– Та, – молниеносно последовал ответ. – Што я толшен штелайт?
– Ничего. Расскажи только, куда и зачем ездил в карете, наряженный, как важный господин.
– Сорок…
– Что сорок?
– Тавай сорок руплей – буду рассказывайт.
Ероха протянул ему заготовленный кошель с тридцатью рублями, отсчитал еще десять и ссыпал их в протянутую ладонь.
– Ну, рассказывай.
– А ты больше никому не рассказывайт?
Ероха стукнул себя кулаком в грудь.
– Могила!
Штаден в сопровождении ряженого эскорта, выехав ночью из слободы, направился в Москву. В Москве они нашли боярина Федорова-Челяднина, и, представившись послом от курфюрста Прусского, Штаден вручил ему письмо. Что было в том письме, Штаден не знает, но, выполняя инструкцию, полученную от Федьки Романова, он предложил Федорову-Челяднину подождать ответа на письмо курфюрста. Боярин же Челяднин, прочитав письмо, сказал, что ответа пока не будет. Ему необходимо подумать, с товарищами посоветоваться. Дело не такое уж простое и совсем не быстрое. Ответ-де он сам отправит, а господину послу незачем в Москве его дожидаться. Немцы отдохнули немного на одном из постоялых дворов да поехали обратно.
– Так это же явная подстава! – возмутился Валентин, услышав историю Штадена в Ерохином изложении. – Федоров-Челяднин – глава московского земства. Ему якобы прусское посольство привозит письмо от якобы прусского государя. А письмо это написано то ли Федькой, то ли Никитой Романовичем, а то ли самим пастором Веттерманом. Что может быть в этом письме?
– То, что опозорит уважаемого боярина в глазах царевича Ивана, – высказал свое предположение дон Альба.
– Я думаю, все гораздо хуже, – уверенно заявил Валентин. – Речь идет не об одном боярине, пусть даже высокопоставленном. Веттерману-Рыбасу надоело состояние равновесия, установившееся между земщиной и опричниной. И он решил подтолкнуть стороны к открытой войне. Но без одобрения Ивана пойти на такой шаг они не могут. А Иван сейчас решения начать войну с земщиной не одобрит. Вот они и решили осрамить не только Федорова-Челяднина, но и все московское боярство, обвинив его в чем-то весьма неблаговидном. Вот если бы тебе, Ероха, пришлось писать такое письмо, что бы ты в нем написал?
– Я бы от имени иноземного государя предложил военную помощь против опричнины, но с условием, чтобы земское боярство принесло мне или моему сыну присягу на верность. Ну, чтобы сына моего якобы на русский стол посадить, – нисколько не раздумывая, ответил Ероха. – Наличие такого письма у Федорова-Челяднина ославит не только его самого, но и все московское боярство.
– Вот-вот, – поддержал его Валентин. – А этот чертов Челяднин, вместо того чтобы сразу возмутиться, обругать немецкого посла и вернуть ему это мерзкое письмо, еще собирается думать и с товарищами советоваться. А тем временем опричные подготовятся и нагрянут к нему домой. И Ивану письмецо то предъявят: "Погляди, государь, земские против тебя предательство замыслили". Прекрасный повод для того, чтобы с московским боярством разобраться. А может быть, и не только с московским…
– А если все не так плохо? – выразил робкую надежду Сила. – Если в этом письме что-нибудь совсем другое написано, а?
– Нет, – уверенно возразил дон Альба. – Ероха прав. Может, текст в письме какой-то иной, но смысл он угадал верно. Это подлое письмо, каррамба!
– Черт! – Валентин с досады хлопнул кулаком по столу, за которым они сидели. – И не предупредишь этого старого дурака Челяднина о подставе! Как вырваться из слободы?
– Никак. Убежать можно, но это плохо. Для дальнейших наших дел плохо. Отправляй голубей в Ярославль, Михайла, – посоветовал дон Альба. – И будем надеяться, что они сумеют быстро предупредить боярина. Он должен лично явиться в слободу и привезти царевичу это подлое письмо с заверениями в преданности своей и всей московской земщины. А мы будем молиться, чтобы он успел раньше, чем опричные выступят в поход на Москву.
