Хорошо, что в грамоте было сказано "пополудни", времени мне явно не хватало, чтобы как следует собраться и появиться перед глазами царя. Но тем не менее после обеда я в сопровождении оружных холопов был у стен Кремля и опять подметал полами шубы кремлевский мусор, только сейчас рядом со мной не было Дмитрия Ивановича. Опять я прошел по узорчатому полу к трону и, встав на колени, смиренно молвил:
– Великий государь, боярский сын Сергий Щепотнев по вашему повелению прибыл.
И снова вкрадчивый голос царя произнес:
– Встань, Щепотнев, и послушай меня, а потом будешь ответствовать.
Царь махнул рукой, и рядом с ним появился дьяк. Последний развернул бумагу и начал читать:
– А послухи видоки вот что говорят про сына боярского Щепотнева: жизнь он ведет уединенную, благочестивую, службы в церкви посещает, к причастию и на исповедь ходит, посты в его доме соблюдаются, скоромного в постные дни в доме нет. По кабакам и гулящим девкам не ходит. Все дела начинает с молитвы. Из Литвы и прочих государств гостей у него не бывает. Занят Щепотнев больше лекарским делом. Известно, что зубы дерет без боли, дурман-водкой усыпляя людей, но все происходит с молитвой. В волхвовании и предсказаниях замечен не был. И вот только что стало известно: говорил он, что, когда молился Пресвятой Деве Марии вразумить его, от изнеможения заснул и видел мужа с нимбом на голове, который держал в одной руке кисть, какой работают иконописцы, а в другой – лекарский нож, и что понял он: служить Богу должен лекарским делом и иконописью.
– Ну что, сын боярский, все правильно видоки описали? – вперил в меня горящий взор Иоанн Васильевич.
– Да, великий государь, – собрав все силы, твердо ответил я. – Именно так все и было, должен я лекарскую службу исполнять, раз Господь этого от меня требует.
– Кажется мне, что с искренней верой ты это говоришь, – улыбнулся Иоанн. – Правда, епископ Московский требует, чтобы разобрались в этом деле, не творишь ли ты черного колдовства.
– Великий государь! – упал я на колени. – Все, что я делаю, только с молитвой к Господу совершаю. Не раз просил отца Евлампия освятить все подворье мое, чтобы с благодатью Божией мои больные лечились, еще раз у твоих ног эту просьбу повторяю, может, услышит ее митрополит Антоний.
Иоанн Васильевич улыбнулся еще шире:
– Услышит твою мольбу митрополит, мнится мне, будет так. А вот вызвал я тебя для такого дела. Когда рассказали мне о твоем искусстве, захотел я в нем увериться. Вот посмотри на этого воя.
К нам вышел седой здоровый мужик. Лицо его было изуродовано огромным шрамом, придающим ему несколько демоническое выражение.
– Вот лекарь мой Бомелий сказал, что ничего с таким лицом сделать нельзя. А я, когда услышал, что православный с молитвой лицо девичье от раны избавил, решил посмотреть, что ты можешь сделать вот с таким уродством.
– Разрешишь ли, великий государь, лицо воина осмотреть. Тогда я ответ смогу дать точный.
Царь милостиво кивнул, я подошел к воину и начал смотреть шрамы. Да, это, конечно, не рана Лизы. Видимо, вовремя не была оказана помощь, и рана заживала вторичным натяжением: широкий бугристый рубец тянулся со лба через все лицо до подбородка, разъединяя верхнюю губу наподобие заячьей.
Я повернулся к царю и с глубоким поклоном сказал:
– Великий государь, совсем я, конечно, такое убрать не смогу, но лик будет благообразным.
Из-за трона вышел человек с неприятным лицом и что-то зашептал на ухо царю.
– А вот мой лекаришка Бомелий говорит, что быть такого не может, человеческие руки без дьявольских козней такого не сделают.
– Великий государь, сделаю я то, что обещал, и пусть со мной рядом будут иерархи нашей православной церкви, пусть убедятся, что я все делаю только молитвой и лекарским ножом.
– Да будет так, – сказал Иоанн Васильевич. – Бери воя с собой, а завтра поутру митрополит к тебе прибудет, тогда и начнешь искусство свое показывать.
Мы с боярином молча сидели в карете, которая везла нас ко мне в усадьбу. Первым не выдержал я:
– Скажи хоть, боярин, как звать-величать тебя, неудобно все-таки: ты меня знаешь, а я тебя – нет.
