- Ну да, ну да… Слушай, а как ты меня домовладельцу представишь? Да и гардеробчик мой почтения не добавляет. - Я с лёгкой иронией указал на хламиду явно больничного происхождения.
В ней меня и перебросило. Очевидно, более приличествующего наряда не нашлось.
- С платьем для тебя мы что-нибудь утром придумаем. Вы с Васькой Турицыным сложением схожи. Авось одолжит тебе одежонку на первое время. И ещё… есть у меня одна придумка. Она-то всё и объяснит.
Моё появление в почти полном неглиже обставили следующим образом: дескать, пострадал при встрече с местным уголовным элементом, раздевшим меня в подворотне. Бандюганы же и приделали ноги к документам.
История была вполне правдоподобной. Разбойников в окрестностях столицы хватало, они не боялись грабить большие "поезда" с десятками вооружённых до зубов охранников, что уж говорить про одинокого путника.
Где-то с час мы потратили на "легенду": уточняли детали, сглаживали возможные шероховатости. У тех, кто мной заинтересуется, вопросов возникнуть не должно.
- Слушай, раз уж меня ограбили, надо ли докладывать об этом в полицию? - на всякий случай спросил я.
- Зачем? - удивился "братишка". - Что, у полициянтов других забот нет? Вот будь ты персоной важной, тогда другое дело. Они бы побегали. Сыскать, пожалуй, бы не сыскали, но шума много было бы.
- Вот оно что… Как-то у вас всё запущено.
- А у вас что - по-другому?
- Да почти так же, - признался я.
Покончив с "легендой", перешли к "дрессировке" - иной термин и подобрать сложно. Иван стал меня натаскивать и просвещать. Новоприобретённому "братцу" пришлось изрядно повозиться, чтобы я хотя бы в первом приближении походил на человека из осьмнадцатого столетия.
Каждая эпоха имеет свои условности. Мне предстояло стать своим среди… ну, не чужих, а просто во многом иных людей, чьи нравы и обычаи где-то казались косными, а где-то поражали широтой. Могу сказать точно - никакой забитости я не обнаружил. В моём предке были и достоинство, и долг, причём долг всегда стоял впереди. Нам, эгоистам из двадцать первого века, этого не понять.
Меня заново учили креститься, я наконец-то вызубрил "Отче наш" - она стала первой молитвой, которую я выучил наизусть. А ведь знание молитв выполняло важную функцию распознавания "свой/чужой".
Мне преподали азы поведения в приличном и "подлом" обществе, чтобы и там, и там не опозориться. Спасибо, конечно, моему двойному тёзке за проявленное усердие, с которым он натаскивал непутёвого ученика.
Узнав, что родственник ему попался грамотный, Елисеев обрадовался, но я быстро разочаровал его, сообщив, что в будущем провели коренную ревизию письменности: что-то выкинули, чего-то добавили.
- С вашей точки зрения это будут безграмотные каляки-маляки. А ещё у нас никто гусиными перьями не пишет. Так что со мной нужно заниматься и заниматься, - вконец добил я его.
Озадаченный предок обещал заняться этим вопросом вплотную. Неизвестно, на сколько я застрял в прошлом: вдруг до конца моих дней? Значит, надо каким-то образом устраиваться.
Елисеев мыслил пристроить меня по канцелярской части. Нужда в образованных чиновниках низового звена никогда не иссякала.
Я был не против. Альтернатива в виде службы в армии меня не прельщала. Хватило двух лет в частях ВВ, откуда я ушёл - нет, не краповым беретом, но вполне уважаемым старшим сержантом заместителем командира взвода. После армии поступил на юрфак университета, учился заочно, подумывал стать адвокатом или юристом в солидной конторе.
Увы, Перри Мейсона из меня не получилось, в Газпром и "Роснефть" я тоже не попал. Долго мыкался по всякого рода сомнительным фирмочкам. Последняя так и вовсе разорилась, хозяева кинули сотрудников, не выплатив зарплату за несколько месяцев. Так я и оказался на мели, в глубокой-преглубокой… короче, ясно где.
С работой у нас в городе всегда было туго, а пытать счастья в "нерезиновой" я не хотел. И без меня соискателей предостаточно. К тому же никогда не испытывал любви к мегаполисам с их бешеным ритмом жизни, вечными пробками, плотным людским потоками, в которых всем на тебя наплевать.
Не выйди на меня профессор, осталось бы только одно: уехать в деревню. Там, в самой что ни на есть российской глуши, у меня был домик, наследство от родителей. Неказистый, с полом, из которого дуло, с отчаянно дымящейся печуркой, покосившимся двором.
Продать его не представлялось возможным: те края у дачников не котировались. И от города далеко, и дороги отсутствовали в принципе. Да и сама деревня вымирала: в последний мой приезд там осталось трое жителей: все бабули того почтенного возраста, когда на кладбище уже начинают ставить прогулы.