Три голубя со срочным донесением с интервалом в час были отправлены Прозорову, а Валентину с друзьями только и оставалось, что по совету дона Альбы молиться о том, чтобы под рукой у Прозорова оказались какие-нибудь чудесные гонцы-скороходы.
И такой гонец, судя по всему, в Ярославле сыскался, ибо через два дня на третий за Михайлой Митряевым прибежал посыльный из дворца – царь требовал к себе земского посланника.
Хоть Иван был и не в официальном царском наряде и принял Валентина не в тронной палате, сомнений в том, что это именно официальный прием, у Валентина никаких не осталось, как только он увидел собравшихся вместе Ивана, Никиту Романовича, Федьку, Басманова-старшего и Михайлу Черкасского.
– У ворот слободы остановился боярин Федоров-Челяднин, – начал Никита Романович, едва только Валентин переступил порог. – Чего он хочет?
Нельзя сказать, что эта новость не порадовала Валентина, но, не давая воли эмоциям, он умудрился состроить гримасу крайнего удивления.
– Федоров-Челяднин? Это который из Москвы? Понятия не имею. Могу лишь предположить, что как каждый честный слуга вашего величества, – здесь Валентин поклонился Ивану, – он лишь хочет засвидетельствовать вашему величеству свою личную преданность и преданность вверенного ему города и всех городских жителей – от первого боярина до последнего простого гражданина.
– Не мели чушь! – выкрикнул вдруг Федька. – Предатель он, этот твой Челяднин! Это всем известно.
С Федькиной стороны это был явный прокол. С чего бы это всем было известно, что Челяднин – предатель? Верно они с ребятами угадали содержание подставного письма, посланного Захарьиными. А Федька себя выдал с головой. Если и не он сам писал то письмо, то с содержанием его знаком великолепно. Валентин с трудом сдержал улыбку.
– Ваше величество, – вновь обратился он к Ивану, – так давайте выясним, с какой целью приехал боярин Федоров-Челяднин. А заодно – предатель он или нет. Примите его. Клянусь вам, если он окажется предателем, то вся земщина потребует его наказания. И я буду первым. А что ж заглазно о человеке судить?
Иван молчал, лишь бросая косые взгляды на дядьку и двоюродного братца.
– Так ты не имеешь никаких сведений от Челяднина? – осведомился Никита Романович.
– Откуда? – Валентин пожал плечами. – Слобода-то закрыта. Как бы я мог получить хоть какое-то известие?
– И зачем он с собой целое войско притащил, тоже не знаешь?
– Целое войско? – Вот это известие Валентина действительно удивило, и ему даже не пришлось кривляться, изображая удивление. Все само собой получилось.
– Да. Человек пятьсот, не меньше.
Валентину оставалось лишь всплеснуть руками. Старый напыщенный индюк этот Челяднин.
– Обычное дело. Просто человеку хочется показать, что он не сирота какой-нибудь, а представитель богатого, древнего рода.
– Это Федоров-то древнего? – вскинулся дотоле молчавший Басманов.
– Будет тебе… – оборвал его Никита Романович.
– Никита Романович, – сказал Валентин. – Да впустите вы его. Пусть челядь свою за стенами оставит, а сам въедет в слободу.
– Челяднин без челяди уже и не Челяднин вовсе, – сострил князь Черкасский.
– Ладно, Михайла, – сказал Никита Романович. – Иди. Примет царевич вашего Челяднина. Будь через час в тронной палате.
Валентину ничего больше не оставалось делать, как отправиться домой – переодеться к торжественному приему. Конечно, было бы неплохо перехватить Челяднина до царского приема и переброситься с ним десятком слов, но Валентин даже не стал заморачиваться на эту тему. Все одно опричные не дадут. Оставалось только надеяться, что боярин Челяднин тщательно подготовился к разговору и продумал линию своего поведения на приеме.