Тот неожиданно смущенно улыбнулся:
– Да не боярин я, поднял меня Иоанн Васильевич и приблизил к себе, тело я его храню. А зовут меня Ивашко Брянцев. Рану эту я в сече получил. И с тех пор великий государь думал, как мне лик человеческий вернуть. Ведь девки как на мое лицо посмотрят, так их трясуха берет. Конечно, куды бы они делись!.. Но хочу, чтобы на меня без боязни жена смотрела. И тут донесли государю, что боярский сын Сергий Щепотнев в трактире девке рану на лице заштопал, что ни одна швея такого не смогла бы сделать. Видоки сказывали, ниточка тонкая, и то видна, если приглядеться. Тогда Иоанн Васильевич собрал своих лекарей и спросил, могут ли они такое совершить. Все отказались. Так вишь, этот, – тут он перешел на шепот, – Бомелька, гад, на тебя напраслину возводить стал. Завидки его берут, что милость царская от него уплыть может. А мне уже ничего не страшно: хуже, чем сейчас, мое лицо точно не будет.
Когда мы приехали домой и челядь узнала, что завтра к нам, может быть, явится сам митрополит Московский Антоний, поднялась жуткая суета. Все мылось, чистилось, готовилось к встрече высокого гостя.
Я тем временем более подробно рассмотрел шрам у моего пациента. Да, работы предстояло много, и самое главное, за один этап ее было не сделать. Не хватало нормального обезболивания, а с эфирным наркозом придется делать все это в три этапа.
– Так вот, Ивашко, сразу весь шрам убрать у меня не получится, завтра исправлю я тебе лоб, через неделю… ну, это еще посмотрим, как все заживать станет… займусь шрамом на самом лице, а потом губу верхнюю соединю, и не будут у тебя зубы, как у зайца, торчать.
– Да согласен я на все, боярин, только делай поскорей.
Посидели мы с Брянцевым неплохо, я, конечно, на вино не очень налегал, но как откажешься выпить за здравие государя Иоанна Васильевича?
Утром, когда мы уже готовились к лечению, к воротам подъехал возок. Из него вышел митрополит Антоний, сопровождаемый отцом Евлампием и еще несколькими монахами.
Вся челядь, наряженная по случаю прибытия важных гостей, выстроилась с обеих сторон. Я подбежал к митрополиту и, преклонив колено, сказал:
– Высокопреосвященнейший владыко, благословите раба божьего Сергия и домочадцев его.
Антоний с явным нежеланием вяло поднял руку для благословения и молвил:
– Благословляю тебя, Сергий, и дом сей. А сейчас веди нас, будем смотреть, как ты станешь лечить и что делать будешь при этом. И трепещи: а вдруг колдовство али чернокнижие усмотрим?
– Владыко, перед тем как к лечению приступать, надобно мне молитву Господу вознесть, только потом можно к делу перейти. А сейчас проходите в комнату, где все будет проходить. Там для вас скамейки с подушками поставлены, чтобы вы ничего не пропустили.
Антоний и Евлампий молча прошли в операционную и уселись на скамейки. Брянцев уже лежал на операционном столе и внешне был спокоен, тем более что перед этим я дал ему выпить приличную порцию успокоительного. Я же повернулся лицом к иконам и долго молился. Закончив молитву, подошел к столу, и Антоха начал капать эфир на матерчатую маску, лежащую на лице оперируемого. Я объяснил наблюдателям, что сейчас пациент заснет, и можно будет делать все, что нужно, рассказал, что сегодня будет убран только шрам на лбу. Когда наркоз подействовал, взял в руки скальпель, перекрестился и начал делать разрез. Оба священника буквально следили за моей рукой. Несколькими уверенными движениями я вырезал келоидные ткани рубца и перевязал пару мелких сосудиков, потом начал сшивать рану тонкой шелковой ниточкой. После сшивания на лбу Брянцева остался небольшой тонкий шов в виде косой полоски, а за счет изъятия кусочка кожи немного разгладились морщины на лбу. Я протер шов спиртом, наложил сухую повязку и вновь прочитал молитву о здравии, которую на этот раз читали вместе со мной и присутствующие.
После того как Брянцев проснулся, он первым делом потребовал зеркало, которое я, естественно, приготовил заранее. Он долго разглядывал послеоперационный шов у себя на лбу в мутном осколке стекла, а потом спросил:
– Это так теперь и будет?
– Конечно нет. Вот через три дня снимем тебе швы, покраснение пройдет, тогда увидишь, как все будет.
Разочарованные быстротой операции священники с сопровождающими разбрелись по двору и совали свои носы во все дырки, но у меня челядь была проинструктирована, как отвечать. Серой у нас не пахло, перегонный куб особого внимания не привлек, как и бутыль с хлебным вином. Больше всего гостей интересовал процесс производства дурман-водки, но я сказал, что храню его в секрете. Вот если великий государь Иоанн Васильевич пожелает, открою секрет для всех, если нет, буду сам монопольно делать эту водку.