В общем, меня туда совершенно не тянуло.
Теперь я был Петром Елисеевым и привыкал откликаться на это имя. Скажу больше, мне это уже начинало нравиться. Жизнь начинала походить на приключение.
Поскольку хозяин квартиры был на дежурстве и мог явиться только утром, первая проверка на аутентичность откладывалась. Я радовался, словно студент, которому сообщили, что экзамен по трудному предмету переносится, и есть ещё время на подготовку.
Ужинали скромно. Стряпуха "бюллетенила", кулинары из нас были аховые. Так, сообразили на скорую руку, набили желудок чем попало и завалились спать. Ну а перед сном как же без разговоров?
Я сразу сказал Ивану, что дата его смерти мне не известна, дескать, утеряна в архивах, чем немало порадовал пра-пра-дедушку. Как потом жить, если твёрдо знаешь срок, когда за тобой придёт костлявая? Не стал особо углубляться в особенности исторического развития страны после февраля 1917-го года. Сказал, что на троне нынче царь Владимир Владимирович (порядковый номер не помню), при нём Сенат, Тайная канцелярия нынче зовётся ФСБ, а врагов что внешних, что внутренних, меньше не стало. Похвалил правление императора Иосифа, при котором держава многого добилась и разгромила доселе невиданного супостата.
Предок тоже рассказал о проблемах и заботах, не преминув остановиться на том, что его будущее зависит от результатов расследования по делу о похищенных драгоценностях князя Трубецкого.
- Скажи, может тебе ведомо что по пропаже сией? - с надеждой обратился Иван.
Я задумчиво почесал голову. Перед каждой "командировкой" в прошлое профессор Орлов требовал от хрононаблюдателей штудировать выдержки из исторических трудов, чтобы у нас создавалось хотя бы маломальское представление об эпохе. Но пока на ум ничего не шло, о чём я не преминул признаться.
- Жаль, - вздохнул предок.
Вряд ли он сильно надеялся, но всё же… Я решил его поддержать.
- В прежней жизни я много книжек читал детективных… про сыщиков, про полицейских… У нас, кстати, полицейских "ментами" называют. Они не в обиде. Говорят, что им даже нравится.
Елисеев хмыкнул.
- Так вот, сыщики в книжках часто говорят: "шерше ля фам" - это на французском "ищите женщину". Тем более, пропали украшения, алмазы. Ну а женщины и цацки всегда связаны. Сечёшь?
- Цацки - это драгоценности?
- Верно.
- Ищите женщину, - задумчиво повторил Иван.
Перед его глазами предстала обширная галерея женской прислуги, начиная от малолетних девчонок-приживальщиц на кухне и заканчивая костлявой гувернанткой, выписанной откуда-то из Германии. По-русски она ни бельмеса не знала, общалась с остальными языком жестов, будто глухонемая.
"Надо же, - решил про себя Иван, когда впервые увидел этот мешок костей, по недоразумению облачённый в женское платье, - в России уже больше года, а язык изучить так и не сподобилась. Чему она княжичей малолетних выучит? Видел бы её мой потомок…"
Я вздрогнул.
- Что ты сказал?
- Ничего.
- А думал о чём?
- Да так…
- Ты о гувернантке думал. О сушёной вобле, которая не соизволила выучить русский язык.
Иван ошалело уставился на меня.
- Откуда знаешь?
- Слушай, ты не обижайся, но, похоже, мои прошлые сеансы наблюдения за твоей жизнью даром не прошли. Кажется, я могу читать твои мысли. Иногда…
Канцелярист покраснел.
- Что, все?
- Нет. Я понятия не имею, в какие моменты между нами устанавливается связь. Но она возникает.
- Сдаётся, я догадываюсь в каких случаях, - медленно произнёс Елисеев. - Думая о гувернантке, я вдруг вспомнил о тебе.
- А я, выходит, сразу получил твоё телепатическое сообщение, - подхватил я. - Видимо, у нас какие-нибудь биотоки друг на друга настроены. В некий момент они бац! и активируются. Или другая какая-нибудь ерундовина.
- Я не знаю и половины из твоих слов, но смысл улавливаю, - заметил предок. - Давай, попробуем проверить - смогу ли я прочесть твои мысли?
- Давай.
Я вызвал в уме подсмотренный в немецкой порнухе образ знойной красотки в полном неглиже и отправил его "братишке". Эффект превзошёл все ожидания - родственник чуть с кровати не упал.
- Кто это был? Твоя супружница? Господи, стыд-то какой! - в крайней степени обалдения проговорил молодой человек.