Прием был обставлен с чрезвычайной пышностью, будто принимает царь не собственного боярина, а посла иностранного государства. Триста опричных "рыцарей" выстроились вдоль стен тронной палаты. Иван в шапке Мономаха и бармах восседал на троне, держа в руках скипетр и державу. Никита Романович с Федькой стояли справа от трона, самыми ближними к нему. Валентину с друзьями досталось место хоть и в первом ряду, но весьма далеко от трона. Челяднин, ведомый под руки стражей, приблизился к трону и, поклонившись в пояс, приветствовал царевича, после чего протянул в его сторону свернутое рулончиком письмо. Стражник не успел еще протянуть к нему руку, как письмом уже завладел подскочивший к Челяднину Федька Романов.
– Великий государь, приехал я к тебе, чтобы показать полученное мною письмо, – начал Челяднин. – Доставил мне его человек, представившийся послом князя Прусского. Письмо, великий государь, подлое и изменническое. Увидишь сам, когда прочтешь. Я лишь скажу кратко, что князь Прусский сам изменник и московское боярство хочет склонить к измене. Передаю тебе это письмо и заверяю, что и я сам, и все московское боярство верны своей присяге и кроме тебя, государь, никого своим государем не признаем ни при каких обстоятельствах.
Иван метнул быстрый взгляд на Челяднина, затем на Федьку, держащего свернутое письмо в руке. Зато Федька не удержался, выкрикнув со своего места:
– Почему сразу не донес об измене? Зачем ждал неделю? Чего выгадывал?
Челяднин медленно повернул седую голову в Федькину сторону.
– А с чего ты взял, что я выжидал? Иль тебе известно, когда то письмо мне доставили?
Федька в очередной раз сел в лужу, и это поняли все, в том числе и Иван.
– Ну, князь Прусский бунтовщик известный, – влез в разговор Никита Романович, дабы хоть как-то замять Федькину промашку. – Немцы – они все бунтовщики. Вон земское войско уж сколько лет с ними ничего поделать не может…
Но старого боярина, видимо, не так легко было сбить со взятого им направления.
– Великий государь, – перебил он Никиту Романовича. – Прав он. – Челяднин кивнул на Федьку. – Я выжидал. И выжидал по одной причине. Я послал за теми немцами соглядатаев и ожидал, пока они вернутся. Пока мои люди проследили за немцами, пока вернулись… А немцы те странными какими-то оказались. Вместо того чтобы развернуться и ехать домой, они поехали сюда, в Александровскую слободу. И здесь их приняли и сразу же пустили, как своих, а не заставили выжидать, как меня. Так что ищи измену здесь, великий государь. Прощай, боле мне здесь делать нечего.
Челяднин развернулся и вышел, а в тронной палате повисла мертвая тишина. Никита Романович бросился к Ивану и принялся что-то шептать ему на ухо, но Иван не стал его слушать. Он поднялся на ноги и громко велел дядьке:
– Проводи его до ворот! И чтоб даже волос с его головы не упал!
Никита Романович, поджав хвост, как побитый пес, затрусил вслед за Челядниным. Валентину еще ни разу не доводилось видеть его в таком состоянии. Да, похоже, царевич Иван взрослеет и набирается сил. Валентин был доволен случившимся. Действительно ли Челяднин догадался проследить за немцами или это была ловкая ложь с его стороны – не суть важно. Главное, что получилось очень здорово! Ивану была наглядно продемонстрирована подлая сущность его родственничков – Романовых.
VIII
Шурик сегодня освободился рано. Утром, когда курьеры обычно получают заказ-наряды на день, он преподнес коробку конфет Ленке из канцелярии, ведающей распределением нарядов, и, похихикав с ней минут пять, ненароком поинтересовался, чем она занимается в субботу. Как следствие, все сегодняшние адреса оказались на одной ветке метро. И не просто на одной ветке, а все в пределах пяти станций. В результате он и в универ успел заскочить, и в больницу в приемные часы поспел.