Не обнаружив чернокнижия и колдовства, митрополит подобрел и уже с большим удовольствием благословлял всех присутствующих. За это время за воротами скопились сотни москвичей, прослышавших о приезде владыки, и ему перед отъездом пришлось выйти благословлять всех. Уезжая, он обещал лично освятить мои постройки и сказал, что я могу продолжать лечение уже без его присутствия.
После отъезда важных персон все вздохнули с облегчением. Временно наступил покой. Брянцев спал, я сидел в своем кабинете и думал, что, если бы здесь стоял компьютер и окно было из цельного стекла, можно было бы подумать, что я сижу в своем кабинете в больнице. Вот только книжные полки пока оставались пустыми. Я сидел и размышлял о своем будущем. Я не очень хорошо помнил историю, но знал, что сейчас идет длинная Ливонская война, и тянуться она будет много лет без особых перспектив. Мне хотелось бы помочь своей стране, но я никак не мог понять: а что мне надо для этого сделать? Мелькали мысли: может, совершить какое-нибудь открытие? Но я, к сожалению, ничего особого не знал, что можно было бы использовать в настоящее время. Вот разве попробовать организовать медицинское обеспечение в войсках, чтобы уменьшить количество потерь. Ведь, наверное, нетрудно будет доказать царю, что дешевле вылечить опытного воина, чем воспитать такого же вновь.
Мои размышления были прерваны. Ко мне в кабинет зашел проснувшийся Брянцев. Он выспался и был полон желания научить меня бою с саблей.
– Сергий Аникитович, дворня говорила, что ты мастак с клевцом управляться, а вот про саблю что-то я не слышал. Может, помашем клинками, душа требует.
– Ивашко, да я тебе только утром лоб резал, ты дурман-водкой дышал, какой из тебя поединщик?
– Сергий Аникитович, у меня только лоб саднит, а так все хорошо, душа радуется. Давай помашем саблями.
Ну что ты будешь делать? И мы, нацепив стеганые куртки и маски, хорошо так помахали саблями часа полтора. По окончании боя Ивашко сказал:
– Да, учиться тебе надо, Сергий Аникитович, плоховато ты пока саблей владеешь. Так что давай-ка, пока я тут, каждый день тренироваться.
Так прошло две недели. Я сделал Брянцеву еще две операции. Первая состояла в том, что соединил хрящи носа, разваленные когда-то татарской саблей. Пришлось повозиться, но нос у Брянцева стал прямой и ровный, и только ниточка шрама говорила о том, что здесь была рана. На третьем этапе операции я сшил ему верхнюю губу. Вот здесь бойцу пришлось потерпеть, рана была болезненной, мешала при еде и при разговоре, но миновала еще неделя, и все пришло в норму.
Теперь на лицо Ивашки можно было смотреть спокойно. Это было довольно моложавое лицо сорокалетнего воина.
И только небольшие шрамы на лбу и под носом говорили о том, что здесь когда-то были раны. Шрам под носом уже зарастал усами и был почти не виден. Брянцев постепенно привыкал к своему изменяющемуся облику. Когда сняли последние швы и сошли отеки, он, посмотрев на себя в зеркало, сказал:
– Вижу я, что мастер ты в своем деле. Никогда не думал, что такое возможно. Нет у меня таких денег, чтобы тебе заплатить. Но знай, если что-то случится, всегда можешь надеяться на мою помощь.
Не знаю, кто у меня из дворни работал послухом, но на следующий день по окончании лечения мне было приказано вместе с Брянцевым прибыть к царю.
Когда мы встали перед Иоанном Васильевичем, его державное величие вмиг исчезло. Он соскочил с трона и, подбежав к Брянцеву, схватил его за плечи, а потом начал крутить в разные стороны.
– Ивашко, да тебя не узнать, да ты ли это предо мной! Эй, Бомелька, вошь аглицкая, иди-ка сюда! Не ты ли мне говорил, что такое сделать человеческим рукам нельзя? А вот православный с молитвой и с упованием на Бога видишь, какое чудо сотворил!
Бомелий с недовольным лицом рассматривал мою работу, и на его лице проступало изумление. Неожиданно он на латыни спросил меня:
– Ты где учился, юноша?
Я, готовый к такой провокации, с недоумением на него посмотрел. Царь, мгновенно понявший смысл произошедшего, засмеялся:
– Что, думаешь, кроме ваших, такого никто сделать не сможет? А ты, – обратился ко мне Иоанн Васильевич, – Сергий Аникитович, какую награду хочешь? Проси, пока я добрый!
– Великий государь, не ради награды старался, волю твою выполнить хотел, и невместно мне самому себе награду просить. Как ты, Иоанн Васильевич, пожалуешь, так и хорошо, все едино честь великая.