- Нет, я холост. А эту "знойную женщину, мечту поэта" видел в одних весёлых картинках. Как-нибудь покажу тебе подробно, кто она, и что с ней делали.
- Эдакий срам?! Не надо! На меня потом после исповеди батюшка такую епитимию наложит - во век с колен на ноги не стану. Не вводи в искушение, братец.
- Как скажешь. Я в змеи-искусители не нанимался и развращать племя младое не стану, - улыбнулся я.
- Вот и не забывай, ради Христа!
- Не боись - не забуду. И самое главное - могу тебя поздравить: связь между нами двусторонняя. А уж во благо это или во зло, потом разберёмся.
- Всё в деснице Господней. Устал я что-то. Да ещё голова болит.
- И у тебя? Это, наверное, последствия нашего с тобой телепатического общения.
- Ты мне завтра объяснишь, что сие значит. А сейчас давай спать.
- Давай. Спокойной ночи, братишка!
- И тебе тоже.
Заснул он быстро, а я долго лежал и ворочался, размышляя на разные темы.
Должно быть, профессор сейчас рвёт и мечет: ведь я исчез из его реальности в неизвестном направлении. Интересно, имеет ли он хоть какое-то понятие, куда и почему меня занесло?
А ещё я думал на тему пресловутого "эффекта бабочки".
Насколько моё появление в прошлом способно изменить будущее? И пусть пока ничего серьёзнее беседы с дальним предком в активе у меня нет, так ведь и времени прошло немного. Вдруг я таких дров наломаю, что вся история на дыбы встанет?! Мысль показалась мне привлекательной. Не каждому выпадает шанс дать пинка привычному ходу событий! Собственно, мне всё равно терять нечего.
И тут же одёрнул себя: смотрите на вещи трезво, гражданин попаданец. Кто вы? Да никто! Статус равен нулю, а послезнание вряд ли принесет какие-то дивиденды.
Я просто не знаю, как играть в исторические шахматы. Более того - меня на этой доске нет даже в качестве пешки. А в ферзи и вовсе не тянет.
Напоследок я решил малость порезвиться и отправил сладко спящему "братцу" несколько по-настоящему "весёлых" картинок с участием уже виденной им звезды фильмов для взрослых. Думаю, сон парню приснится, что надо! На всю жизнь запомнит!
Глава 13
Карета, всем видом показывающая, что принадлежит влиятельному вельможе, медленно катила по Першпективной дороге. Ничего удивительного, кроме малой охраны (верховой впереди, да ещё двое сзади) в событии том не было, и люди, привыкшие к подобным зрелищам, особого внимания сему не уделяли. Едет, так едет. Что с того?! Имелись заботы куда важнее: кто спешил к Мясным лавкам, расположенным неподалёку от берёзовой рощи, кто вёз на тележке свежепойманную рыбу, дабы продать скоропортящийся товар побыстрее и вернуться с заработанными деньгами домой.
Несколько арестантов в присутствии строительного мастера и солдата-инвалида с разряженным ружьём мостили перед лавками тротуар, выворачивая из земли не столь давно уложенные камни: городской архитектор измыслил новую планировку.
Карета ненадолго задержалась, объезжая возникшее препятствие. Раздвинулась занавесь, на мгновение показав в слюдяном окошке суровый и властный лик мужчины, чей возраст уже успел достигнуть полувека и даже немного перевалить сей рубеж. Стоит отметить, что вельможа был погружён в глубокую печальную думу.
Особа, сидевшая в той карете, или пассажир, как сказали бы в более позднюю эпоху, являла собой весьма редкий тип, опровергавший известное выражение, что "сила есть, ума не надо".
Широкоплечий, кряжистый мужчина высокого роста, с волевым красивым лицом, не молодой, но полный энергии, крепкий как кедр и подвижный словно ртуть, дамский угодник и повеса, лихой рубака, талантливый инженер и не менее талантливый полководец, человек "характерный", сочетающий в себе безжалостность и добродушие.
Муж сей состоял на русской военной службе и весьма преуспел на ратном поприще (чему доказательством был фельдмаршальский мундир). Происходил из земель, ныне принадлежащих датскому королевству.
Искушённый в геральдике обыватель мог по гербу на дверце кареты понять, что человек, столь печально и задумчиво глядящий из окошка кареты - фельдмаршал Бурхард-Кристоф Миних или Бурхард Христофорович, как было принято называть его в полном соответствии с русскими обычаями анненской эпохи.
Сейчас ему пятьдесят три года. Он успел взлететь высоко и нажить могущественных недругов.
С врагами ему "везло" всегда, причём не столько на поле брани, сколько в миру. Недоброжелателями этого славного мужа становились весьма влиятельные персоны, любимчики особ императорской и королевской крови. Фавориты видели в ярком и честолюбивом Минихе угрозу, которую стремились отвести от себя любыми способами. Если не удавалось опорочить при помощи клеветы, шли на иные меры. В памяти фельдмаршала хранились несколько подозрительных "случаев", когда он оказывался на волосок от смерти и только чудом оставался жив.