С того момента, как они отвезли Нину Федоровну в эту больницу, прошло уже семь дней. Больница и вправду была приличной, да и положение Нины Федоровны оказалось не столь катастрофическим. У нее действительно был инсульт, но не обширный, можно даже сказать – микроинсульт. Утром следующего дня она пришла в себя. Руки-ноги ее двигались, но говорить она начала лишь через день. Через три дня она впервые поднялась с кровати. Все это время Галина Дмитриевна бывала в больнице ежедневно, а сегодня сюда добрался и Шурик. Дело в том, что ему надо было обязательно пообщаться с Ниной Федоровной без свидетелей. Главным образом, без бабкиного надзора. Ведь Нина Федоровна так и не назвала ему имени его второго соперника. А он и не собирался отказываться от своей любви. Он обязательно добьется благосклонной улыбки от такой пока недоступной Ирочки.
– Здрасьте, – вежливо поздоровался Шурик, заходя в палату после предварительного стука в дверь.
– Здравствуйте, здравствуйте, – вразнобой ответили ему находящиеся в палате. Кроме Нины Федоровны в ней лежали еще три женщины. У двух из них сейчас были посетители.
– Здравствуй, Шурик, – ответила ему Нина Федоровна. – Хорошо, что ты пришел. Как раз собиралась пойти погулять по отделению. Подожди меня в коридоре.
Шурик вышел из палаты, а вслед за ним вышла и Нина Федоровна. Она оперлась на его руку, и они неторопливо побрели по широкому, почти пустому больничному коридору.
– Нина Федоровна, – начал он, – скажите, вам удалось тогда увидеть того… Второго?
– Да, Шурик. Я даже знаю, как его зовут. Рыбас Юрий Анатольевич. Он возглавляет одну из правительственных структур. Но зачем тебе знать это?
Шурик некоторое время медлил с ответом, словно собираясь с духом.
– Вам с моей бабушкой, конечно, трудно понять меня, но я люблю Ирину так, что на все готов. И я буду за нее бороться с кем угодно. Мне все равно, министр он или олигарх! Я все равно отобью ее! Нина Федоровна, а вы потом, после больницы, поможете мне?.. Ну, чтоб она любила меня… Приворожить ее?
Элементарная логика в словах парня явно отсутствовала. То он собирается бороться за ее любовь, а то вдруг оказывается, что единственным методом борьбы является приворот. Но то, что Шурик не гигант мысли, Нина Федоровна почувствовала еще по его фотографии. С другой стороны, может, она просто отстала от жизни и мерит все меркой "времен очаковских"? Может быть, сегодня борьба за любовь подразумевает лишь такого рода методы, в том числе и приворот?
– Ну, как оказалось, что-то у меня получается. Может быть, получится и то, о чем ты просишь. Но… Ты уверен, что эта любовь нужна тебе и ей? У человека какая-никакая, а уже сложившаяся жизнь, сформировавшиеся отношения с людьми… А тут ты со своей любовью. Трах-бах, подите все вон! И люди вокруг нее такие серьезные, да и она сама уже кое-чего в жизни добилась. И тут объявляешься ты и виснешь со своей любовью у нее камнем на шее. Вряд ли это поспособствует ее дальнейшей карьере. А карьера для нее значит очень много. Ты осознаешь это?
Так далеко вперед Шурик никогда не заглядывал, отмахнулся он и сейчас от экзерсиса Нины Федоровны в области прикладной футурологии. Он просто любил Ирочку Маслову, и все тут. И влюблен он в нее не последние два-три месяца, как думает его бабка, а целых двенадцать лет. Дело в том, что Ирочка Маслова раньше жила в их дворе и училась в той же школе, что и Шурик. Только шестью классами старше. Как ни странно это звучит, но влюбился Шурик в нее, еще будучи в четвертом классе. Ирочка была девочкой яркой и пользовалась заслуженной популярностью у своих сверстников мужского пола, стайкой околачивающихся у ее подъезда. Кому-то из них Ирочка дарила больше своего внимания, кому-то меньше, но надежды не терял никто. Шурик же с завистью поглядывал на этих счастливцев-старшеклассников, ощущая себя щенком, которого в силу его возраста взрослые кобели гонят прочь от собачьей свадьбы.
