей, через который был сделан мостик. Мне пришла в голову идея:
– Федька, а ты узнал, куда наши крестьяне возят зерно на помол?
– Дык туточки, не очень далеко, имеется монастырская мельница, туда, сердешные, и везут.
– Так, может, мы построим мельницу на этом ручье, и денежки наши будут, а не монастырские. А потом, Федька, ты слыхивал ли, что на мельницах сейчас тряпье трут и бумагу из него делают? Очень выгодная штука. Давай-ка сегодня вечерком сядем, старосту пригласим и обсудим. Сейчас рупь вложим, потом десять получим, но надо будет все посчитать. Вот вечерком и займемся.
Вечерком мы сели и начали считать. Выходило прилично, хотя сам труд стоил и не особо дорого. Но вот то, что придется привлекать к этой работе специалистов, сомнений не вызывало. Но все мои мысли о больших деньгах развеял Ефимка Лужин. Он, почесав свою лысую голову, сообщил:
– Так, Сергий Аникитович, я думаю, что затея эта пустая. Мельницу тута уже строить хотели. Еще дед твой, царство ему небесное, такой приказ отдал. И построили ведь мельницу-то, а ручей взял, да и высох на два года. Дед твой от злости спалил все и приказал к энтому ручью близко не подходить. А нам, я думаю, и не надо такого, на монастырской мельнице по-божески берут. А тут, ежели построим, кроме наших, никто и не поедет. А цену снизить, так себе в убыток будем молоть. И ты уж прости меня, Сергий Аникитович, тряпья-то мы на мельницу, кажись, тоже не наберем. Где такую гору взять? Ежели бы мы на тракте стояли, а так у нас тут тупик, далее дороги нет. Леса непролазные. Кто к нам это тряпье потащит?
Речь старосты была обоснованна и особых сомнений не вызывала, так что мне пришлось отказаться от мысли улучшить жизнь моих крестьян.
Поэтому мы достали штоф хлебного вина, при виде которого у Лужина загорелись глаза, и хорошо посидели. Весь вечер, пока я еще что-то понимал, Ефимка пытался учить меня деревенской жизни. Он каким-то шестым чувством понял, что я в этом ни хрена не соображаю, почти как тот барин в известном стихе Козьмы Пруткова, который собирался отдать Тимофею его же траву: "Но эту возвратить немедля Тимофею!" Из его длинной речи я понял одно: ежели крестьянина не напрягать и дать обществу волю, то размер оброка увеличится и вообще наступит рай.
Мой ключник слушал разливавшегося соловьем Ефимку с кривой усмешкой. А когда тот, уже хорошо наклюкавшийся, с поклоном нас оставил, Федор сказал:
– Хороший староста у тебя, Сергий Аникитович, но догляд за ним нужен. Обведет ведь вокруг пальца, собака, как есть обведет.
После ухода старосты я, разочарованный неудачей со строительством мельницы, еще какое-то время продолжал пить вино, а потом, уже совсем распоясавшись, отдал приказ немедленно доставить ко мне Парашку. Это было воспринято вполне нормально, и вскоре Параша стояла в моей комнате с довольной улыбкой женщины, которая обошла в долгом забеге всех своих конкуренток. Когда я уже в кровати обнимал ее горячее тело, у меня мелькнула мысль: "Подарил бы хоть что-нибудь девушке, придурок!"
На следующий день я окончательно понял, что никаких изменений в жизнь своих крестьян не внесу, и отбыл в сторону Москвы. Провожали меня еще радостней, чем встречали, а Параша ходила с гордым видом. Еще бы! Хоть, как поется в известной песне, полного подола серебра она домой не принесла, но тем не менее я ее не обидел.
По словам старосты, урожай в этом году обещал быть неплохим, и мой доход, следовательно, тоже. Так что в обратный путь мы двинулись в отличном настроении. И еще я понял, что городская жизнь нравится мне куда больше деревенской.
Обратно ехали без особых приключений. Когда мы добрались до известного постоялого двора, там уже хозяйничали совсем другие люди. Мы хорошо поужинали, переночевали, и на следующий день к вечеру были в Москве.
На следующий день поездка в Заречье вспоминалась как давно прошедшее мероприятие. У моих работников возникла ко мне куча вопросов, а самое главное, уже образовалась огромная очередь из бояр и их жен, желающих "исправить личину". Мне пришлось провести целый день, принимая нежданных гостей, которые прослышали про "чудо с Ивашкой Брянцевым" и теперь хотели – кто убрать шрам, кто – удалить огромную бородавку. Я совершенно не желал наживать себе врагов, и поэтому пришлось вести тайную запись. Не сообщая приезжающим, кто и за кем будет стоять в очереди на лечение, я просто сообщал человеку, когда и к какому времени ему надо приехать.