Царь оглядел столпившихся бояр:
– Видели, как человек говорит? А вы из-за вотчин своих бороды друг другу рвете и меня в свои дрязги втягиваете. А тебе, Щепотнев, подтверждаю все привилегии твоего отца и жалую шубу с царского плеча.
Когда мне принесли шубу и накинули ее на мою, я еле удержался на ногах. Тяжесть была неимоверная, даже пот выступил на лбу. Царь заметил мое состояние и, по-прежнему улыбаясь, сказал:
– Иди, отпускаю тебя, Щепотнев, но вскоре призову на службу царскую.
Я, еле живой под горой мехов, откланялся и едва дошел до кареты. Внутри со вздохом облегчения снял с себя все и подумал: а как же бояре целый день сидят около царя да еще сохраняют бодрость духа в таких одеждах?
Когда приехал домой, во дворе стояла подвода, груженная бочками. Вокруг нее ходил мой ключник и сокрушенно качал головой.
– Что, Федька, головой качаешь? – спросил его.
– Дык как же не качать, Сергий Аникитович? Привез купчина бочки-то с золой со Студеного моря. В пятнадцать крат дороже зола получилась, чем если из-под Москвы привезть. – В его голосе звучало искреннее переживание из-за неразумного решения своего хозяина втридорога купить кота в мешке.
– Не переживай, Федор, эта зола мне очень даже нужна, вот увидишь, что мы с ней дальше делать будем.
Я подошел и попытался приподнять бочку. Весила она килограмм пятьдесят. Я прикинул: пять бочек – это двести пятьдесят килограмм золы, практический выход йода будет из тридцати килограмм сто грамм. Значит, мне светит получить почти килограмм кристаллического йода. Ну а если перевести в пятипроцентный спиртовой раствор, то этого йода хватит на много лет. Надо только вначале постараться выделить из золы всю соду, она тоже пригодится.
Бочки быстро сгрузили у мастерской и занесли внутрь. Мне не терпелось проверить свои мысли по поводу получения йода. На лабораторную печь была поставлена реторта, в которую засыпали золу, полученную после сожжения водорослей, и осторожно залили ее купоросным маслом. Затем растопили плиту. По мере нагревания и кипения бурое содержимое запенилось, а вверху, на стенках реторты, стали появляться желто-фиолетовые кристаллики. По окончании нагрева кристаллики собрали в стеклянную баночку с притертой крышкой. Я держал в руках первый в этом мире чистый галоген. Мои работники ничего не понимали, но, увидев, что я чуть не пустился в пляс, они тоже обрадовались этим кристаллам, а особо любопытные попросили объяснить, что же это такое. Памятуя о послухах, я особо не вдавался в детали, лишь рассказал, что по способу, описанному в греческой медицинской книге, получил из водорослей лечебное вещество, которое надо растворять в хлебном вине и мазать раны, тогда огневица никогда не начнется.
Я почти побежал в операционную, где у меня хранился семидесятиградусный спирт. И там, особо не стараясь соблюдать пропорции, залил кристаллы спиртом. Йод растворялся не очень быстро, но через полчаса я держал в руках пузырек с раствором йода и был на седьмом небе от счастья.
Постепенно суета на моем подворье затихала, и я смог уделить внимание тому, что происходило у меня под носом. Как-то поутру мы наконец уселись с моим ключником у меня в кабинете. Федька приволок здоровенную амбарную книгу и начал свой рассказ.
Итак, мое подворье располагалось на Варварке. Это было очень даже приличное место. С одной стороны от нас находился такой же боярский дворец, а с другой – начинало строиться купеческое подворье. С этой стройки с ранней весны постоянно доносился шум. Почти рядом с нами находилась и церковь Святой Варвары, в которой служил отец Евлампий. Место у нас было проходное, шумное. Но мой "отец" Аникита Иванович хоть и не вылезал вперед других бояр, но получил чин окольничьего и сумел, в отличие от многих, не только сохранить свою усадьбу, но и приумножить имущество. Сейчас у нас проживало почти пятьдесят человек, из них – десяток оружных холопов с женами и детьми, конюхи, повара и другие, про которых я не очень хотел знать. Меня интересовало, сколько у меня молодых парней, которых можно привлечь к постоянной работе в мастерской, притом таких, чтобы их не могли сманить на сторону и они не раскрыли моих секретов. Федор удивленно посмотрел на меня и сказал:
– Дык как же, Сергий Аникитович, они же крест на верность целовать будут!
Я в душе сомневался в достаточности такого действия, но благоразумно промолчал.
После недавней поездки к царю я мог особо не волноваться. Потому как одной из возвращенных мне привилегий была небольшая сумма, получаемая из казны, а на эту сумму можно было существовать всей усадьбе. А я ведь надеялся, что осенью получу еще и доход с вотчины, которую надо было посетить во что бы то ни стало.