Когда же Ирочка окончила школу и поступила в университет, мальчишеская стайка у ее подъезда исчезла. Теперь кавалеры у нее были посолиднее и подвозили ее на собственных автомобилях к самому подъезду. А Шурик продолжал наблюдать за Ирочкой со стороны, мучаясь ревностью и ожидая того момента, когда он наконец-то станет взрослым и сможет подойти к своей возлюбленной, не опасаясь быть осмеянным. А потом семья Ирочки переехала на другую квартиру, и Шурик потерял след своей любимой.
Прошли годы, и Шурик, если по правде, подзабыл о своей детской любви-мечте. Но стоило ему, устроившись на новое место работы, увидеть гендиректора своей конторы, как он тут же узнал в этой роскошной деловой женщине свою детскую любовь – Ирочку Маслову. И вновь вспыхнул факел страстной любви в груди у Шурика. И вновь он не мог подойти к объекту своего обожания. Но уже не из-за разницы в возрасте, а из-за пропасти в социальном положении. Но Шурик не отчаивался. Он верил, что новая встреча с Ирочкой Масловой не могла быть простой случайностью. Когда же у бабы Гали обнаружилась такая замечательная подруга с экстрасенсорными способностями, он окончательно поверил, что нынешняя встреча с его детской мечтой произошла не иначе как по соизволению высших сил.
Шурик легкомысленно пожал плечами.
– Там будет видно. Главное, чтобы она полюбила меня так же, как я ее.
– Но ее нынешние мужчины… Думаешь, они посмотрят на это сквозь пальцы? Министры как-никак… Не боишься, что они тебя… Гм, гм… В порошок сотрут?
Это соображение как-то не приходило Шурику в голову. Наверное, потому, что он сам хотел стереть в порошок своих соперников. Правда, как ему это удастся, он еще не придумал. А тут эта въедливая тетка со своими вопросами…
– Да я сам их в порошок… – уверенно заявил Шурик. – Вы, главное, сделайте так, чтобы Ирочка меня заметила и полюбила. Остальное непринципиально.
Говорят, детей обманывать нехорошо. Непедагогично это. А Шурик был сущим ребенком. Но, несмотря на это, Нина Федоровна твердо вознамерилась обмануть его. Да что там вознамерилась! Обещая приворожить Ирочку, она уже обманывала его, ибо знала, что будет теперь избегать этой девицы, по крайней мере до тех пор, пока не окажется рядом с Лобовым. Удара, полученного от Рыбаса, Нине Федоровне хватило, чтобы потерять интерес ко всякого рода экспериментам. У Масловой весьма тесный контакт с Рыбасом, и теперь, после того как к нему пробовали подобраться через нее, он наверняка выстроил вокруг своей подружки мощнейшую ментальную защиту.
Но в сложившейся ситуации с этой невесть откуда взявшейся слежкой Шурик был ей просто необходим. Во-первых, это был совсем свежий контакт, никак не связанный с ее прошлым, во-вторых, он был молод и, следовательно, годился на роль связного больше, чем та же Галина. Нина Федоровна собиралась, выйдя из больницы, денек-другой перекантоваться у Галины Дмитриевны, осмотреться, провериться – нет ли за ней слежки и здесь, в Мытищах. А если таковой не обнаружится, сообщить Лобову о московской слежке и дождаться от него ответа. После этого она вернется домой и будет ждать, когда проявятся неведомые пока противники. Вот здесь-то ей и может понадобиться Шурик. Надо только заранее соответствующим образом подготовить парня.
– Хорошо, – согласилась с Шуриком Нина Федоровна. – Попробуем тебе помочь. Дай только мне выйти отсюда. Но… Я бы на твоем месте все-таки предпочла не ссориться с этими министрами-капиталистами.
– Хм… – скептически хмыкнул Шурик. – К счастью, я сам нахожусь на своем месте.