Как я сейчас жалел, что не имею возможности проводить местную анестезию! Ведь эфирный наркоз все-таки серьезная вещь, имеющая массу осложнений, правда, и местная анестезия тоже иногда дает аллергические реакции. Сколько я слышал историй, когда после инъекции лидокаина или новокаина умирали люди, а потом врача, назначившего укол, годами таскали по судам.
Но я уже дал указания собирать ячмень с желтыми стебельками – надеялся, что смогу выделить из него анестезирующее вещество.
Вечером я сидел и размышлял, где мне взять линзы для микроскопа. Увы, мои скромные познания ответа на этот вопрос не давали. Я, конечно, знал, что стекло варится из соды и песка, но как это происходит и как потом сделать из него линзы, оставалось загадкой.
Я помнил из какой-то статьи, что в новосибирском институте еще в семидесятых годах получили линзы путем оплавления стеклянной нити и последующей шлифовки и полировки. Так что дело оставалось за малым: где взять стеклянную нить и чем шлифовать получившийся шарик. А вообще, для начала мне не повредило бы иметь увеличительное стекло для того, чтобы проводить мелкие манипуляции на лице.
И я решил, что с завтрашнего дня начну обход московских рынков в поисках линз и стекла. Ведь варят венецианцы прозрачное стекло уже два века, может, какие-никакие осколки занесло и к нам. Спиртовка у меня есть, вытяну стеклянную нить, и будем смотреть, что получится.
Но обойти утром рынки не очень получилось. Слава, которая пришла ко мне после исцеления лица Брянцева, расходилась волнами по Москве, и каждая волна приносила все более высоких гостей.
Сегодня мне уже пришлось принять двух немалых бояр, и это заняло большую часть дня. Но все-таки во второй половине я выкроил время для инспекции моего производства.
Что бы ни говорили о том, что человеку от сохи нельзя внушить правила асептики и антисептики, а Антоху мне удалось выдрессировать быстро. Конечно, здесь играло большую роль то, что в отличие от вшивой Европы у нас даже в крестьянских семьях как-то не принято было ходить вшивым. И баню все посещали регулярно, поэтому мытье рук перед едой и перед работой с медикаментами удалось привить очень быстро. Ну а сам Антон в мастерской не стеснялся в выражениях и раздаче тумаков, в том числе получали их и девушки. Так что когда я зашел в длинный сарай, где у меня производились всяческие ингредиенты, порядок там был на уровне. Конечно, о лабораториях нашего времени оставалось только мечтать, но все-таки в помещении имелся чисто выскобленный пол. Все работники ходили в холщовых балахонах с рукавами, причем носили они их только здесь. На двух столах стояли немногочисленные, грубо сделанные глиняные колбы, реторты. Современный химик пришел бы в ужас от таких изделий, но мне и это казалось богатством. Если у входа в сарай еще пахло самогоном, то в его глубине уже стоял резкий запах эфира и спиртовых настоек трав, которые по моему заданию стали собирать женщины и дети. Я прошелся по лаборатории, сделал пару замечаний и, поняв, что здесь все идет как надо, отправился на рынок.
Мне пришлось объехать немало рядов, пока я не нашел какого-то старика-татарина, уныло смотревшего перед собой. У него на лотке кроме всего прочего на тряпке лежало мутное увеличительное стекло. На это стекло внимания никто не обращал, и, когда я в сопровождении холопов подъехал к татарину, тот перепугался. Отдал он мне это слегка желтоватое поцарапанное стекло почти даром, сообщив, что никто не понимает, какую драгоценность он продает. Но это все равно было не то, даже после шлифовки этой линзой вряд ли можно было пользоваться. Но время оказалось позднее, и мне пришлось прекратить поиски. Я уже совсем было собрался уезжать с рынка, когда заметил небольшую толпу рядом с одним купцом, по обличию европейцем. Действительно, это был, по всей видимости, венецианец, не знаю уж как попавший в Москву. И около него лежало несколько стеклянных изделий. Не ведаю, что он делал с ними, но цена была такая, что, наверное, на эти деньги можно было скупить половину рынка. Но мое внимание привлекло несколько лежащих в уголке разбитых стеклянных украшений. И я пристал к купцу с просьбой продать их. Вначале венецианец сопротивлялся, но потом все-таки за полтину денег отдал мне несколько кусочков прозрачного как слеза стекла. Довольный проведенным днем, я поехал домой. Завтра меня ждала работа по основной специальности – приведение в порядок женских лиц.