Фортуна благоволит храбрым и упорным.
Миних никогда не сдавался: упрямо шёл напролом, веря в счастливую звезду и свои способности.
Природа щедро одарила его. Он легко схватывал любой предмет, прекрасно учился. В девять лет сопровождал отца, строителя плотин, в поездках, помогал срисовывать чертежи, делал математические расчёты, знал наизусть десятки сложнейших формул. Он умел, а главное, любил строить.
Сначала Миних применил свои знания во время войны, когда союз германских княжеств воевал с французами. Ему выпала честь служить под предводительством лучших полководцев того времени: Евгения Савойского и герцога Мальборо. Инженерный талант Миниха был оценён по достоинству, сам он внезапно открыл в себе ещё один: полководческий. Дослужился до подполковника, успел себя зарекомендовать в громких баталиях и вдруг… тяжёлое ранение в живот. Потерявший сознание Миних угодил в плен к французам (отнюдь не в гордом одиночестве: потомки галлов захватили большое количество генералов и штаб-офицеров).
Ранение считалось очень тяжёлым, после такого редко выкарабкивались, но жажда жизни в этом человеке была столь велика, что он сумел превозмочь недуг и вырваться из цепких объятий старухи с косой.
Миних идёт на поправку и окончательно выздоравливает, проводя досуг в беседах с архиепископом Фенелоном, которого весьма уважает за светлый ум.
Война заканчивается, Миних получает долгожданную свободу и чин полковника как компенсацию за "страдания" в плену. Будущий российский фельдмаршал возвращается к исключительно мирным занятиям: следит за строительством канала и шлюза.
Вкусившего пороховой дым и грохот баталий Миниха хватило на два года такой жизни. Его зовут пушки и литавры.
В 1716-м он становится под знамёна курфюрста саксонского и короля польского Августа. Командует новообразованным полком из четырёх батальонов, впоследствии ставшим польской коронной гвардией, получает генерал-майора и… первого влиятельного врага: конечно, любимца Августа II фельдмаршала графа Флемминга.
Первой причиной раздора стало жалованье. Миних не хотел делиться деньгами с тем, кто являлся командиром гвардейского полка лишь на бумаге, а речь шла о приличной по тем временам сумме.
Потом они сцепились по другим вопросам.
Флемминг обижен: мало того что без денег остался, так ещё и авторитет пострадал. Он уговаривает нескольких офицеров гвардейского полка сделать донос на Миниха. Датчанина обвиняют в плохом командовании. Дескать, худой из него полковник.
Взбешенный Миних вызывает на дуэль самого ярого из хулителей - штаб-офицера Бонафу. Поединок для того заканчивается пулевым ранением в грудь (инженер наш был метким стрелком).
Грандиозный скандал. Миних вынужден прятаться в монастыре. История умалчивает, чем он занимался в монастырских стенах, но зная темперамент Миниха можно не сомневаться: без дела не сидел.
Бонафу выздоравливает, и король прощает дуэлянтов. Какой удар для Флемминга! Нет, спускать такого наглому датчанину нельзя!
Любимчик Августа изыскивает новый предлог, по которому сажает будущего российского фельдмаршала под домашний арест. Бурхарду-Кристофу становится ясно, как днём: жизни ему при польском дворе нет и не будет, причём в полном соответствии с русской поговоркой - жалует царь, да не жалует псарь.
Он ищет новую службу, разрываясь между шведским королём Карлом XII и российским императором Петром I. И тот хорош, и другой не хуже. Посмотрим, что предложат.
В России сулят генерал-поручика и приличное жалование, превосходящее то, что платили в Польше. Миних соглашается, и с 1721-го года его имя связано только с Россией.
Увы, очень быстро он убеждается, что слова часто расходятся с делом. Повышения пришлось прождать целый год (и тут помог исключительно случай), да и в деньгах он существенно потерял: вместо восьми тысяч полновесных талеров, которые платили в коронной гвардии Августа, получил всего две с половиной тысячи рублей. Зато обзавёлся ещё одним высокопоставленным недругом.
Разумеется, Миниха угораздило сцепиться со светлейшим Александром Даниловичем Меншиковым.
Ссора началась во время строительства Ладожского канала - датчанин перед самим императором ткнул в грязь лицом генерал-майора Писарева, подготовившего неправильный "прожект" и растранжирившего впустую огромные средства (канал строили уже тринадцать лет, а продвинулись всего на двенадцать вёрст. Если учесть, что протяжённость канала должна была составить сто четыре версты, можно сами прикинуть, сколько времени его собирался строить Писарев).